К счастью, Лиза вовремя поняла, что если выйдет за Женьку замуж, то вскоре прибьет его бронзовым багетом, покрытым паутиной в ожидании шедевра…
Весна
Он снова стоял под балконом.
— Стоит, — прошептала бабушка, выглянув в черный двор из окна своей темной спаленки.
— И впрямь стоит, — охнула шепотом мама со священным ужасом на лице. Старшая сестра отбросила книгу, схватила пачку сигарет и выскочила на балкон.
— Ну что? — сердито спросила Лизонька, когда та вернулась в комнату.
— Погрелась, — выдохнула Ира, зябко поведя плечами, — дура ты ненормальная.
В лучах жгучей любви Сережки грелись три поколения, а та, что ее запалила, оставалась безучастно холодной.
Ночь безжалостно штопала дырки света на глыбах человечьих муравейников, растворяя их в чернильной кислоте.
— Будто и нет ничего, — жалобно вздохнула Ира, — ни города, ни страны, ни цивилизации.
И это открытие, обдав сырым сквознячком, покрыло изморозью ее одинокую, не востребованную счастьем душу. Тридцать пять — критический возраст, последняя комната хрустального дворца, который зовется молодостью. Еще чуть-чуть, и под белы рученьки выволокут в бревенчатую избу для пожилых, а рядом уже поскрипывает соломенной дверцей лачуга для старых. И то, что ты прозевала или из ложной скромности проигнорировала в дворцовых палатах, никто тебе не вернет. Новые гостьи порхают вокруг столов, другие прелестницы блестят бриллиантами и царят на балу.
— Лизонька, — шепчет Ирина сестре, — А знаешь, что жизнь быстротечна?
— Отстань, — отзывается та, — Я не хочу долго жить, лет до шестидесяти максимум.
— Ты что? Нашей маме 60, что ж ей помирать прикажешь? А бабушке вообще 80! Неужели ты желаешь им смерти?
— Не мели чепухи! — злится сестренка. — Я о том, что старость безрадостна. Мама жалуется на морщины и плюется в зеркало. А бабушка плачет, что ноги не ходят.
— Радость — нас с тобой видеть! — заступается Ира за близких. — Внуков любить и баловать!
— Ага! — зло торжествует Лизонька. — С внуками им особенно повезло.
— Вот возьму и рожу! — вспыхивает старшая сестра. — А тебя коляску катать заставлю!
Лизоньке сеструхины переживания — что звук канонады в кино. У нее своя территория боли. Это только со стороны так кажется, что 18 — безоблачный возраст. На самом же деле — это хождение нежными ступнями по битому стеклу. Лизонька катастрофически не может находиться одна, ее воздух — внимание мальчиков, пища — поцелуи и объятья. Но простенькое уравнение «Я плюс Ты» у нее почему-то не сходится. Каждый разрыв — это приступ удушья, потеря сознания, конец света. «Барышня бурных страстей» — зовет ее понимающе бабушка. Победы и поражения Лизоньки — достояние всей семьи, эмоциональная встряска и одновременно подпитка. Мир вообще устроен практично: свет юной восторженной души освещает темные лабиринты старости, вулкан молодых гормонов разгоняет уставшую кровь. А безответная любовь пылкого принца Сережи, героя коротенького и быстро наскучившего романа — генератор пряной, пьяной, сладко обжигающей энергии самого острого счастья на свете.
— Бедный, милый, прелестный мальчик — мечтательно причитает бабушка, прильнув лбом к холодному стеклу. — Сегодня на улице так холодно, что он превратится в сосульку. Вот пойду сейчас и приведу его к нам домой.
— Не смей, — возражает дочь. — Велика добродетель — рубить коту хвост по частям. Ну не любит его Лизавета, разве сердцу прикажешь? Три женских поколения Крошкиных тотально несчастны в любви. За что такое наказание? Бабушкин муж погиб на войне, материн — утонул, Ирочкин заплутал, так и не попавшись на пути. А может тоже погиб в мужских суровых переделках? Последняя надежда на Лизоньку (не зря же Бог одарил ее столь яркой, призывной внешностью!) пусть донесет хоть она огонь их фамильной страсти до чувственного Олимпа!
Лето
— Принцы исчезли с лица земли, как популяция, — говорила Лизонька с презрительной улыбкой, когда ей исполнилось 20 лет, — вымерли, будто мамонты… А за плебея я не хочу.
Она научилась о грустном и важном рассуждать легко, без надрыва, будто посмеиваясь над человеческой наивностью ко всему относиться всерьез. Ну не чушь ли, к примеру, эти бредни о смысле жизни? Смысл один — разобраться в себе самом и начертить лекало личного счастья. От правильности чертежа зависит качество изделия, а идти на ощупь в поисках чуда — затея для глупцов и романтиков. Лизонькино лекало похоже на месяц в окошке — и близко, и в руки не взять, хотя без особых изысков. Ей бы только встретить того, кто видит мир ее глазами. А остальное приложится: и семья и достаток, и путешествия.
Вот только где искать родное лицо? Может, в среде красивых и богатых? Но помилуйте, Лиза не дурочка! Золотых рыбок разбирают мальками: они уже в лицеях, а потом в институтах сбиваются в крепкие стаи, по сторонам не озираются и выбирают себе подобных. Потом, заматерев и заскучав, они оттягиваются на мальчишниках, цепляя наивных куколок, но Лизоньку-то не обманешь!
Тогда среди умных и добрых? Увы, это штучный товар, и за ним немало охотниц. Причем, как в каждой охоте, побеждают те, что наглей и опытней. Возьмите того же Алекса. Он у мамы один, закончил с блеском университет, прошел стажировку в Германии, вернулся в Киев — с руками отхватила одна престижная фирма. Пока Алекс (бесцветный с виду блондин) был за кордоном, он писал Лизавете трогательные письма, где сквозь ностальгию пробивалась школьная неутоленная влюбленность. Вернулся — сразу позвонил, договорились встретиться. Но вначале она заболела гриппом, потом он зачихал, а потом выяснилось, что от хорошего мальчика только скелетик остался — все обглодали алчные пираньи, сами под видом дружеского визита прорвавшиеся вначале домой к болезному, потом — под одеяло и дальше. Алекса она так и не увидела, но была наслышана о его приключениях.
Остаются наивные и романтичные? Совсем неплохой вариант, если сама ты — ловкая хищница. Рискуя шкурой и нервами, стрижешь купоны и косишь «капусту», а твой трубадур в поте лица пишет стихи и носит тебя на руках. Знавала Лизонька эту породу. Вначале Сережку, наскучившего Ромео, воплощение нежности, потом художника Женьку, милого охламона. Они встречались почти целый год, и все это время тот рисовал картину «Сотворение мира», которую надеялся продать за миллион долларов. Даже раму заранее купил — тяжелый бронзовый багет. Ах, как он сладко мечтал о доме с бассейном, когда, набесившись вволю, они лежали в обнимку на хромой тахте в чужой мастерской! Как небрежно (в счет будущего же миллиона!) занимал две гривны на метро и маршрутку! К счастью, Лиза вовремя поняла, что если выйдет за Женьку замуж, то вскоре прибьет его бронзовым багетом, покрытым паутиной в ожидании шедевра.
Вот и все, варианты исчерпаны. Остаются тупые работяги, да хмельные весельчаки. Есть еще совсем не кондиция — сладкие альфонсы и темпераментные гориллы. Встречаются, правда изредка, варианты и промежуточные: очаровательные очкарики, выпавшие из научного анабиоза, но эти не ходят стаями, они разбросаны по Вселенной крупицами золотого песка, и только счастливый ветер способен занести их на твою орбиту.
— Так что же делать? — ломала пальцы сестра, смирившись со своей стародевичьей долей, но страстно моля у господа последнего принца для Лизоньки.
— Жить! — отвечала беспечно та. — Но никогда не выключать калькулятор.
В 22 она защитила диплом, в 26 почувствовала себя неплохим специалистом. О женихах в семье уже не говорили, зачем давить на больную мозоль? Рассосались былые подруги, повыскакивав замуж — кто за тупых работяг, кто за хмельных весельчаков, а кому-то не повезло — достались альфонсы и гориллы. Выпал промежуточный вариант и Лизоньке — мускулистый, жизнерадостный майор, умеющий пошутить (правда, по-армейски) и носящий ее на руках. Иногда она забывалась и ловила себя на том, что ей хорошо с майором, но «калькулятор» не выключала, а тот бесстрастно подсказывал: «не делай глупостей! На понимание не рассчитывай, о путешествиях не мечтай. Перспектива семейного счастья ясна, как день — пивной животик, ленивый секс, обжорство, куцая зарплата…
Свое тридцатилетие назло судьбе Лизонька решила встретить в городе своей мечты.
— Потрясающе! — радовались мама с сестрой, а почившая в бозе бабушка улыбалась внучке с портрета. — Уж там-то смотри, не теряйся!
— А то! — хорохорилась Лизонька, — встречу принца — не упущу. (И чего это она вспомнила о мамонтах?)
…В вечном городе шел нескончаемый нудный дождь. Размытые здания, грязные улицы, тоскливые пешеходы в мышиных плащах, запах гари и кислых щей. И это столица любви и моды? Лизонька шагала по мостовой в длинном пальто с лисой, проваливаясь шпильками в швы между булыжниками, и с тоской вспоминая свою уютную комнату. Хотелось тепла, горячего чая и простого доброго слова. В сверкающем неоном окне какого-то ресторанчика мелькнуло мужское лицо — тонкий профиль в черной рамке волос, полуулыбка, приветственный взмах длинных пальцев… Это он ей? Неужели? А может это судьба?
Она толкнула дверь и очутилась в уютном зале. Белые скатерти, мягкий свет, любимый с юности голос Эдит Пиаф. Навстречу ринулся вышколенный официант. А незнакомец за столиком курил и смотрел на нее так, будто назначил свиданье, а теперь с нетерпением ждет. Лизонька покорно позволила швейцару снять с себя пальто и рассеянно села за столик. Она чувствовала — незнакомец сейчас подойдет. И не ошиблась.
— Это судьба! — раздался над ухом красивый баритон. — Вы русская! А я Ростислав, из Питера.
Лизонька не помнила, сколько выпила шампанского (ее внутренний калькулятор давно зашкалило), как ехала с Ростиславом в такси, как падала на белые простыни. «Ты принц, — смеялась она, — ты мой долгожданный!» А утром проснулась от ощущения счастья. В душе шумела вода, Ниагара их ночной страсти.
— Кто он? — подумала Лизонька. — Чем занимается? Да какая, собственно, разница. Она бросит Киев, не раздумывая, и переедет к нему: во дворец, так во дворец, в лачугу, так в лачугу, ведь он искал и страдал, и смотрит на мир ее глазами. Она обмоталась полотенцем и постучала в ванную. Вода продолжала шуметь. Лизонька приоткрыла дверь и обомлела — Ростислава не было! Не было и сумочки на комоде с пятьюстами евро, и коробки духов для мамы, и набора косметики для сестры. Только паспорт с обратным билетом милостиво остался на трюмо…
Осень
С тех пор, как Лизоньку выписали из больницы, семья Крошкиных ведет здоровый образ жизни: утром овсянка, вечером — прогулка, на ночь — теплое молоко с медом, чтоб хорошо спалось. Все суета сует — вот высшая мудрость. Как ни старайся, как ни обманывайся, а старости ни минуешь. Как ни размахивай руками, а над землей не взлетишь, как ни бейся за место под солнцем, все равно унесут за оградку. Так не лучше ли выйти из глупого марафона, сесть на теплый булыжник и просто расслабиться? Господи, как хорошо-то просто дышать… смотреть в небо… нюхать цветок… И слышать, как бьются рядом родные сердца.