Вот заменит она привычный хромосом на другой, и возмутительная цепочка «хороший мальчик — плохая девочка», тянущаяся со времен царя Гороха, порвется, как сопревшая нитка бус. Хорошие мальчики прозреют и полюбят хороших девочек, а плохие изничтожат друг друга.
Ах, это неописуемое чудо, неизмеримая сладость — произвести на свет крошечного мужчину! Подарить миру победителя и завоевателя, защитника и кормильца. Исторгнуть из себя — слабой, зависимой и ранимой, частицу противоположного заряда, вечную и непостижимую загадку с иным набором чувств и пристрастий, неподвластной женской логике системой восприятия, лабиринтом непобедимого «эго»! Это все равно, что вознестись над собой, причаститься в мечети, вкусить от вечности, замахнуться на божественное! «Я родила мужчину! Я исправлю недочеты Адамова племени и вложу в него то, что бесплодно искала в других!» И вот он сосет, сучит ножками, гукает, плачет и радуется, ходит, играет машинками, капризничает, дерется, дерзит, не слушается, врет, но все еще умиляет… А однажды, выскочив одурелой белкой из колеса, ты замечаешь, что рядом — взрослый молодой мужчина, и в глазах его — знакомое до боли упрямство и легкая снисходительность.
Так думала Леся Бронская, рядовой бухгалтер скромной конторы, исподтишка любуясь своим рослым плечистым мальчиком, собирающимся на свиданье. Димкина пассия живет в Макеевке, городке, плавно перетекающем в Донецк, как Химки в Москву. Когда Леся уезжает в деревню к родителям, Димка привозит Ию домой. И по сползшему с кровати матрасу и вороху содранного постельного белья Леся делает выводы о моральном облике избранницы своего ненаглядного мальчика. Мудрая зрелая женщина, она знает массу печальных историй о том, как подобного рода оторвы, на которых клейма негде ставить, охмуряют и окольцовывают домашних дурачков, а потом всю жизнь вьют из них веревки. И эта перспектива гуляющего по краю пропасти сына не дает ей ни минуты покоя. Преломить ужасную тенденцию — вопрос не только спасения сына, это вмешательство в систему на генном уровне. Вот заменит она привычный хромосом на другой, и возмутительная цепочка «хороший мальчик — плохая девочка», тянущаяся со времен царя Гороха, порвется, как сопревшая нитка бус. Хорошие мальчики прозреют и полюбят хороших девочек, а плохие изничтожат друг друга. И получится, что Леся сделала доброе дело не только своему ребенку, а всем обиженным, внеся посильный вклад в скудную копилку вселенской справедливости.
Однако мечты — мечтами, а как осуществить задуманное на деле? Задушевные беседы с эпиграфом, типа, «поверь моему житейскому опыту» или «я вижу ее насквозь, как женщина женщину» только отчуждают сына, и в черном глянце надменных зрачков Леся видит свое отражение: старая тупая неудачница, ревнующая к молодым. Может стоит пойти в обход, ударить с тыла? Вычислить эту наглую деревенскую профурсетку с ослиным именем и прихлопнуть, как комара, чтоб только мокрое место осталось?
— Ну как я? — самодовольно вопрошает Димка, крутясь у зеркала. Беленькая трикотажная кофточка, которую Леся урвала на распродаже, шлейф парфюма, купленного с ее премиальных, модельная стрижка, зеркальные острые носы элегантных туфель. Сын дипломата или нефтяного магната, не меньше! Разве придет кому-нибудь в голову, что за этим мальчиком стоит одинокая больная женщина, так и не дождавшаяся личного счастья?
— Просто супер! — улыбается мать, прижимаясь к молодому мужчине. Еще бы у этих телок не срывало от восторга крышу: вот какая животворная сила брызжет от мускулистого тела, приятно пружинящего под одеждой!
— Во сколько придешь?
— Завтра утром.
— Ты с ума сошел!!!
— Не волнуйся, мамуль, я сегодня ночую у Ии.
Леся варит кофе по-турецки, выкладывает в вазочку соленое печенье. У нее уик-енд в одиночку. А сама глядит в никуда, не спеша, перебирая четки обкатанных деревяшек-мыслей.
О, наивное заблуждение невостребованных любовью: родить для себя ребеночка и победить одиночество. Одиночество, конечно, отступит, но не уйдет совсем. Как хитрый волк из сказки про трех поросят оно обрядится в овечью шкуру, притаится где-нибудь в тамбуре и дождется-таки момента, чтоб раззявить зубастую пасть. И уж тогда держись, дорогая, — не убежишь, не спасешься, не спрячешься. Потому что та часть тебя, которую ты с тонким эгоистичным расчетом жертвенно исторгла из себя себе в утешение, твоя верная планета-спутник стала центром твоей вселенной. Для кого она убила лучшие годы жизни, страдая маститом, замерзая в очередях на детскую молочную кухню, отказываясь от шумных компаний и встреч с мужчинами? Для этого самодовольного нарцисса? Для бесчувственного эгоиста? Для ненасытного самца?
Утром сын не вернулся, не пришел и к обеду. И лишь поздно вечером, когда Леся уже задремала, свернувшись калачиком у телевизора, хлопнула входная дверь.
— Ты спала? — чмокнул он ее в щеку, — Вот и умница, в воскресенье надо отсыпаться.
От него пахло морозцем, свежестью и …чужой женщиной.
— Хочешь кушать?
— Ужасно. Но вначале душ.
Леся режет красиво овощи, выкладывает горкой картошку фри, украшает зеленью отбивные. Дима любит, чтоб пища лежала затейливо, как в ресторане. Может этим, крахмальным бельем и белоснежными сорочками, она его и избаловала? Но в сложное понятие капризного женского счастья входит и этот пунктик — служить любимому мужчине, радуя комфортом, который он сам себе создать не в состоянии.
— За что ты любишь ее? — спрашивает Леся, с нежностью глядя, как жадно, но в то же время красиво, он поглощает ее творенье. — Я имею ввиду твою Ию.
— Не знаю, — дергает плечами сын, — мне с ней легко и спокойно.
— Боже мой, — усмехается Леся. — И это синоним любви? Мерило женской ценности?
— А ты знаешь другой? — ухмыляется Дима.
— Конечно — чистота, душевная тонкость, возвышенность, романтичность, преданность.
— Ох-хо-хо, — вытирает Димочка рот салфеткой и летуче, по касательной, целует маму в маковку. — Времена Анны Каренины в прошлом, и я лично этому рад.
Он уходит дремать к телевизору — как же — как же, силы на ненасытную Ию потрачены немалые, вон какие круги под глазами. А она убирает со стола и думает над его словами. Все-таки странно устроен мир: людям только кажется, что они знают друг друга. На самом деле каждый человек — это айсберг, самое главное хранит под водой и показывает лишь то, что в данную минуту хочет. Вот и выходит, что по большому счету никто никого не знает — ни родители своих детей, ни тем более дети своих родителей. Спроси у нее, у Леси, что за человек, к примеру, ее отец, и кроме дежурных фраз она ничего не выдавит: порядочный, работящий, умный. А что у него в душе, что он думает о людях, по какой шкале ценностей мерит мир, осталось за семью печатями. Что уж тогда говорить о чужих? Ее любимый сын осудил мимоходом Каренину, да что там осудил, просто высмеял. И даже мысли не допустил, что бросил камень в ее огород. Тот человек, от кого она родила, был для нее тем же Вронским. И голову вскружил, и сердце разбил, но на рельсы она не легла, потому, что ждала его, Димочку.
Нет, слишком дорог ей этот ребенок, слишком велика к нему любовь, чтобы отдавать ее на поругание какой-то уличной девке. Леся выпрыгнет вон из кожи, но сделает невозможное — выведет ее на чистую воду и раскроет сыну глаза. Каким образом? Наймет частного сыщика! Где деньги возьмет? Сдаст в скупку золотое кольцо и сережки! И, успокоенная этим решением, она засыпает светло и безмятежно.
…Сыщик был бледным рахитичным юношей с ранними залысинами на прыщавом лбу.
— Три дня вас устроит? — постучал он пальцами по столу. Могу и быстрее, но по двойному тарифу.
— А как вы докажете истинность вашей информации? — деловито уточняет Леся.
— Доказательства за отдельную цену, — шмыгает носом сыщик. — Диктофонная запись — полтинник, видеосъемка — сотка.
— Диктофонная запись, — определяется Леся и протягивает аванс. Досье на девочку с длинными ногами и коротким именем ложится к ней на стол через трое суток. Двадцать два года, (ага, на два года старше Димочки!), живет с матерью — официанткой, работает «подай-принеси» в мебельной фирме, тусуется в кафе Центральном, за последний год встречалась с несколькими парнями — менялой валюты, сыном хозяина кафе и черным из Нигерии. (Последняя строчка сразила Лесю наповал!)
— А вот диктофонная запись ее беседы с подругой, сделанная в кафе, — подносит сыщик диктофон к уху клиентки. Лесе ударяет в нос дух питейного заведения: где-то в отдалении гремит музыка, глухо стучат бокалы, что-то шуршит и позвякивает.
— Блин, — говорит прокуренный женский голос, — куда задевала помаду?
— А на хрена она тебе? — хихикает другой, — все равно на кружке останется.
— Хочу, — капризничает первый, — глянь, как на меня тот рыжий бык уставился.
— У тебя же Дымыч в Донецке, — подкалывает подруга.
— Там Дымыч, а здесь — проходимыч, — смеется Ия. (Вот стерва-то! Чуяло, чуяло материнское сердце!) — Я девушка страстная, каждую минуту хочу.
Морда сыщика лоснится от удовольствия, он доволен работой. А может, он и есть тот самый рыжий, для которого Ия красила губы?
Леся натягивает на лицо защитную надменность, выключает диктофон и вынимает пленку. Она еще раз прослушает это вечером, а потом прокрутит сыну. Он, конечно, рассердится, даже рассвирепеет, но потом сам же скажет спасибо, за то, что раскрыла ему глаза.
На город падает первый снег, как быстро улетучилось тепло! Вот так и жизнь пролетает птицей. На ужин Леся налепила вареников с творогом, накрыла кастрюлю полотенцем и стала с нетерпеньем поджидать своего Димочку. Сейчас он прибежит голодный с занятий, в глазах нетерпение — «мамочка, что куснуть?» а она ему морковочки тертой для пищеварения, зеленого борщеца для витаминов и вареничков в домашней сметанке. А когда он осоловело приляжет на диван, она пристроится рядом и заведет душевный разговор, под который так ненавязчиво включит диктофонную запись. Подло, скажете, низко? Да бросьте! Вон бывший охранник президента и то занимался этим. А она не корысти ради, а пользы для. «Я твоя мама, — напомнит, — твой ангел-хранитель!»
Но сын пришел не один. За его спиной маячила Ия, волосы выбелены, юбка — набедренная повязка. И вместо запаха свежести — сигаретно-пивной духан. Они протиснулись в коридор, и Дима, присев на корточки, снял с нее сапоги.
— Мамуля, мы очень голодны, ты нас покормишь?
Они хихикали, гремели ложками, скрипели стульями и, судя по странным звукам, самозабвенно целовались.
— Ничего-ничего, — шептала сквозь слезы Леся. — Все равно твоя песенка спета. Ты уйдешь, а я останусь и дам ему послушать запись, тогда посмотрим, чья возьмет.
…Ночью Дима вышел на кухню, порылся в холодильнике, доставая сыр и колбасу. (После страстных объятий так хочется есть). И вдруг заметил на столе диктофон — черт возьми, что за штука, откуда? Включил и услышал голос любимой: «Там Дымыч, здесь проходимыч, я девушка страстная…»
Опа-на, его мать совсем обезумела, затеяла слежку? Вот ведь старая маразматичка, он ей этого не простит! Ийка действительно девочка страстная, пора ее забирать из Макеевки, пусть сидит дома, ведет хозяйство. А он перейдет на заочный и устроится на работу.
С тарелкой, полной бутербродов, Димка прокрался в спальню. Ия сидела нагишом, ноги сложив по-турецки. Богиня, сфинкс, Клеопатра, и с ней хотела сразиться мать? На секунду ему стало жаль этой увядшей женщины: ее поезд давно ушел, так чего ж она ждет сиротливо на темной промозглой станции? Надеется запрыгнуть на подножку, согреться у чужого огня, отоспаться на чужой плацкарте? Не выйдет, придет контролер и высадит посреди заснеженного поля. И, словно прочтя его мысли, Ия проказливо хихикнула:
— Я больше к тебе не приеду, твоя мать такая зануда!
— Конечно, не приедешь, — опрокинул ее Дима на кровать. — Потому, что никуда не уедешь. А мать мы отправим в деревню, пусть присматривает за стариками.
Ему стало слегка не по себе, словно крошечная заноза зацепила сердце. Выходит, он и есть тот самый контролер, что должен высадить мать в бело поле? Но Ийка, его теплая, упругая Ийка смотрела так влажно — зовуще, а мать в соседней комнате так отвратительно похрапывала, что Димочка успокоился: «селя ви» — говорят французы, и они совершенно правы.