…ее первый в жизни мужчина оказался центром вселенной и ни разу не дал усомниться в том, что он лучше…
Аля проснулась с ощущением тепла и света в душе. То ли выспалась, наконец, то ли сказывалось благотворное влияние глобального потепления климата. А скорее всего душевный Гольфстрим объяснялся присутствием мужа, вернувшегося к выборам из затянувшейся командировки. Она скосила глаза и как всегда умилилась: ротик приоткрыт, как у ребенка, ушко перламутровое, а на закинутой вверх руке подрагивает мизинец. Принюхалась — пахнет родным — мятой, чабрецом и скошенным сеном. Тихонько, чтоб не разбудить, она выскользнула из-под одеяла и полетела в ванную — быстрей-быстрей привести себя в порядок — и на кухню — делать его любимые блинчики с клубничным вареньем.
Кому-то достаточно мужа, чтобы не пил и не бил, для другой смысл жизни — богатство. Алинкины приоритеты — душевное тепло и гармония. Добрый, уютный домашний мир, где все друг о друге заботятся, не стесняются ласковых слов и роскошным ресторанным застольям предпочитают задушевный семейный ужин. Але фантастично, сумасшедше повезло — ее первый в жизни мужчина оказался центром вселенной и ни разу не дал усомниться в том, что он лучше всех. Но в последние годы незыблемое семейное счастье стало давать мелкие трещины: у мужа пошла полоса неудач. Предал старый, надежный друг, он же соучредитель, и бизнес, кормивший долгие годы, стремительно полетел под откос. Успев спрыгнуть с терпящего крушение поезда, муж раскрутил новое дело, но явились серьезные парни, посадили в машину (почему-то с милицейскими номерами), отвезли в уютный пригород и устроили красивый фейерверк из дачи, где трудолюбивые Алины пальчики обласкали каждое деревце, каждый цветочек.
Вот тогда он и уехал из города, потихоньку окопавшись в соседней области. Череда неудач и предательств, оторванность от семьи сделали свое разрушительное дело — добродушный от природы оптимист стал раздражительным и мрачным. Но вчера муж вернулся другим — карие глаза затеплились забытым, ласковым светом, а в улыбке и мимолетных прикосновениях снова заиграл огонь, заставив радостно забиться Алино сердце и зарумяниться щеки.
Голосовать пошли после обеда. Вышли под ручку из дома, и словно попали в 70-е годы. На улице музыка, солнце, от школы, где избирательный участок, идут нарядные семьи, раскланиваются друг с другом, с праздничком поздравляют. Женщины накрашенные, в золотишке, мужички уже под хмельком. И такая приподнятость в атмосфере, такой свежий ветер грядущих перемен, что сердце в клочья, и слезы из глаз! Молодость, ощущение покоя и счастья, вера в светлый завтрашний день, любовь к людям и своей стране — все это, прочно похороненное в душе последним десятилетием, вдруг поднялось со дна и захлестнуло ностальгией. Вспомнились ноябрьские демонстрации, веточки с бумажными цветами, красный портвейн «для сугрева», который разливали мужички их КБ, пока колонна дожидалась своей очереди где-нибудь в переулке, слезы искренней радости, когда кричали «ура» в ответ на дубовые, но правильные, понятные лозунги «да здравствует советская женщина!» «За мир во всем мире», шумные гулянки за столом, где салат оливье, копченая колбаска и котлеты казались непревзойденным изыском. Стадная радость? Может быть… Но чем лучше нынешняя волчья разобщенность?
— Аля, Аля! — кричит ей с балкона теть Маша, соседка с третьего этажа. — Говорят, на участке буфет хороший, купи мне свеженькой выпечки!
— А вы не идете разве? — удивляется Аля. — Погода хорошая, выбирайтесь!
— Не хочу! — мотает тетя Маша головой, — Толку-то! Я за советскую власть, за Советский Союз, а их в бюллетенях нету!
— Дессидентка! — смеется добродушно Дима.
— А мы за кого? — хочет спросить его Аля, но навстречу идет чета Зарубиных. Надя в модной дубленочке, Леша — в длинном плаще, красивый и загадочный, как Аль Пачино из «Крестного отца». В советские времена они оба работали на шахте, в очереди за «Жигулями» стояли, картошку на огороде выращивали, а теперь поднялись — не достанешь. Леша фирму открыл, углем торгует, Надя на дочернем предприятии металлом занимается. Недавно в центре квартиру купили, сделали евроремонт, сына на дочке влиятельного человека женили.
— Добрый день!
— Добрый день!
— Вы за кого голосовали?
— Ну что за вопросы, друзья! За земляка, конечно!
А вот Иванченко Толя с женой и дочками. Ведет своих девочек, как падишах, все трое в норке, а сапоги у девочек — закачаешься!
— Опаздываете-опаздываете, — журчит не без ехидства Люся, ни дня в своей жизни не работавшая. — Вот мы вас в черный список сейчас внесем.
Толя — ментовский начальник, улыбается редко и только избранным, но Диме по старой памяти руку тянет. Было время, когда он ходил в простых постовых, сшибал до получки трояк, а однажды влип по пьяному делу в нехорошую историю. Но Дима, добрая душа, его по-соседски вытащил, хотя пришлось повозиться. Когда же на бизнес мужа наехали суровые братки, Толя только плечами пожал: «Это твой головняк, договорись с ними, старик!»
— Ой, какое пальтецо хорошенькое! — фальшиво щебечет Люся, с чувством явного превосходства оценив дешевую тряпочку. Но Але нисколько не обидно — Дима спокоен и уверен в себе, и его душевное равновесие вливается в нее, как в сообщающийся сосуд.
За бюллетенями небольшая очередь. Строгие тетеньки за столами все делают правильно и дотошно — сверяют списки и паспорта, показывают, где расписаться. Аля видит знакомую фигуру Семеновны, бывшей учительницы сына. Господи, как же она обветшала: старое, линялое пальто с оборванным подолом, стоптанные сапоги, заштопанный берет, безумный, пламенный взгляд. Семеновна толкает речь на украинском языке, что скоро справедливость восторжествует, и всех бандитов прижмут к ногтю, за кого она голосует, догадаться нетрудно. Люся берет бюллетени и, не выпуская Диму, семенит за ним в кабинку.
— Женщина, — грубо окликает ее одна из теток-церберов, — в кабину по двое нельзя!
Але же вспоминается картинка из далекой юности: ее Димка с букетом ромашек прорывается в студенческое общежитие. На улице — сиреневый теплый вечер, он только вернулся из стройотряда, они не виделись целых два месяца, но тетка-вахтерша остервенело орет: «После девяти не положено! Тебе удовольствие, а ей аборт!» Аля ненавидит ее всеми фибрами своей невинной души — да как она смеет так говорить! Аля — девушка порядочная, и Дима — не какой-нибудь прохвост, все, что должно случиться, у них отложено на первую брачную ночь. А пока они только чуть-чуть нарушают запретную границу. И, забыв сменить тапки на туфельки, она слетает к нему по лестнице, чтобы крепко-крепко обнявшись всю ночь просидеть на лавочке.
— Ну? — подталкивает Алю какой-то джинсовый парень. — Вы заходите или где?
И только тут она с ужасом понимает, что так и не спросила у Димы, за кого же ей голосовать. Здравый расчет подсказывает ей одного, чувство нарушенной справедливости — другого. Разве по пути ей с этими жирными и зажравшимися, разбогатевшими на взятках? И рядом с брызжущей слюной Семеновной тоже не по себе. Ну почему, почему нет третьего — честного, доброго, надежного и справедливого… Такого, как… ее Димка?
— Аленка, ты скоро? — раздается из-за ширмы спасительный голос мужа.
— Не знаю, — нервно смеется она. — Я в затруднении, Димчик!
— Сама-сама, — милостиво разрешает он, бросая как котенка в пучину. Вот ведь какой бессовестный, раньше бы так не поступил! А рука налилась свинцом, Але страшно брать на себя ответственность за будущее всей страны, страшно сделать неверный шаг и обмануться. А вдруг тот, за кого проголосуешь, подведет? Лишит того жалкого минимума, который она сегодня имеет, обречет на нищету сына и будущих внуков? Задушит то светлое и живое, что еще теплится в душах? Блажен, кто верует, те же фанаты… Но фанатизм — горючая смесь, он зажигает фашизм, подогревает культ личности. И, подчиняясь этому страху, Аля поспешно ныряет в последнюю строчку — она против всех, так надежнее. Пусть будет, как будет, но без ее участия! Расслабилась — и по течению, зато не придется себя корить, что поверила не тому.
Не успели вернуться домой, как повалили гости. Заскочила чета однокурсников с буквами «Я» на куртках, бывшая подруга по КБ Клара Симонова, с оранжевым шарфиком на шее, кумовья Ароновы с листовками. И Галочка, тонкая душа, наша поэтесса.
— Господи, как хорошо-то, — хлопотала Аля у плиты, по-студенчески жаря большую сковородку картошки. — Прямо, как в старые времена! Уселись дружно за стол, разлили по рюмкам коньяк.
— Ну что, с новым президентом, с новым счастьем? — спросил, улыбаясь, Дима. И тут подала голос молчаливая Галочка.
— Надеюсь, вы за честного человека проголосовали?
— На что это ты намекаешь? — возмутилась чета однокурсников. — Оппозиционеров наслушалась?
— А при чем здесь оппозиция, — заступилась за Галочку Клара. — Я кандидат наук, а живу, будто нищенка, мне продавщица в долг сигареты дает и булочки занимает!
— А при фашистах и булочки не будет! — хохотнул Аронов, заедая коньяк оливкой. — Придут американцы, превратят нас в сырьевой придаток, станут опыты на наших детях ставить.
— Ну это уж вы загнули, — поежилась Аля и вздрогнула, порезавшись о взгляд кумы.
— А ты какая, признавайся, — сощурила она рысьи глаза, — оранжевая или голубая?
— Я обычная, — ответила Аля, нормальной человеческой окраски. — Люблю свою семью и вас, дураков! И не хочу говорить о политике, хочу о детях, о любви, об осени. Галочка, почитай Ахмадулину или что-нибудь свое!
Но нежное создание, блеснув слезами и опрокинув стул, кинулось натягивать куртку.
— Как вы можете жрать и пить, когда Украину насилуют?!
Дверь хлопнула, будто выстрел, повисла тяжелая пауза.
— Опаньки! — сказал устало Дима, — Вот и дожили — дружбу разбивают баррикады. Ну что, господа товарищи, разделимся по цветам и пойдем стенка на стенку?
Слава Богу, ума хватило дискуссию не продолжать. Но картошка показалась безвкусной, а коньяк с неприятным душком. Поговорили вяло о погоде и разошлись, пряча друг от друга глаза.
— Димчик, ты меня любишь? — спросила Аля, прижавшись к мужу.
— Конечно, — погладил он ее по голове.
— А если я голубая?
— Люблю безумно, — ответил муж.
— А если оранжевая? — насторожилась она.
— Безумно люблю! — засмеялся Дима. — Я ведь не зря не давал тебе установок.
— И я, — счастливо прошептала Аля. — Только людей очень жалко. Всех людей, Димыч, всех-всех. Они ведь не за лидеров, а за своё простое счастье… За свою персональную вселенную.
…А в черном морозном небе тревожно бдящего города заполыхал разноцветный салют.