Южная ночь — соблазн и обман…
Солнце жгло неимоверно.
— Может, это и есть конец света? — спросила Ляля, — Земля — большая жаровня, а солнце-вечный огонь, призванный сделать из нас шашлыки?
Долгожданный отпуск, выстраданный тяжким, до ломоты в спине, трудом, отпуск-награда, отпуск-отдушина, превратился в изощренное наказание, за которое, к тому же, предстояло выкинуть все, что удалось скопить за год. Праздник, который замышлялся сразу за родным порогом, был испорчен обильно текущим потом, злым настроением мужа и привычной грызней близнецов, усугубленной замкнутым пространством автомобиля. До Крыма ехали десять часов, делая остановки лишь для покупки воды. У Симферополя Григорий повеселел и попросил у Ляли карту.
— Ну вот, через час мы будем в Мисхоре, — удовлетворенно констатировал он, проведя пальцем по красной витой ниточке, самой короткой из обозначенных в атласе дорог. Первой неладное почувствовала Ляля.
— А ты в курсе, что мы поднимаемся в гору? — спросила она с плохо скрываемым раздражением.
— Весь Крым это горы, — снисходительно отреагировал муж.
— Но не до такой же степени! — возмутилась Ляля. — Ты посмотри, за нами ни единой машины, это экскурсионная тропа, и ведет она в тупик.
Между тем, красотища вокруг стояла неимоверная: запах распаренной солнцем хвои и дерева напоминал дорогую сауну, с одной стороны ощерилась дымчатая скала, с другой раскрыла объятия пропасть. Навстречу, надрывно тарахтя, выполз трактор с телегой, груженой сеном, наверху высоченной копны дремал босоногий мужик.
— И не боится навернуться, — удивилась Ляля.
— Привык, — усмехнулся муж.
Дорога и не думала кончаться, а лишь набирала крутизну.
Ляля глянула на часы — они ползли к небу уже сорок минут. Потом мелькнуло странное голое дерево с миллионом грязных тряпочек на ветвях, и машина выползла на площадку, продуваемую семью ветрами.
— Шашлыки, шашлыки! — заорали черноглазые люди, кинувшись прямо к машине.
— А вы не подскажете, где мы? — спросила их Ляля.
— На Ай-Петри, дэвушка, хочешь шашлык?
— Поздравляю, — ядовито прошипела Ляля, дернув мужа за рукав, — только полный идиот едет из Симферополя в Мисхор через самую высокую гору Крыма.
Счастливые близнецы выскочили из машины и кинулись на смотровую площадку.
Долгожданное море лежало внизу покорной серебристой лужицей.
— Все отлично, — бодро резюмировал Григорий, потягиваясь и разминая затекшую спину. — Когда бы мы на Ай-Петри побывали?
— А если мотор заглохнет, как случилось в дороге прошлой зимой, а если откажут тормоза, а если лоб в лоб столкнемся с другой машиной? — хотела возразить ему Ляля, но промолчала. В конце-концов, в ненадежных руках мужа теперь лежала жизнь ее и двоих сыновей. А значит, раскачивать его хлипкое душевное равновесие столь же опасно, что и качели с подрезанными веревками.
В Мисхор добрались только в потемках, и здесь выяснилось, что улицы Небесной не существует в природе.
— Как я записывала? — удивилась Ляля, пытаясь разглядеть в блокноте адрес, данный ей сослуживцем. Григорий включил свет, и Ляля ахнула — вместо Мисхора там значился Кореиз. Как всегда в подобных случаях она напустилась на мужа:
— А ты о чем думал, кретин! Не мог меня подстраховать?
— Да не волнуйтесь вы так, — рассмеялся проезжавший мимо таксист, — Кореиз выше, в горах, езжайте по этой дороге.
Небесная и впрямь сливалась с облаками, звезды сидели на кольях забора, как глиняные горшки, большой красноватый месяц грузно цеплялся за ветки разлапистого дерева. Они постучали в ворота, и в кромешной тьме показалась женщина. Взяв рекомендательное письмо, она скрылась за забором и через пару минут нарисовалась снова, уже с фонариком, и более любезная. Она провела их по темному двору вглубь сада, щелкнула невидимым выключателем, и уютный квадратик света очертил небольшую комнатку с четырьмя кроватями и окошком, выходящим в сторону моря.
— Как здорово! — заверещали близнецы, плюхнувшись на панцирные сетки.
Григорий спросил про душ, а Ляля про стол, где можно поужинать.
Утром выяснилось, что в машине ей надуло шею, и теперь каждый шаг отзывался невыносимой болью в позвоночнике. Кляня все на свете, Ляля опять улеглась в постель, наказав мужу, какие надо купить лекарства, а тот взял зонт, надувной матрас и пошел с детворой на море. Вернулись они только к вечеру, счастливые, голодные и обгорелые, и оказалось, что Гриша забыл про лекарства, а его страждущая супруга — про ужин. Пошпыняв друг друга колкостями, они охотно приняли подарок хозяйки — холодный зеленый борщ, и оттаявший после ужина Гриша созрел для подвига — спуститься с горы за лекарствами.
— В Мисхоре есть ночная аптека, — пояснила Зинаида Яковлевна. — Если хотите, я могу вас туда проводить.
Вечерний спуск показался быстрее дневного, или дело было в хозяйке, оказавшейся занимательной собеседницей? Но судьба, как видно, вконец расшалилась, решив поиздеваться над супругами. Когда потный и липкий, на дрожащих от усталости ногах Григорий спустился к морю, выяснилось, что аптека на переучете и откроется лишь часа через два, в одиннадцать вечера.
— Будем ждать? — улыбнулась хозяйка, которая нисколько не запыхалась. — Тогда пошлите на пляж, там сейчас хорошо. Как ни странно, в Мисхоре темнело быстро, должно быть, сумерки вообще его не покидали, а только прятались в густых кронах деревьев, накрывших поселок плотным шатром. Зинаида Яковлевна легко сбежала по ступенькам к морю, удивив Григория ровной и молодой спиной, и небрежно скинула платье. Под бесформенной тряпкой открылось стройное тело, прикрытое целомудренным купальником. Только сейчас Григорий рассмотрел хозяйку по-настоящему. У нее были светлые вьющиеся волосы, затянутые в узел, милое кошачье лицо и совершенно неопределенный возраст. В платье — лет шестьдесят, в купальнике не больше сорока. По крайней мере, его крупногабаритная истеричная женушка, которой еще не стукнул сороковник, смотрелась по всем статьям гораздо внушительней.
— Я всю жизнь проработала маркшейдером, — усмехнулась хозяйка, словно проникнув в мысли Григория. — Знаете, что это за работа? Глаза подводить не надо, угольная пыль въедается под ресницы намертво. Шейпинг тоже ни к чему. А дочка живет в Москве, работает моделью. Поехала к ней на именины, а меня девочки окружили — ой, Зинаида Яковлевна, как на вас Янка похожа, вы не артистка случайно! Артистка! Я жизнь прожила и понятия не имела, что ногами и задницей можно деньги зарабатывать. Они искупнулись, разрезав горячими телами тугую прохладу воды. А когда вышли на берег, вспыхнули фонарики прибрежных кафе, заиграла музыка, и луч невидимого прожектора выхватил в плещущей черноте моря фигурку женщины с ребенком.
— Что это? — вздрогнул Григорий.
— Как что? — удивилась Зинаида. — Знаменитая скульптура русалочки, достопримечательность Мисхора. Ах, вы же не здесь купались, а на пляже ВТО! Ну что, видели знаменитых артистов?
— Видели, — кивнул Григорий, — только не вспомнили их фамилий.
Он не мог оторвать глаз от русалочки, которая, казалось, шевелилась в лучах, стряхивая с тела соленые капли.
— Поплыли к ней? — озорно спросила хозяйка. Глаза ее блеснули лукаво и зазывно. И Гриша, сто лет не чувствовавший себя мужчиной, заезженный женой и работой, с удивлением обнаружил, что в душе его что-то шевельнулось, а кровь побежала быстрее.
— Наперегонки? — спросил он в тон Зинаиде — И неожиданно для себя добавил: — Тот, кто придет вторым, назад поплывет голяком, идет?
Он хотел ее смутить, но она не смутилась. А только хихикнула и по-девчоночьи легко побежала в воду, смешно подпрыгивая на острых колючих камешках. Обреченная на поражение и вдвойне милая своей наивной самоуверенностью. Уже сидя на колене русалочки, оказавшейся вблизи неожиданно огромной, Григорий подал Зинаиде руку. Она вспорхнула легко и молодо, как делала все в этот странный вечер.
— Пощады не будет? — спросила коротко и, увидев, как он напряженно мотнул головой, небрежным движением факира стянула лифчик.
Григорий и сам не мог разобраться, каким чарам он вдруг поддался. Почему явление женской груди,
давно переставшее быть загадкой, пронзило его электрическим током, захлестнуло нежностью и преданной благодарностью, родив забытое с юности желание — служить женщине с рыцарской безграничностью. А ведь он в свои 45 видел разные формы: жадные и порочные, невинно-бесстыдные, профессионально безупречные, вульгарно самоуверенные. Целоваться на русалке в лучах прожектора было сладко, но неудобно, и они соскользнули в море. И здесь мужчина убедился, что молодость женского тела — отнюдь не игра светотени. Вода была по-прежнему теплой, но уже успела насытиться ночной свежестью. Черные волны в блестках звезд и прибрежных фонариков, обнимали их с шелковой нежностью, что-то страстно и торопливо нашептывая.
— Кто ты такая? Расскажи о себе, — попросил Григорий.
— Ничего интересного, — фыркнула она невесело, — муж всю жизнь пил-гулял, мы разошлись, я сама растила детей.
Сватался директор шахты, капитан корабля, но я была однолюбкой и чужие семьи ценила. Ушла на пенсию рано, по шахтерскому стажу, муж написал из Крыма, что затеял здесь строить дом, просил помириться. Я приехала, впряглась на всю катушку. А за день до новоселья он умер — износился сердцем.
Теперь они лежали на гальке, над головой мерцали звезды, а на набережной гудела ночная жизнь курортного города.
— Вся жизнь уместилась в три строчки, — грустно прокомментировал Гриша. И поспешно добавил, — моя не исключение.
— Ты подкаблучник, — поставила Зина диагноз и, шумно вздохнув, добавила — я это сразу заметила.
Очарование вечера лопнуло с треском, как переполненный воздухом шарик. Григорий взглянул на часы и ужаснулся — полночь! Он опять забыл про аптеку.
— К дому подъехали на такси. Он выскочил первый, забыв подать руку хозяйке, и поскакал вглубь двора, где уже не светились окна времянки. Ляля не спала, дыша раскаленно и зло.
— Явился? — язвительно прошипела она. — Ты что, и в аптеку через Ай-Петри ходил?
Григорий смолчал, вложив всю силу раздражения в ладони, растирающие Зине шею. Жена захрюкала и застонала. У стены сопели в унисон близнецы. Пахло распаренными телами и ядовитым кремом от морщин, с помощью которого Ляля сражалась с возрастом. Григорию нестерпимо захотелось выйти во двор. Он болезненно затосковал по нежным и прохладным губам Зинаиды, по ее волосам, еще влажным и пахнущим морем.
Закончив массаж, он буркнул — пойду покурю — и выскользнул из душной конуры. Справа, у инжира, вздрогнула чья-то тень, или ему показалось?
Не утомляясь сомнениями, Гриша шагнул в ту сторону, и губы столкнулись с губами, а руки коснулись рук. Сердце сладко заныло в предчувствии счастья.
— Ну что, твой придурок отрубился? — услышал он жаркий шепот. Голос был грубым и незнакомым, и Григорий в ужасе отшатнулся. Слабый огонек зажигалки вырвал из тьмы мужское лицо, всклокоченные черные волосы.
— Е-мое! — испуганно заорал незнакомец. — Ты кто? Муж Валентины, что ли?
— Какой еще Валентины? — проблеял Гриша. И вдруг до него дошло: это ж имя его жены. Он сам когда-то переименовал свою Валю в Лялю.
— Нет, — отрекся он горячо и поспешно, — я любовник хозяйки, а ты кто такой?
— А я сослуживец!
Подтолкнув незнакомца к времянке, Григорий на цыпочках потрусил к хозяйскому дому. Чтоб снова коснуться русалки, годились любые средства.