— Догадайся, как будет по-украински «сексуальный маньяк»? — спросила Лелька и тут же нетерпеливо выпалила — «писюнковый злодий»! Скажи здорово?!
— Озабоченная, — с грустью констатировала Нина Ивановна.
Что-что, а уговаривать Лелька умела.
— И думать тут нечего, — доказывала она, томно закатывая густо подведенные карандашом глаза. — Два дня вне времени и проблем, в компании вековых сосен, белок и отвязных мужиков со всей страны — вот что такое семинар!
— Поеду, — решилась Нина Ивановна, — белок люблю, мужиков …тоже.
Семинар назывался «Проблемы подростковой сексуальности» и предполагал щекотливое балансирование на пикантной теме. Публика для обсуждения проблемы полов подбиралась достойная — врачи, психологи и социальные работники, и место назначено романтическое — санаторий под Киевом, а в программке семинара в конце первого дня стояло заманчиво-возбуждающее, шипучее, как шампанское, слово «фуршет».
— Танцы будут, — пообещала Леля, — так что бери что-нибудь нарядное.
Нинин гардероб не отличался разнообразием — деловой костюм для заседаловок, будничные черные брюки с зауженными штанинами, «а-ля бегемот», как подшучивал муж, и несколько свободных блуз. Было, правда, еще египетское платье из кремовой марлевки, длинное, до пола, с вышитыми рукавами, которое Нина Ивановна надевала два раза в жизни — в Каире, где его и купила, для ночной романтичной прогулки по городу и вскоре после того на домашний новогодний вечер. Платье было красивым, искусно скрадывающим полноту, и Нина Ивановна чувствовала себя в нем роскошной, упоительной, светской дамой. Его-то она и взяла, заботливо уложив в пакет, чтобы не помялось.
Ощущение свободного полета началось уже в поезде, когда Лелька достала из сумки бутылку «Каберне» и коробку «птичьего молока».
— Все, начинаем пить и морально разлагаться!- торжественно сообщила она, наполняя пластиковые стаканчики.
Лелька была странницей со стажем. Она работала в новомодном отделе при исполкоме, который анализировал общественные мероприятия общегосударственного уровня и составлял социологические отчеты. Зарплата у нее была небольшая, но Лельке хватало, к тому же она подпитывалась на всевозможных фуршетах и даже приносила с них кое-что для сына — то йогурт от зайчика, то трюфелей от белочки. Каждая ее поездка сопровождалась романтическим приключением, и три раза в год — на восьмое марта, под Новый год и в день рождения — ей звонили поклонники со всей Украины. К тому же к 38-летней разведенке был не равнодушен сам заместитель мэра, что тоже добавляло в кровь адреналина, и в чем-то облегчало жизнь.
Поезд тронулся после второго тоста, и в купе вошла запыхавшаяся пара — два приземистых толстяка, мужчина и женщина, с брюзгливым выражением лиц.
— А мы тут… день рождения празднуем, — неловко соврала Нина Ивановна, удивляясь про себя, зачем мечет бисер перед незнакомцами. — Стронций из организма выводим.
Соседи промолчали, только женщина брезгливо покосилась на стол и скривила губы.
— Пересядь сюда, — шепнула Лелька Нине Ивановне и в самое ухо добавила, — какого хрена оправдываешься?
Бутылка кончилась до обидно быстро, и слегка захмелевшие, приятно расслабленные подруги вышли в тамбур пооткровенничать.
— Как там твой? — спросила Леля, закуривая, — не ревновал, что едешь развлекаться?
— Во-первых, я еду работать, — насупилась Нина Ивановна, чрезмерная простота приятельницы ее порой раздражала, — а во-вторых, мы давно уже брат и сестра.
— Не может что ли? — удивилась Леля, — ну надо же, а такой интересный мужчина. И он же, помнится, тебя моложе года на два?
— Да, ему только сорок два, — сухо ответила Нина Ивановна. — А насчет «не может» или «не хочет» это сугубо Пашино дело.
Ей вдруг стало неуютно и одиноко в этом замкнутом, дребезжащем, несущемся через черные степи пространстве, и жалким беспомощным птенцом в висок забилась тоскливая мысль — и зачем она прется черт знает куда? Лучше бы выдраила кухню и постирала все занавески, дома такой бардак. Когда дети были маленькие, они составляли график уборки квартиры, бегали в магазин, пекли пироги, а теперь даже постели заправить ленятся. И почему ей достались сыновья, а не хозяйственные, аккуратные девочки? Может, тоска и неприкаянность, терзающие Нину в последние годы, тоже печальное следствие того, что в доме одни мужики, слишком деловые, слишком занятые и от этого, как роботы, лишенные простых человеческих эмоций?
Между тем соседи по купе, тихо разгадав кроссворд и по-прежнему не удостоив попутчиков ни взглядом, ни словом, стали готовиться ко сну. И Нина опять удивилась, глядя, что толстуха царственно выплыла в коридор, а мужик старательно, будто сдавал экзамен, начал стелить постели. — Смотри, смотри, — толкнула она Лельку локтем, — бедный подкаблучник!
— А он ей не муж, — ухмыльнулась подруга, — я слышала, как она спрашивала про его детей.
— Не муж? — опешила Нина Ивановна, — ну тогда я полная идиотка. Чем эта расплывшаяся, сонная тетка может держать мужика? Я сама эмансипэ, ты знаешь. Но зачем унижать прилюдно?
Ночью Нине не спалось. Она всегда завидовала толстокожим и уравновешенным пассажирам, которые с вечера до утра самозабвенно храпят на полках, ее же в дороге неизменно душила бессонница. Память лениво перебирала обрывки фраз и фрагменты последнего дня. Вспомнились Лелины слова «не может» или «не хочет», и мысли стремительно понеслись в прошлое по пыльной, проселочной дороге.
Как хорошо, как дружно они жили с Пашей в первые годы! Как умели радоваться пустякам, с каким упоением она лепила пельмени и вареники, чтобы увидеть радость в его глазах. А рождение сыновей и героические трюки мужа, взбирающегося на третий этаж роддома по пожарной лестнице?!
А смешная, пережаренная яичница, которой он ее кормил с вилочки? Разве может она теперь его упрекать за то, что в нем умер мужчина, если и сама перестала быть женщиной?
Место, где предстояло прожить два насыщенных дебатами дня, и впрямь оказалось сказочным. Лес на излете осени был задумчиво тих, в озере, похожем на круглую чашу, плавали резные золотые листья, а в черной густой воде бесстрашно ныряли не чувствующие холода утки. В окна комнаты, где поселились Нина и Леля, царапались мохнатые еловые лапы и в проветренной от мелких суетных забот голове зрели прозрачным янтарным виноградом философские мысли — что есть эта жизнь и я в ней, жалкая песчинка?
На первом же заседании Нина Ивановна с грустью убедилась, что морально разлагаться ей не придется. Участники семинара были или ослепительно молоды или неприлично трухлявы, а средний возраст напрочь отсутствовал. Впрочем, будь он даже в наличии, Нинины шансы на успех, как женщины, все равно равнялись бы нулю, ведь ее сверстники еще более категорично, чем молодежь, предпочитали юных. Нельзя сказать, что это открытие сильно ее огорчило, роль наблюдателя, чувствующего все прелести и нюансы игры, порой предпочтительней удела игрока. Расстроило другое — семинар проходил на украинском языке, в котором Нина Ивановна, как россиянка, была мягко говоря «не копенгаген».
— Ну что, уловила смысл? — не без легкого ехидства спросила Леля в «перерву на каву», когда участники и участницы дружно столпились у столиков с самоварами и бутербродами. — Ладно не хвилюйся, догадайся лучше, как будет по-украински «сексуальный маньяк»?
И, выждав маленькую паузу, нетерпеливо выпалила — «писюнковый злодий»! Скажи здорово?
— Озабоченная, — с грустью констатировала Нина Ивановна. Но вслух поддержала, — а как непорочная дева?
— Дурбэцало! — засмеялась Леля. — Разве такую умной назовешь?
После кофе сексопатолог из Харькова нудно рассказывал о ранней половой жизни школьников и настаивал на том, что это полезнее воздержания, если пользоваться презервативами. И Нине в связи с этим пришла в голову интересная мысль — что творится в данную минуту в ее собственном доме, где остались три мужика без всякого контроля и присмотра? Потом вышла толстая тетка с сексуальными усиками и стала энергично сравнивать показатели девственности в странах СНГ и дальнего зарубежья, после чего не без внутренней гордости резюмировала, что наши девочки давно перегнали Америку.
— И чего дура радуется? — удивилась Нина Ивановна. — Сама, наверное, потеряла честь еще в школе и теперь ликует, что прозорливо опередила время.
На обеде, организованном с ресторанным размахом, Нина очутилась за столом с миниатюрной немолодой блондинкой.
— А у нас сейчас бархатный сезон, — улыбнулась она, — все санатории забиты такими же, как мы, делегатами всевозможных конференций и съездов. Только там море, пальмы и больше развлечений.
— А вы из Крыма? — догадалась Нина. И почему-то зауважала блондинку, как априори уважала всех иностранцев и столичных людей.
Остаток дня был сер и скучен, а к вечеру в окно забарабанил дождь. С трудом подавляя зевоту, Нина так далеко уплыла мыслями из зала, что не заметила, как отстрелялся последний выступающий, и делегаты шумно задвигали стульями.
— Ты че, уснула с открытыми глазами? — толкнула в бок возбужденная Лелька, — Жаль, что ты не знаешь языка! Послушала бы перлы, какие мочил тот лысый, между прочим, сексопатолог из Житомира. Теперь рысью в номер, в душ и на фуршет.
— Ой, чует мое серденько, что нас ждут незабываемые приключения, — по-кошачьи мечтательно потянулась Лелька. — Кстати, на тебя, кажется, вон тот носатый запал, имей ввиду. Нина взглянула в направлении, указанном Лелькой. Крупный мужчина яркой западенской внешности о чем-то оживленно болтал на украинском с белобрысым соседом.
— Да ему лет тридцать, не больше, — возмутилась она.
— Ну и что? — пожала плечами подруга, — у меня и помоложе кавалеры были.
Надо было быть последней кретинкой в критической стадии маразма, чтобы вырядиться на фуршет в длинное, фалдящее платье, подметающее подолом ступеньки и тротуар. Нина тащилась за стройной спортивной Лелей и заранее сгорала от стыда, предвкушая ядовитые взгляды делегаток. Но в кафе, где длинные столы сверкали бутылками, тарталетками с салатами и мини бутербродами, мишени уже были выбраны. Толстая тетка с усами, оказавшаяся профессоршей, явилась в платье с лисой, а буратиноносая с родинкой — в неприличном для ее возраста декольте. Колючие взгляды вызвала и безобидная блондиночка крымчанка, посмевшая вопреки обязывающему к целомудрию возрасту, нацепить черное, облегающее мини-платьице.
— Хороша! — залюбовалась дюймовочкой Леля, — У меня такая фигурка была в седьмом классе.
— А у меня никогда, — вздохнула Нина Ивановна.
На этом обмен мнениями прекратился, потому что поступил сигнал к еде. Нина Ивановна, озабоченная проблемой лишнего веса и не успевшая проголодаться после сытного обеда, решила только попробовать пару-тройку тарталеток, но незаметно для себя увлеклась. Все было вкусно и провоцирующе аппетитно, а красное вино, которое заботливо подливал молоденький официант, создавало иллюзию легкого переваривания. Когда же Нина остановилась и медленно отползла к барной стойке, где планировала чуть-чуть отсидеться, заиграла музыка, под потолком закрутился зеркальный шар и народ пригласили к танцам. Отяжелевшей Нине было за кем наблюдать. Усатая профессорша прыгала, как заводной медвежонок, носатый парень, записанный подругой Нине в женихи, охмурял длинноволосую нимфу, а тот самый лысый сексопатолог из Житомира, чьим революционным выступлением восхищалась Леля, активно двигал нижней частью туловища, вероятно, чувствуя себя Майклом Джексоном и неотразимым сердцеедом.
— Паноптикум, — констатировала Нина Ивановна, ощущая себя таким же экземпляром человекозверинца. И вдруг увидела крымчанку. В пугливых бликах мозаичного света она превратилась в настоящую школьницу, и танцевала так легко, самозабвенно и заразительно, что невозможно было не залюбоваться.
— Ну надо же, какая… — восхитилась Нина Ивановна, — просто живая статуэтка. Сколько же ей лет, интересно?
— На мужиков посмотри, — шепнула Леля. — Распустили слюни.
Пока остальные «семинаристы» примеривались, завоевывать крымчанку ринулся очкарик лет двадцати пяти. Неуклюже дрыгаясь рядом, он смотрелся распутным дядькой, задумавшим совратить подростка. Молодые девчонки, стайками лениво манерничающие под музыку, смотрели в их сторону осуждающе — завистливо.
— А вам слабо так двигаться, — позлорадствовала Нина Ивановна, — ни гибкости, ни темперамента!
Кому как, а ей решительно нравилась эта блондиночка, по лицу которой время прошлось своей походкой, но не вытравило голубого наива глаз и детской улыбки. Нравилась ее отчаянная смелость, с какой она не скрывала свою женскую сущность, ее вызов приличиям и предрассудкам, этим ворчливым сиамским сестрам, запрещающим мини после тридцати и флирт после сорока. Нравилось то, что они были из общего лагеря, из одной команды — женщин, отказывающихся стареть.
Между тем, фуршет все больше превращался в увлекательный спектакль. Не надо было быть прозорливым психологом, чтобы понять — всяк, кто прибыл на семинар по проблемам подростковой сексуальности, страдал аналогичными. Глядя на голодные взгляды мужчин, Нина поделила их на две категории — старых циников, алчущих молодого тела, и молодых голодных кобелей, раздираемых гиперсексуальностью. Женщины классифицировались иначе: на тех, кто наивно ждал большой и чистой любви, и тех, кто не отказался бы от хорошего секса. Были и третьи, к которым Нина Ивановна причисляла себя — седовласые дурочки, мечтающие о маленькой, но романтичной вспышке, не больше.
В один из моментов она поймала на себе мужской взгляд и не на шутку разволновалась. Мужик был мелок, лысоват, но с мордой старого плэйбоя. Нина вспомнила, что видела его в оргкомитете семинара, а потом за рулем навороченной тачки. Неужели она тоже способна кого-то заинтересовать? Где-то в темных глубинах души открылись невидимые шлюзы, и в усталые, изношенные жилы хлынула молодая горячая кровь. Задорно тряхнув головой, молодой летящей походкой Нина ринулась в круг танцующих. Музыка включила ее, как батарейка игрушечный трактор, и она ловко задвигала бедрами, вздымая руки вверх, словно сдаваясь без боя невидимому врагу. Краем глаза она держала на привязи лысоватого, давая ему понять, что он не ошибся, она та самая женщина, которая таит в себе нечто. И радовалась, что Леля, танцующая напротив, тоже пошла во все тяжкие, танцуя отвязно, даже по-хулигански, расставив ноги и локти, как в семидесятых танцевали отпетые пацаны из их класса.
Первой исчезла крымчанка. Горя юным нежным румянцем, она выпорхнула из зала, без стеснения опираясь на руку очкастого кавалера. А следом как ветром сдуло и лысоватого, охотящегося, как оказалось, совсем не за Ниной Ивановной.
— Идем? — устало вздохнула Леля. Она потухла в одно мгновение, словно вечерняя стекляшка, казавшаяся на солнце бриллиантом. И Нина Ивановна впервые заметила, какая мутная, густая тоска застыла в ее глазах.
— Идем, — отозвалась она грустным эхом и зачем-то прихватила со стола теплую бутылку пива.
На тропинках обжитого леса гуляли узоры еловых лап. Пахло прелой, живой землей, настойкой осенних листьев, темной, янтарной печалью. Где-то высоко, в колючих терпких теремах, неосторожно шумнула белка, и под ноги подругам упала еловая шишка.
— Ты не заметила, что мужики стали какими-то другими? — спросила Леля, наподдав ее носком ботинка.
— Не-а. Это мы стали другими, — вынесла приговор Нина Ивановна.
Ночью она несколько раз просыпалась и думала о блондиночке. Ей мерещились жаркие сбитые простыни, лунная вода в графине, страстный шепот и томные стоны. И, хлебнув пересохшим ртом холодного чая, она опять проваливалась в сонную муть, в ряску тоски, в колючие еловые дебри.
На завтраке крымчанки не было. Не пришла она и на утреннее заседание семинара, подтвердив тем самым догадки местных сплетниц. А когда появилась, наконец, около двенадцати в перерыв «на каву», по бабскому лагерю пронеслась волна легкого ажиотажа. У Нины Ивановны даже в груди похолодело при виде сальных улыбочек и ухмылок. Но ни одна из них не прилипла к крымчаночке, она была очаровательно расслаблена и отстранено приветлива, очевидно, продолжая дрейфовать в своей ночной, волнующей тайне.
Пока наскоро сколоченный дилижанс семинара уныло тащился по кочкам обозначенных тем, бабы, окончательно потеряв интерес к не оправдавшим их надежд мужикам, жужжали друг с другом, обсуждая животрепещущую тему — сколько крымчанке лет, и сколько у нее морщин. Вчерашний поклонник блондиночки чинно сидел в другом конце зала и не обращал на нее внимания, подогревая своим равнодушием клокочущее через край злорадство сплетниц. Нина Ивановна пригляделась к виновнице немого скандала и отметила тонкие запястья и прозрачные пальчики, на одном из которых посверкивало обручальное кольцо, круглые нежные ушки и завитки на шее. И почему-то подумала, что у крымчанки хороший муж. С плохим бы она не жила, плохой бы не смог оценить ее хрупкой женственности, этой прелести нарцисса с обожженными морозцем лепестками. А еще она, скорей всего, хорошая жена, умная, заботливая и по-своему преданная. И только очень изредка, в безопасной дали от дома, открывает внутри себя засовы и летит на свет безумным мотыльком.
В Киев отъезжали в пять вечера. Уложили чемоданы в багажное отделение автобуса, расселись по местам и лениво внимали напутственному слову организаторов.
— Вот и все, — вздохнула Нина Ивановна. — Поели, поспали, опять поели, пора и домой.
— Да уж, — хмыкнула Леля, брезгливо оглядывая товарищей по автобусу. — С мужиками в этот раз не повезло.
— Глядите, глядите, чуть одного делегата не забыли, — закричал вдруг сексопатолог из Житомира. Все повернули головы и увидели блондиночку, семенящую по асфальту с клетчатой сумкой на колесиках.
— Задремала, наверное, после обеда, — ляпнул в задних рядах мужской голос. А женский радостно подхватил, — ночью-то не спала, бедняжка.
Автобус взорвался хохотом, и в этот самый момент у сумки оторвалось колесико, и она завалилась на бок. Испытывая жгучий, почти болезненный стыд, словно это смеялись над ней, ненавидя повизгивающих в экстазе хохота бабенок (не они ли изнывали вчера в ожидании того же самого!), Нина Ивановна хотела выскочить на помощь крымчанке, но очкарик опередил ее. Он ловко подхватил багаж и отлетевшее в канаву колесико, и, сияя лицом, подсадил блондиночку на ступеньку. Она прошла в конец салона, невесомая, как нимфа, с рассеянной полуулыбкой, и в автобусе запахло лесом, озером и притаившимися до весны подснежниками. И все, кто минуту назад готовы были закидать ее камнями, престыженно-подобострастно убирали с дороги пакеты…