Женщина сидела перед ним, ее голова лежала у него на коленях, и он гладил ее по волосам — точь-в-точь, как меня накануне…
Металлический шар методично добивал двухэтажку на улице Средней. Снос производился неспешно, аккуратно и почти беззвучно. Большая часть фасада пока устояла, все еще красуясь предупреждением, выведенным когда-то дворниками кривыми зелеными буквами: «Осторожно: дом разрушаеца».
На противоположной стороне, в кафе «На Средней» — бывшей булочной — действо живо обсуждали две официантки.
— Валяют шо-то долго, — заметила одна.
— Ага, на этом месте высотку построят, а потом и нас сваляют.
— Не, нас не сваляют…
У Яны появилось желание пояснить стоящим за ее спиной девахам, что они выражают свои мысли чудовищно, не по-русски, а их чрезмерное гыгыканье режет слух. Но Яна себя остановила: она отвернется от окна, а фасад, как назло, рухнет именно в этот момент. Кроме того, мешал сидевший за соседним столиком мужчина. Чем? Яна бы и не пояснила. Она и не рассмотрела его как следует — так, нечто серо-дымчатое, нечеткое. Пятно.
Шар на цепи сделал очередное бух-х-х. Как показалось Яне, нехотя. Результатов не последовало.
— Такое впечатление, что этому металлическому глобусу сегодня лень трудиться, — подал голос тот самый нечеткий.
Яна чуть повернула голову в сторону «серого пятна», повела глазами, приподняв одно плечо, давая понять, что ее совершенно не интересует происходящее на другой стороне улицы.
— И все же совсем скоро от дома ничего не останется, — субъект словно успокаивал ее.
— Вам очень хочется поговорить? — глуховато прозвучал ее голос в ответ.
Она снова повернула голову: сидящая справа персона мужского пола оказалась вне возраста и лишенной отличительных особенностей. Кроме одной: мужчина был неимоверно спокоен. Не безучастен, не скучающ, а безупречно, заманчиво умиротворен. Что и прибавило к ее нарастающей ярости щедрую порцию тревоги. Подобную безмятежность она встречала лишь однажды — ею отличался Лаврентий.
Бах-х-х — кусок фасада рухнул вместе с зелеными буквами «еца».
Тридцать лет назад старая двухэтажка считалась вполне пригодной для достойного проживания в ней советского человека. Улица Средняя именовалась в честь товарища Осипенко. Яна тогда носилась по ней в поисках аптеки. Ей сказали: «Где-то здесь», и показали на этот дом. Пульсировало ухо: начинался очередной отит. Срочно требовались ушные капли. Только они унимали первую острую боль, которая уже предательски наступала и даже отзывалась почему-то в левой ступне.
Район города был ей малознаком, она подумала: «там» означает, что аптека располагается за двухэтажным домишком, надо лишь его обогнуть. Так и наткнулась на Лаврентия — на бегу, глаза навыкате:
— Где аптека?!
— Закрыта, — спокойно ответил он. — У вас что-то случи…
Он не договорил, передал ей свой кулечек и быстрым движением приложил обе ладони к ее ушам — Яна и опомниться не успела.
Кулечек был легкий, вероятно, пустой. Почему она тогда отметила именно это?
Он разжал ладони, и в обоих ушах что-то булькнуло.
— Легче? — спросил незнакомец и протянул руку за своим бело-оранжевым имуществом.
— Вы врач? — спросила Яна, пытаясь прочитать надпись на кульке. — Он у вас, кажется, с дыркой.
— Кто?
— Кулек… У меня боль прошла. Вы, это… Знахарь, что ли?
Слова «целитель» и экстрасенс» тридцать лет назад были не в ходу.
— Знахарь? — переспросил он, улыбаясь. — Нет.
— Но откуда…
— Меня зовут Лаврентий. Отиты часто беспокоят?
— Да, очень. Я — Яна.
Он кивнул как-то странно, словно на самом деле знал и ее имя, и о частых отитах, и о том, что ей двадцать один год.
— Лаврентий, — представился он.
Нужно было поблагодарить и пойти дальше. Но хотелось задать много-много вопросов. И дело было даже не в волшебстве с ухом.
— Никаких чудес, — он опять-таки словно прочитал ее мысли. — Все очень просто. Человек может гораздо больше, чем думает.
— Не понимаю.
— Мне пора, — сказал он. — Я живу в этом доме. На первом этаже. Квартира номер два.
Яна рассказала о происшествии подруге Зое. Та слушала, чуть приподняв безупречные брови.
— Мне это все не нравится, — вынесла она, наконец, вердикт.
— У него зеленые глаза и черные волосы, — пыталась растолковать Яна. — Но, главное, он такой… спокойный. Ну понимаешь, машины гудели, автобусы, троллейбусы, люди шли. В общем, очень шумно, а от него исходило что-то такое, как будто все это его не касается.
Зоя кивнула, тронула ногтем большого пальца ноготок на мизинце:
— Сколько ему лет?
— Понятия не имею. Сорок, наверное.
Зоя еще раз кивнула и повторила:
— Мне это все не нравится. Не теряй бдительности.
Металлический шар стал вдруг бессмысленно раскачиваться на цепи из стороны в сторону.
— Вот щас сорвется и прямо сюда влетит, — высказала предположение официантка за спиной. — И всем нам…
Официантки расхохотались.
— Не обращайте на них внимания. И не бойтесь ничего, — снова заговорил невзрачный.
— Ничего не боюсь, — сказала Яна. — Мне всего лишь нужно досмотреть. Дом доломают — я уйду.
Шар словно отреагировал: его очередной аккуратный удар по фасаду сократил надпись до «Осторожно: дом». Яна невесело улыбнулась, а незнакомец тихо подсел к ней за столик. Сначала у нее появился порыв сделать замечание поядовитей, но он сам собой растаял внутри.
— У вас, наверное, тоже что-то связано с этой все еще недобитой развалюхой?..
Серая невзрачность молча ждал.
— Я пришла к Лаврентию на следующий день вечером, — заговорила вдруг Яна вслух, всматриваясь, как металлический шар продолжает свой неуклюжий танец на цепи. — Он мне был непонятен, да и Зоя предупредила. Зоя была осторожной. У нее отец работал в КГБ. Что меня так потянуло к нему? Тот факт, что он магически избавил меня от очередного отита? Умиротворенность, какая исходит и от вас?.. Пришла, на первом этаже сразу же обнаружила дверь с цифрой «2». Она была приоткрыта, и я услышала…
…Она услышала голоса. Доносилось: «Пифагор», «душа», «монада». Яна резко открыла дверь, та скрипнула. Полутемный коридорчик — снова дверь — комната. Там сидели люди, ей показалось, что их много. Она вошла и сказала: «Здравствуйте. Извините. У вас было открыто». Люди смотрели на нее и улыбались. Запомнилось: очень много книг, икона и портреты на стене. Собравшиеся расходились, и она нисколько этому не удивилась.
— Ты — верующий? — спросила Лаврентия.
— Конечно. Ты — тоже.
— Ошибаешься. Я атеистка. Почему мы так быстро перешли на «ты»? Что ты сделал с моим ухом? Кто эти люди? Я слышала, вы говорили о Пифагоре. Это который математик? При чем здесь душа?
— Пифагор — великий посвященный. Философ. Я налью тебе чаю.
— Кто ты? Почему с тобой так спокойно? Даже когда ты говоришь об этих церковных… Что такое великий посвященный?
— Ты ведь уже задумывалась, зачем пришла в этот мир? Пифагор знал ответ. Ответ — в душе.
Лаврентий улыбался, ей показалось — чуть издевательски. Екнуло внутри: он, кажется, сумасшедший?
— И ты знаешь ответ? Я тоже знаю. Все просто: мы живем, чтобы жить. Чьи это портреты? Твои родственники?
— Другие великие.
— Посвященные? Что они делали?
— Пробуждали в человеке душу.
— Я не понимаю. Объясни. А кто все эти люди, которые сейчас разошлись?
— Ищущие.
— Ты — философ? Тогда ответь, почему я пришла к тебе сегодня?
— Ты тоже ищешь путь. И тебе будет сложно.
— Ошибаешься. С тобой как раз очень легко. Вернее — спокойно. А о себе мне все предельно ясно, кажется. Я ошибаюсь?
— «Ясно» и «кажется» — в одном предложении. Вот тебе и ответ. Возьми, пусть он будет с тобой, — Лаврентий положил ей на ладонь небольшой бюстик.
— Мужик с бородой. Тяжелый. Кажется, так о произведении искусства не отзываются? Сделай же мне замечание.
— Это Пифагор. Тяжелый — потому что из бакаута. Его называют palo santo — святое дерево. А еще оно зовется железным деревом. В воде тонет.
— А в огне?.. Можно мне прийти на ваши собрания?
— Пока нет.
Дом покорно поддавался неторопливому крушению. Яна не сводила глаз с окна и продолжала говорить. Кому исповедывалась — исчезающему с поверхности Земли дому? Умиротворенному незнакомцу — серому пятну? Тот сидел тихо-тихо, вроде как не слушал — впитывал.
Яна вспоминала: астральное тело, эфирное, ментальное. Душа после смерти… Когда Лаврентий впервые заговорил с ней о перевоплощении, захотелось сбежать и припасть к Зоиной крепкой груди. Но она осталась, и сердце то ли от страха, то ли от неведомого восторга, казалось, сейчас покинет ее и отправится куда-то ввысь. «Возьми вот это, Яна, — сказал он. — Только постарайся, чтобы книгу никто не видел. Читай неторопливо. А ко мне сейчас должны придти». Это был самый настоящий самиздат — отпечатанная на машинке и переплетенная книга «Перевоплощение». Автор — Мэнли Палмер Холл.
— Я взяла это и спросила: «Ты диссидент»? А вообще, знаете, вот это состояние — страх и восторг одновременно — стало посещать меня все чаще. Вот такие два чувства я испытывала к странному черноволосому человеку.
Яна оторвалась от окна, посмотрела на своего благодарного слушателя. Тот и в самом деле был серым, от волос до одежды. Он улыбался.
— Откуда такая благорасположенность? — подозрительно спросила Яна. Не дождавшись ненужного ей, в общем-то, ответа, продолжила невпопад: — Сейчас Мэнли Холл спокойно стоит на полках книжных магазинов. В Интернете можно легко скачать. Я читала его по ночам, и со мной что-то происходило. Там, внутри. Лаврентий много говорил мне о таких ощущениях. Внутреннее, убеждал он, это и есть истинное «я». А еще о сущности. Но я понимала только о личности. Как бы пояснить… Понимала — это одно, а каким-то неведомым зрением и ухом видела и слышала другое. Пыталась спрашивать однокурсников — те хохотали, интересовались, не раздвоение ли личности у меня часом. Я навсегда запомнила того самиздатовского Холла. Почему-то его вплели в обложку от «Железного потока» Серафимовича. Лаврентий мне давал много книг, чаще всего таких же — самиздатовских. Я их читала, мало что понимала, но возвращала вовремя. Всех, кроме того Холла в чужой обложке. Однажды пришла с головной болью, расплакалась, призналась: «Ничего не понимаю». Он был терпелив. Снова напоминал: «Эзотерика — учение о внутреннем. Внутреннее — это истинное. Ты и тянешься к познанию, и боишься одновременно. Это пройдет». Я спрашивала: «А эти твои — они понимают? Не боятся?». Он не отвечал, молча гладил меня по голове. Голова перестала болеть, и я уже не удивлялась этой его способности… Как-то я связала ему фиолетовую куклу. Смешную такую, с круглыми зелеными глазами, как у Лаврентия. В тот день исполнялось ровно два месяца со дня нашего знакомства. У него снова была открыта дверь. И я увидела. Женщина сидела перед ним, ее голова лежала у него на коленях, и он гладил ее по волосам — точь-в-точь, как меня накануне. Только женщина не плакала, нет, они говорили о чем-то очень тихо. Я не слышала, о чем, но совершенно отчетливо вдруг осознала: вот ей Лаврентию ничего не нужно пояснять. Они говорят на одном языке — на том самом, которого я никак не могу постичь.
Металлический шар несколько раз качнулся вхолостую и замер.
— Вот и нет больше старого двухэтажного дома, — подвел итог ее слушатель. — Справились довольно быстро.
— Не уходите, пожалуйста,— тихо попросила Яна. — Мне осталось совсем немного… Я помню болезненную вспышку. Она мелькнула сначала в голове, потом в глазах. А, может, наоборот. Потом я бежала по этой самой улице со своей фиолетовой куклой в руках. Наверное, со стороны это было смешно… Я пришла к Зое домой. Она меня слушала, как всегда — рассматривая свои красивые ноготки, словно проверяя их на прочность. Помню, переспросила: «Самиздат?». Уже через полчаса со мной терпеливо и ласково беседовал ее папа. Он задавал много вопросов. Спрашивал мягко, но четко. Кажется, никогда больше в жизни я не была такой откровенной. Я продала Лаврентия Зоиному папе-кагебисту — всего, целиком, с точным описанием коридора, жилой комнаты и санузла, с иконой и портретами великих посвященных на стенах. Не призналась только, что у меня остался Пифагор из бакаута и «Перевоплощение» в обложке от «Железного потока». В заключение Зоин папа поблагодарил меня за бдительность, похвалил и даже поздравил. Я так и не поняла, с чем.
— От тварь! — послышался за спиной голос одной из официанток.
Яна не обернулась.
— Потом в сквере неподалеку отсюда я развела костерчик. В нем они все вместе и сгорели — Пифагор из бакаута, Холл в чужой обложке, фиолетовая кукла. Сожжение я досмотрела до конца, пепел разбросала палкой в разные стороны… Вскоре Зоя сообщила, что Лаврентия посадили в психушку. Он оттуда не вернулся. Вот, собственно, и все.
Экскаватор победителем покидал поле сражения. «Нечто серое» поднялся.
— Зоя уже пятнадцать лет возглавляет модный салон, который называется «Эзотерика». Диагностика кармы, карты таро и все такое прочее… Я тридцать лет прошу у Лаврентия прощения. Почему-то знаю: приснится — значит, простил. Или жду другой знак, хоть какой-нибудь. Не снится, и знаков никаких нет. Вы уходите?
— Да, пора, — сказал человек в сером. — А это вам.
Он положил на стул рядом с Яной бело-оранжевый кулек — старый, с дыркой. Яна сначала заглянула вовнутрь, потом бережно достала оттуда смешную фиолетовую вязаную куклу и потрепанную книжку «Железный поток». Она тут же открыла ее: это были отпечатанные на машинке страницы «Перевоплощения» Мэнли Холла. Последней она извлекла из старого пакета статуэтку. Небольшой бюстик уместился на ладони. Она тут же прикрыла его второй рукой.
— Пифагор, — прошептала Яна. — Бакаут. Железное дерево… Святое дерево — palo santo…