Из зазеркального мира на романтичную и добропорядочную женщину смотрела вульгарная тетка, из которой так и перла готовность к чувственным авантюрам.
В отпуск разъезжались, как в детстве на каникулы: заранее повизгивая от сладости грядущих приключений. По случаю долгожданной свободы Тина накрыла стол, и вечно голодная Танька (вот уж корм не в коня!) с аппетитом поедала кокетливые канапэ, насаженные на цветные пластмассовые вилочки.
— За любовь! — кричали подруги, соединяя бокалы с шампанским, — за сладкое летнее безумство!
Маша смотрела на них и посмеивалась: до каких же пор в этих зрелых тетках будет бродить березовый сок инфантильности? Какие рыцари, какая любовь, если им, простите, за сорок, а мужской контингент в этом возрасте или давно и безнадежно спился или страдает простатитом. Лично она не станет рядиться в детские платьица — надо соответствовать возрасту, хотя, чего греха таить, и на старуху случалась проруха. Девять лет назад, например, когда ей стукнуло 35, она влюбилась по уши и решилась переписать свою жизнь заново. Сложила в чемодан самое необходимое, взяла за ручки детей, в то время еще первоклашек, и к вящему ужасу мамы рванула на Сахалин, где жил и отстаивал справедливость потрясший ее воображение настоящий мужчина Паша Хавкин, известный борец за права шахтеров.
О, как она мечтала о дикой роскошной природе и сильных, благородных людях, а таинственный остров оказался обычным куском пыльной суши, где вопреки романтическим ожиданиям не чувствовалась ни близость океана, ни оторванность от материка. Даже отдаленность от родной Украины подтверждалась не голубым горизонтом, как мечталось, и не пьянящим бризом, а кислым запахом испорченных фруктов, сгнивших еще по дороге с материка, и рыбным привкусом любого мяса, потому как и куры, и коровы на острове питались рыбной мукой. И люди здесь были самые обычные — в основном приезжие из России и Украины, а местные хвастались тем, что их предки — из каторжан. Романтический порыв Машки, как и следовало ожидать, был жестоко наказан — Паша оказался самовлюбленным павлином, быстро измучил ее претензиями и капризами, и с тех пор как Машка, продав все золото, вернулась с детьми назад, она отдыхала душой в одеждах старого циника. Только они, ее взбалмошные подруги, знали, что в потайном уголке души она воровато закопала секрет: несмотря на то, что с Пашей у них не сложилось, это все же была любовь…
В то безумное лето абрикосы за окном в три дня выдули на ветках листья, цветы и плоды, так и наивные подруги под стать природе забыли законы жизни, один из которых гласит — всему свое время. Валентина, самая фигуристая, наконец-то рванула в Египет, осуществив свою давнюю мечту. Правда, ехать из огня (за окном стояла жара 40 градусов), да в полымя (а в Египте все пятьдесят) было несусветной глупостью. Но делать глупости было в характере Тины. Причем, именно они, эти глупости, временами оборачивались для нее поразительной удачей. Например, три года назад она отправила дочь танцевать стриптиз в Германию! И вот, вращаясь в красном парике вокруг шеста, девчонка поразила какого-то дельца, который пригласил ее в мюзикл, а став звездой шоу, заморочила голову некоему Францу, тридцатилетнему владельцу сети отелей. В итоге Тинина дочь выгодно вышла замуж и забрала к себе вторую сестру.
Под крыло к богатенькому зятю могла перебраться и мама, но пока эта вольная птица совдеповских просторов, предпочла оставаться на родине, считая, что только здесь сможет обрести достойного претендента на вакантное место супруга. Своего бывшего, который подарил богатый опыт сосуществования под одной крышей с алкоголиком, она с великим трудом выперла из своей жизни.
Пока Тина жарилась в Африке, Татьяна отправилась в Одессу торговать на набережной бижутерией. А Машку в кои-то веки поощрили на работе профсоюзной путевкой в Крым.
Машка
Лунная дорожка начиналась прямо от постели. Маша зажмурилась, вбирая в себя звездный вечер и ароматы крымского лета, и, по-детски взвизгнув, упала на кровать.
— Девки! — простонала она мысленно, не спуская зачарованных глаз с разлитого по морю серебра, — Я в раю! Номер супер, с велюровой мебелью, море под балконом, луна висит в окне, как персональный светильник!
— А мужики? Мужики какие? — тут же спросила бы Танька.
— Да на кой они черт сдались! — отмахнулась бы Маша, вспомнив седеньких, гладеньких, сытеньких, как пасхальные яички, соседей по этажу.
Скинув с себя одежду, она вышла на лоджию. Стоял конец августа, но в Крыму и не пахло осенью. Облитая лунным светом, она вдруг отчетливо поняла — в ее жизни случится нечто.
Обилие седеньких в санатории оказалось неслучайным. Здесь проходил трехдневный симпозиум геронтологов, обставленный с невиданной помпой. Кормили делегатов в соседнем зале, который от общего отделяла не дверь, а колонны. Машкин столик был крайний, и, выглянув из-за крыла лепного ангела, она увидела, что специалистов по старости потчуют икрой и семгой. От скуки она посчитала, что на 45 делегатов приходится только десять женщин, и все преклонного возраста. Мария тоже не осталась без внимания старичков. Их слюнявые ухаживания ее забавляли, но кровь, разумеется, не грели, и она пребывала в редком для себя состоянии блаженной расслабленности, как стрекоза, парящая над миром на слюдяных невесомых крыльях.
Устроители совещания продумали для делегатов щадящий режим: четыре часа работы, потом обед, экскурсии, отдых и неспешный расслабляющий ужин. И однажды, скучая над тарелкой тертой свеклы, Мария получила от гусарящих дедков галантное, но настойчивое приглашение скрасить их компанию.
— Почему бы и нет, — подумала Машка, зацепив глазом блюдо с семгой, — знакомство с врачами повредить не должно, — и снизошла перейти в соседний зал. Деды наперебой делали ей комплименты, не забыв предварительно перечислить свои регалии, а ниже докторов и академиков здесь, похоже, никого не было. Внезапно по залу пробежало волнение, а один старичок, подсушенный как кузнечик, даже подскочил к окну.
— Сидоров приехал! — воскликнул он.
— Сидоров, Сидоров, — подхватили другие. А в следующую секунду слюдяные Машкины крылья надломились, и она полетела в пропасть.
…Он был не просто большим, а огромным — спортивный, плечистый хозяин жизни, не знающий сутулости и комплексов. Короткая стрижка ежиком, элегантные, почти незаметные на лице очки, легкая усмешка из-под тонких усиков. Пройдя через каскад рукопожатий, он сел за соседний столик, и Мария мгновенно задеревенела спиной. Что-то смешное пытался рассказывать сосед справа, на что-то явно надеялся сосед слева, то и дело касаясь коленкой под столом. А она жадно ловила обрывки сильного голоса, пробивающего завесу монотонного шума. Он подсел за их стол внезапно, как падает ястреб на дичь, и весело потребовал:
— Представьте меня даме!
Они познакомились, он сказал дежурный комплимент и по-хозяйски пробежался глазами по ее лицу, которое тут же запылало в ответ.
— Как насчет вечерней партии в большой теннис? — спросил он с веселым прищуром.
— Я не играю, — смутилась Машка.
— А в пинг-понг?
— Только в словесный.
— А вечерний заплыв за буйки?
— Плаваю, как топор.
— Тогда преферанс?
— Играю только в дурака, и остаюсь неизбежно в проигрыше.
— Интересно, — протянул Сидоров, разглядывая женщину, как редкий экземпляр насекомого. — Все это желательно проверить.
— Ну а машину вы водите?
— Это да-а, — соврала она с облегчением, гордо откинувшись на стуле, — Первая лихачка в родном городе.
От столовой до корпуса шли вместе, болтая о какой-то чепухе. Давно потухнув, как женщина, Мария стыдливо понимала, что кокетничает напропалую, но не могла остановиться.
Утром после завтрака она заглянула в открытые двери конференц-зала. Белоголовые мужи сидели чинными рядами, решая судьбы человечества. На этой отцветшей клумбе стриженый затылок Сидорова выгодно отличался молодой дерзостью.
— Подойти бы сейчас и погладить, — усмехнулась Машка. — То-то бы все обалдели, даже со стульев попадали.
В перерыве геронтологи ввалились в кафетерий, где как бы невзначай покуривала над чашкой кофе Мария. Сидоров проплыл мимо айсбергом, а Машка кинула в спину:
— Это не вы вчера стащили мои сигареты?
Ответ последовал как ответный мячик в пинг-понге:
— Я у красивых женщин ничего не краду, хотя, бывает, что они жертвуют сами…!
После обеда он выступал с докладом, и Мария, наконец, выведала причину того ажиотажа в столовой. Евгений Александрович был революционером в медицине, и старые ортодоксы не могли ему это простить. Когда он с наслаждением взрывал обветшалые стены старых академических истин, одни стонали, как от зубной боли, а другие неистово аплодировали.
Остаток дня она провела у моря, а вечером, перед ужином, в номер постучали старички.
— Прекрасная Мария! — торжественно произнес тот, что по-видимому имел на нее вполне конкретные виды. — У нас сегодня сабантуй, шампанское, танцы, концерт. Вы не составите нам компанию?
И протянул пригласительный. Приняв душ и уложив волосы, Маша осторожно влезла в Тинкино платье, навязанное ей для возможных приключений, и глянула на себя в зеркало. Господи, как она мерила его перед отъездом?! Почему решила, что оно ей идет? Из зазеркального мира на романтичную и добропорядочную женщину смотрела вульгарная тетка, из которой так и перла готовность к чувственным авантюрам. Содрав кусок черного шелка, Мария сердито нырнула в брюки и черную блузу-балахон, пусть лучше так, без всяких изысков, но зато независимо и с чувством собственного достоинства. Она вышла из номера за пять минут до банкета, тихо побрела вдоль набережной, с благодарностью подставляя закатному ветерку разгоряченное лицо, и вдруг остолбенела: метрах в ста от нее, на пирсе летнего кафе, незатейливо названного «Палуба», высилась роскошная фигура Сидорова, царственно поблескивая очками.
— Дура, причем здесь ты?- одернула себя Мария и отвела глаза в сторону, намереваясь прошмыгнуть незаметно мимо. Но профессор преградил ей дорогу:
— Могу ли я предложить глоток красного, сударыня?
Пить перед банкетом было неразумно, но разве могла она устоять перед соблазном подобного приглашения?
— С удовольствием, — ответила Машка и, подойдя к стойке, заказала — сто грамм «Каберне».
О чем они тогда говорили? Наверное, о море, но было так хорошо, что никуда не хотелось идти. Мария первой взглянула на часы и всполошилась: мы же уже опоздали!