«Ты свое отжила, а теперь завидуешь мне», — росла и пухла в душе злая, обидная фраза, брошенная в запале дочкой…
Аля открыла глаза, и блаженно, как в голубую волну, нырнула в осознание счастливого факта — она в отпуске, и за окном не постылая новостройка, а пальмы и море. Рай на земле, остров счастья, заповедник любви и неги. Здесь нет таких словесных сорняков, как «неприлично», «поздно» или «скучно», глупых и убогих, как терриконы в горах, как пластмассовый цветок на лугу. Потому что все, решительно все, что связано с радостью бытия, в Крыму ликует, цветет и плодоносит. Киса уже не спала, а сидела на лавочке под окном, подставив робкому июньскому солнцу неразвитую грудь и худосочные шершавые ноги, совсем не сексуально торчащие из яркого купальника бикини. На курносом лице малолетней задаваки тяжело распластались Алины солнцезащитные очки в дорогой черепашьей оправе.
— Вот паршивка, — беззлобно ругнулась она, но, позвав, не выдала неудовольствия даже интонацией. Киса была не простым ребенком, и любое давление могло вызвать у нее столь бурный протест, что небо с овчинку покажется.
— Ты не голодная? — спросила Аля, взъерошив дочке бесцветную челку. — Мажь бутерброды икрой, заваривай чай, а я на секундочку в душ!
Неужели именно здесь, на аккуратной набережной Партенит, она встретила двадцать лет назад главную любовь своей жизни — Алешу, веселого кудрявого капитана, отдыхавшего в военном санатории? Это было последнее лето, когда исчисление ее возраста начиналось со сладкого слова «двадцать». И пусть за ним не прошеным головастиком уродливо зрела «девятка», Аля была молода и беззаботна, как солнечное утро после дождя. Их безудержно страстный роман длился целых три года — тайные письма и телефонные звонки, сладко-грешные поездки на свидания в другой город и, как награда за осенне-зимние страдания — летние встречи в Крыму. Алексей Иванович был женат, но тема супруги не обсуждалась. Был намек на ее болезнь и чувство долга, в котором прятался другой — жена не жилец, а значит, ее, Алины шансы, вполне ощутимы. Зато о сыне возлюбленный мог говорить без умолку, не задумываясь, как больно отзывается этот отцовский восторг в одиноком сердечке возлюбленной.
В то последнее, третье лето, она забеременела назло всем схемам и противозачаточным. Но не испугалась, как водится, а возликовала. Почему она ни на секунду не засомневалась, что Алеша разделит ее восторг? Потому, что верила в искренность их отношений? Потому, что наивно считала — это дитя нисколько не хуже первого? Или бдительность Али притупил элементарный матерински инстинкт, давно застоявшийся в щедром, отзывчивом на ласки теле? Но все получилось банально. «Советую сделать аборт» — сухо отреагировал Алеша и сунул в ладошку Але мятую купюру полтинника. Больше они не виделись. Она позвонила ему лишь через три с половиной года, когда рыжие кудряшки Кисы привлекли внимание известного фотографа, и портрет малышки украсил обложку популярного журнала, но незнакомый дребезжащий голос ответил в трубку, что семью капитана перевели на Дальний Восток. В тот же год Аля вышла замуж за бывшего одноклассника — смешного белобрысого Яшу, который с радостной самоотверженностью записал ее дочь на себя.
Впрочем, зачем она так — «самоотверженно»! Яша и впрямь привязался к Ирочке, такой же, как он, тонкокостной и малокровной. С его же легкой руки дочь превратилась в Кису, привыкнув к прозвищу больше, чем к имени. За эту преданность ребенку, отвергнутому родным отцом, Аля прощала Яше все остальное — и невысокий рост, и скучную профессию зубного техника, и неприличную конопатость, и слабенький, не чета Алешиному, темперамент.
— Мама, кончай плескаться, — вернул ее на землю капризный голос Кисы. — Чай уже остывает. И вообще, на море глупо умываться, надо сразу в волны нырять.
С тех пор, как Аля досками забила в памяти лучшую точку на карте, Крым нисколько не изменился. То же безмолвное величие гор, те же чистые, щедрые краски, тот же триумф вечной, незыблемой красоты, рядом с которой мелкие человеческие драмы смешны и ничтожны. И люди остались те же — загорелые девочки, разнеженные солнцем и готовые к дальнейшим ласкам, плотоядные взгляды нетерпеливых самцов. Только Аля теперь в другом качестве, не объект желания, а памятник старины, скорбная носительница последних «сорок», за которыми тяжелой угрожающей кляксой нависла очередная «девятка». Впрочем, вопрос возраста не омрачал ее настроения, может быть потому, что, овдовев, она забыла, что женщина, и все душевные силы тратила на контроль за своей акселераткой.
— Ты видела того мужика? — шептала Киса Але на ухо, вспыхивая щеками.
— Нет, — пугалась мать, — а что такое?
— Он так на меня уставился, чуть не захлебнулся слюной!
— Господи, что за фантазии! — удивлялась она. — Ты ему в дочки годишься!
— У секса возраста нет, — высокомерно парировала дочь.
За такой нимфеткой нужен глаз да глаз, хотя на самом деле Кисины желания явно опережали ее физическое развитие. Она была в папу — бледной северной розой, расцветающей поздно, но зато долго не увядающей. Тем не менее, Аля не сомневалась, что в Крым ее чадо приехало не столько с целью загореть, сколько с тайной надеждой — вкусить, наконец, запретного яблочка, о котором так много слышала. А иначе, зачем столь дотошно выбирался купальник бикини и обрезались шорты на ягодицах!
К великому удивлению Али, развал Союза и разброд в обществе не отразился на укладе и внешнем виде санатория, где она, медсестра военкомата, встретила когда-то Алешу. По местному радио все так же приглашали на процедуры и культурные мероприятия, по ухоженным аллейкам бродили готовые к приключениям особи с характерной военной выправкой.
Вечером дочь потащила ее на танцы. Глядя, как самозабвенно и беззастенчиво она крутит бедрами, заламывая кверху руки, Аля скорбно призналась себе, что недооценила привлекательности Кисы. На нее и впрямь клевали, как мелкая, худосочная рыбка, так и вполне солидные акулы.
— А вы не танцуете? — раздался сзади вкрадчивый мужской голос. У Али похолодело в груди, земля рванула из-под ног. Неужели это Алеша, вот так игра судьбы! Медленно-медленно, чтоб закружившаяся голова не слетела с плеч, она скосила глаза и увидела ветхого, но бодренького старичка, ничего общего не имеющего с ее канувшим в Лету возлюбленным.
— Нет, спасибо, — извинилась Аля, мысленно ужасаясь тому, какой замшелой категорией теперь, оказывается, востребована.
— Вы не правы, — возразил дедок, словно прочтя ее мысли. — Лично я всегда любил чуть подвядшую виноградинку, она и слаще, и ароматней.
И, оставив Алю с разинутым ртом соображать, кого он имеет ввиду — себя или ее, ухажер отвязной походкой подвалил к мадам помоложе.
«Щепка на щепку лезет» — говорила про весну ее покойная бабушка, чем не девиз курортного отдыха? Вот так же, несомненно, рассуждал и ее Алеша, а она-то, наивная дурочка, кинулась ему в объятья, возомнив о вечной любви. Исправно простояв три часа у стены, Аля с облегчением дождалась раскрасневшейся дочери, но вместо ожидаемой награды — дороги в номер и баиньки, подверглась новому испытанию.
— Мам, я прогуляюсь к морю — сообщила Киса не терпящим возражений тоном.
Герой назревающего романа, упитанный бритоголовый тип лет под сорок, ухмылялся поодаль.
— И не стыдно? — подошла к нему Аля, — Она же совсем ребенок!
Мужик презрительно цвиркнул зубом и, бросив обрывок слова, похожего на неприличное, развернулся на 180 градусов.
По дороге в номер грызлись, как кошка с собакой. Потом долго ворочались, продолжая кипеть в густой, насыщенной ароматами, звездами и взаимными обидами темноте. «Ты свое отжила, а теперь завидуешь мне» — росла и пухла в душе злая, обидная фраза, брошенная в запале Кисой. С ней и забылась, дав себе слово завтра же вызвать из дома свекровь, а самой вернуться в город. Но утро выдалось таким зефирно воздушным, что вчерашние обиды показались смешными и ничтожными. Дружно попив кофейка с пирожным, мать и дочь помчались к море, подчеркнуто дружелюбные и взаимно заботливые, чтоб поплыть на теплоходике в Ялту.
Они устроились в нижнем салоне, подальше от брызг и ветра. И, подставив лицо пьянящему солнышку и полузакрыв глаза, Аля, покачиваясь, как в гамаке, погрузилась в себя. Когда мы вспоминаем, что жизнь прекрасна? Да лишь в такие минуты — покоя и созерцания. Она очнулась от чувства тревоги, острой болью пронзившей сердце. Кисы рядом не было.
— Вы не видели девочку, мою дочь? — спросила Аля сидевшую напротив толстую тетку. — Она давно ушла?
Тетка равнодушно пожала плечами, не разлепив вареников губ. Кинув на сидение ветровку, Аля как во сне побрела на корму. На секунду мелькнула мысль — а вдруг дочь упала за борт и утонула? Но Аля с ужасом ее отогнала. На корме было ветрено и сыро, что не мешало двум импозантным мужчинам распивать вино из пластмассовых стаканчиков.
— О, а вот и муза! — воскликнул один из них, с щеголеватой шкиперской бородкой.
В другой ситуации Але бы это польстило, но сейчас она болезненно скривилась и, боясь подвернуть ногу, медленно повернула назад. Кисы не было ни на палубе, ни на носу, где целовалась влюбленная парочка, ни в нижнем салоне, где молодая мама кормила грудью годовалого бутуза, ни в туалете. Дочери не было нигде, и этот факт предстояло осмыслить! Утробный плач согнул Алю пополам, и она сама бы свалилась за борт, не подхвати ее сзади чьи-то крепкие руки.
— Ну-ну, ну-ну, зачем же так убиваться, — ласково успокаивал незнакомый мужчина, кажется, один из тех, что пили вино на корме. — Говорите, что у вас случилось.
— Киса, Киса, — задыхаясь проговорила Аля, — Киса пропала…
— Кошка что ли? — снисходительно улыбнулся мужчина, — отыщем, должно быть куда-то забилась.
— Дочь! — замотала Аля головой, — Девочка в розовых шортах!
— Ах вот оно что! — посерьезнел мужчина и широкой, жесткой ладонью вытер Але щеки, черные от размазанной слезами туши. — Так это тем более не проблема, я, кажется, знаю, где ваша пропажа.
Взяв ее за руку, как ребенка, незнакомец пошел туда, где на круглой двери каюты висела табличка «служебное», и резко дернул металлическое кольцо. Киса, живая и невредимая, с неприлично счастливым лицом, сидела в компании длинноволосого парня и пила шампанское из хрустального фужера.
— Ой, вот и мама, — сказала она безмятежно.
— Так-так, — нарочито грозно рявкнул Алин спутник. — Девочку в специнтернат, на исправление, мальчика — в тюрьму!
…В маленьком изысканном кафе, куда их пригласили отобедать, окна были зашторены, а на столиках с гнутыми ножками интимно горели свечи.
— Лангусты, фаршированный кальмар и шашлыки из гребешков, — распорядился Цезарь Юрьевич и тихонько спросил у Али, — Не возражаешь? Эти блюда здесь самые вкусные.
— Не возражаем, — ответила за маму Киса и томно посмотрела на длинноволосого парня, неуловимо похожего на мужчину. Те же скулы, мужественный подбородок, те же глаза с зеленцой…
Не дожидаясь официанта, Цезарь разлил шампанское и …откупорил другой сосуд — феерических, энциклопедических знаний о Крыме, сумевших зажечь огонек интереса даже в Кисиных скучающих глазенках.
— Кто вы? — спросила восторженно дочка. — Прямо принц на белом коне.
— Тогда уж на белом катере, — поправил новый знакомый. И скромно представился, — в прошлом историк, в настоящем — предприниматель. А это, как вы уже догадались, мой сын, студент-философ, Антон.
— А ваша жена… — вкрадчиво продолжала дерзкая Киса, — …Она не ревнует вас к …морю?
— Жена далеко, — нахмурился Цезарь. — В вечном царстве Аида.
В Партенит возвращались в машине, организованной волшебником Цезарем.
— Мам, а ты у меня молодец, — шепнула, прижавшись, Киса, разморенная шампанским и приключениями. — Красивая, молодая и умная — не зря Цезарь на тебя запал. Вот только с женой темнит. В каком — таком она царстве?
— Эх ты, дитя компьютерной эпохи! — рассмеялась Аля. — Впрочем, ни «Тату», ни эта, как ее, Аскорбинка не поют про царство Аида.
— Не «Аскорбинка», а Глюкоза, — фыркнула Киса. — Только не будем о грустном. Вечность, мамуля, — не смерть, а повторение жизни в потомках…
— Уже нахваталась! — отметила Аля про себя благотворное влияние юного философа. А где-то далеко-далеко, на горизонте сознания, убаюканного тлеющим за окошком вечером, уже расправляла лучики новая звезда с волнующим именем Цезарь.