…«Грузите их вагонами и самолетами, везите скорее в Африку», — распоряжалась во сне Елена, и смуглые крепкие руки споро хватали корзины и относили на палубы. А женщины-лимоны, недоласканные солнцем, недолюбленные мужчинами, и уже начавшие увядать, не успев расцвести, улыбались благодарно и счастливо.
Ей снились лимоны, мелкие, величиной со сливу, зеленые египетские лимоны. Те самые, что отягчали корзины в лавках Хургады, и в изобилии выдавали к завтраку и ужину в их отеле. Лимоны легко прятались в сумочку и выносились из ресторана, чтоб послужить закуской к рюмочке коньяка, по которой они с Ануськой выпивали вечером на террасе-балконе. Теплый, как из духовки ветер, настоянный древесным ароматом, заигрывал с их волосами, и Ануська, откинув голову на спинку кресла-качалки, постанывала от блаженства, повторяя, как заклинание: «хочу любви, безумно хочу любви!»
Любви было сколько хочешь, сколько хватит сил загрести, как суетливых мальков у берега моря, как фиолетовых медуз после шторма, и гораздо больше, чем звезд. Потому что ночи стояли темные, и только перевернутый по-другому ковш Большой Медведицы, да неестественно толстая полярная звезда убедительно свидетельствовали о том, что они по-прежнему на земле, в родной солнечной системе, а не на другой, неведомой разуму планете.
— Ты хочешь любви, так возьми ее, — лениво разрешала Елена. И Ануська, словно дождавшись индульгенции, срывала с кресла легкое тело, прикрытое лишь пестрым куском трикотажа. Она ускользала в соседний отель, к ненасытному уборщику Мустафе, а Елена, качаясь в кресле, растворялась в томном воздухе, позволяя бесцеремонному бризу ласкать утомленное солнцем тело. Осуждать подругу не было сил. Нет, из темных глубин сознания, где спал летаргическим сном дракон морали и нравственности, поднимался некий дымок сомнения — а хорошо ли все это, но незыблемое, блаженное умиротворение, разлитое в воздухе, растворяло его без следа. Здесь, в чертогах самой Клеопатры, было все хорошо, что рождалось под флагом любви. Елена поняла это сразу, едва вдохнув африканский воздух, едва коснувшись ступнями выбеленного солнцем песка, и долго смаковала открытие, зависнув ленивой рыбой в чистейшей морской бирюзе. А теперь ей снились лимоны, ей, беременной любовью к этой земле. Нет, уже не лимоны, а горы смеющихся женщин! Женщин, жаждущих счастья, женщин, готовых к любви! «Грузите их вагонами и самолетами, везите скорее в Африку, — распоряжалась во сне Елена, и смуглые крепкие руки споро хватали корзины и относили на палубы. А женщины-лимоны, недоласканные солнцем, недолюбленные мужчинами, и уже начавшие увядать, не успев расцвести, улыбались благодарно и счастливо.
Когда женщина любит мужчину, она тоскует по его глазам и губам, по шепоту и рукам, и какой-нибудь палец с прибитым ногтем вызывает в ней приступы умиления. Елена носила в себе, боясь расплескать хоть каплю, сосуд сладко-жгучих воспоминаний об африканской стране, а зеленые корявые лимоны были тем самым прибитым пальцем…
— Если ты живая, страстная женщина, но чувствуешь себя верблюдом в пустыне… Если ты хороша чертовски, но этого никто не замечает… Если время примяло и припорошило пылью твои черты, отправляйся в край зеленых лимонов. Здесь, без всяких интрижек и авантюрных романов, ты расцветешь и помолодеешь, легко убедившись в своей красоте и исключительности, — так сказала Елена подругам, собрав их субботним вечером у главного своего трофея — кальяна.
— И я? — усомнилась Ирочка, сухонькая 50-летняя женщина, прозванная мужем мочалкой.
— Без всяких сомнений!
— И я?- не поверила Рая, полная печальная женщина, навсегда похоронившая мечту о прекрасном принце.
— Уж ты особенно, — гладит волосы с проседью загадочная Елена. — Эх, попадись ты Махмуду, он не выпустил бы тебя из рук!
Махмуд и «мохнатки»
Старая маршрутка тормозит у ворот отеля, в открытое окно высовывается голова араба.
— Бас? — спрашивают подруги.
— Бас! — радостно отвечает водитель.
Это значит, что им повезло, и маршрутка довезет до города всего за два фунта. За окном мелькают модерновые декорации: справа — в огнях, дорогие отели, пальмы, сверкающие витрины бесконечных магазинов. Слева — монстры недостроенных зданий, за которыми — серые барханы пустыни. Подруги выходят у череды магазинов и сразу погружаются в пену мужского обожания. О том, что ты красивая и сексуальная, говорят любой женщине, независимо от возраста и фигуры. Говорят искренне, страстно и убедительно. И от слов готовы незамедлительно перейти к доказательствам. В центральной части города — Сакале — десятки кафе, оборудованных для невинных утех. Здесь, на топчанах, покрытых ткаными ковриками, полулежат расслабленные кальяном европейские женщины, благосклонно принимая ласки своих смуглых молодых кавалеров. И, доведенные до исступления, раскрывают толстые кошельки, позволяя вести себя в номера. Самый гаденький, грязненький номер, где из мебели только кровать (не всегда застеленная чистым бельем) и раковина умывальника с обмылком, стоит 150 фунтов. Номер почище и поприличнее — в два раза дороже. Если женщина не скупится и рассчитывает на полноценную отдачу мужчины, она заказывает в номер и ужин (еще примерно столько же). Таким образом, ночь любви выливается в сотню долларов. Разочарованных, как правило, не бывает. («Наши мальчишки учатся читать по Камасутре, а не букварю!» — хвастаются торговцы). Зато как много счастливых парочек, слоняющихся по городу в обнимку! Ей, как правило, за 40, ему не больше 25. Секрет столь удивительной всеядности откроет любой пич-бой. Дело, оказывается, отнюдь не в белой коже и белых волосах, как наивно полагают отечественные блондинки. А в сексуальном воздержании египтян, вызванном целомудрием их женщин. Плюс в естественном желании мужчин подзаработать на удовольствии.
Махмуд, 26-летний красавец, вот уже пять лет выдающий на пляже матрасы, получает всего 300 фунтов в месяц. Зато каждую неделю у него роман с новой стареющей европейкой. Махмуд предпочитает «дружить» с немолодыми полными немками. Они без комплексов и щедры. После ночи любви дарят все, что попросишь, но он всем подаркам предпочитает евро. Первая его интрижка случилась четыре года назад, с тех пор подруга прилетает каждый год, по праздникам шлет переводы, да еще своих протеже присылает. В Каире у Махмуда старенькие родители, невесты нет, женитьба в Египте — удовольствие дорогое. Чем красивее девушка, тем больше золота требуется за нее отдать. К своим немкам парень относится ласково-пренебрежительно и называет их почему-то «мохнатками». Он убежден, что все европейки приезжают в Египет с единственной целью — за сексом. О загадочной славянской душе простофиля не имеет понятия. А они, славянки, искренне влюбляются в арабов и кардинально меняют свою жизнь. Вот и Лена чуть было не вляпалась. И в кого? В полутораметрового мачо!
Калиф на час
Всю дорогу до коралловых рифов они смеялись с Ануськой над капитаном: вот уж где поскупилась природа. Слепила мужичка из обломков глины: маленький, щупленький, обугленный, зубы, как у мультяшного зайца. И только глаза, волшебные египетские глаза, жаркие и хмельные (черный кофе с коньяком!), припушенные пушистым суховеем ресниц, нет-нет да и обрывали беспричинный смех двух беззаботных дурочек. Что он думал себе, поглядывая на подруг, не известно. Но когда корабль остановился у островов, и туристы, натянув ласты и маски, горохом посыпались в море — любоваться на волшебных рыб, Шалиф (так звали капитана!) взял Елену за руку и прыгнул в воду вместе с ней. Маленькая цепкая рука ухватила ее ладонь и потащила в сторону, туда, где море было светлей и лазурней. Ах, как долго она вспоминала потом то состояние безумного восторга, что охватило ее, когда под ними возник удивительно прекрасный мир с неземными деревьями и цветами, замками волшебной архитектуры, где величественно расхаживали, лениво двигая плавниками, разномастные, разновеликие, всех цветов радуги рыбы! Иногда Шалиф нырял в проемы темных пещер, чтоб вернуться оттуда с подарком — перламутровым рапаном или закрученной спиралью раковиной, или обломком кораллового цветка, или хищной чешуйчатой тварью, мгновенно смыкающей челюсти, едва их что-то коснется. Он не знал, что эти богатства при всем желании не вывезти в Украину — штраф за контрабанду слишком высок. Но даря их даме своего сердца, он каждый раз получал награду — то мимолетно прижимаясь к ней телом, то касаясь губами щеки. А как мужественен, как галантен он был в минуты опасности: когда острые рифы грозили расцарапать Елене живот, когда из темной пещеры всплывал бандитом плоский, ублюдочный электрический скат! Шалиф тут же подставлял им свое сухое бесстрашное тело, попутно ловя награду — несанкционированное прикосновение к женщине.
«Калиф на час!» — думала Елена с грустью и нежностью, с удивленьем ловя себя на том, что этот крошечный, но не мелкий духом экземпляр начинает волновать ее как мужчина. Сказка кончилась на корабле, хотя разгоряченный капитан пытался назначить ей свидание в Хургаде и даже заверил, что не женат, т.к. вынужден обеспечивать многодетную семью своей сестры.
— Пусть тебе приснится твой капитан!- пошутила Ануська, убегая на ночь к Мустафе. И Елене действительно приснился Шалиф, танцующий с ней замысловатый подводный танец в царстве сказочных рыб.
Но что такое интрижка с Мустафой или придуманный роман с капитаном рядом с пылкой влюбленностью Ахмета, продавца экскурсионных путевок!
Похищение по-арабски
Киевлянку Яночку, нежное 18-летнее чудо, мама вывезла в Египет за два месяца до свадьбы. Жених — сорокалетний богатенький дядя звонил невесте каждый день, не забывая побеседовать с будущей тещей. А она, хлопотунья, не уследила! Пока спала на берегу в шалаше из пальмовых листьев, дочка познакомилась со смуглым изящным мальчиком и о чем-то часами болтала с ним по-английски. Как-то ночью мама проснулась и не нашла в соседней постели свое сокровище. Заглянула в туалет — пусто, выскочила на балкон — нет. С трудом (заламывая руки и рыдая!) бедняга дождалась утра. А на рассвете, шурша галькой и распугивая юрких ящериц, Яночка, горя от ночных поцелуев, нарисовалась на пороге. Был, конечно, скандал, мама угрожала снять мальчика с работы. Но дочка выставила ультиматум: снимай, но тогда я домой не вернусь, Ахмет мне сделал предложение!
Бедная стареющая мама, уже предвкушавшая безбедную старость под опекой богатого зятя! Поняв, что малышка ей больше не подвластна, она, сделав над собой усилие, сменила тактику: плакала, падала в обморок и даже стояла на коленях. Дочь, казалось, внимала разумным доводам, но едва наступала ночь… Мальчик был и впрямь безумно хорош: знойные глаза то испепеляли страстью, то опутывали сладкой паутиной нежности. А на гарнир — застенчивая, лучезарная улыбка, доказывающая без слов, что видеть девочку — это счастье. И звали его характерно, с ударением на первый слог. Словно задохнувшись от чувств, ты произносишь «Ах!», а потом выдыхаешь — «мет». Бедная мать считала дни, когда закончится путевка, и убедила дочку только в одном — ничего не говорить жениху, разговаривать с ним по-прежнему. И вот наступил день отъезда: на аллеях отеля зажглись фонари, душераздирающий блюз, смешанный с яблочным дымом кальяна поплыл среди пальм и роз. Яночка и Ахмет молча сидели друг против друга и глаза их были стеклянны от слез. «Пора!» — взяла мама за руку дочь и повела к автобусу с туристами. Через полчаса они были в аэропорту. У стойки регистрации выстроилась длинная очередь. «Сбегаю в туалет», — сказала мама, вздохнув с облегчением, и сунула Яночке паспорта с билетами. Когда она вернулась, дочери не было. На чемодане лежали билеты и паспорт, только один, ее собственный, мамин. Еще не веря в случившееся, не желая мириться с реальностью, женщина выскочила на улицу и обмерла: в открытом кузове медленно движущегося автомобиля, в бриллиантовой рамке далеких городских огней целовались парень и девушка — смуглый сын горячей пустыни и ее белокурая бестия.
…- И что же мать? — вытирает слезы «мочалка» Ирочка.
— Хотела остаться в Хургаде, обратиться в полицию, но мы уговорили ее лететь домой, — блаженно потягивается Елена. — Дочь-то уже совершеннолетняя, сама отвечает за свои поступки.
— Красиво, — вздыхает другая подруга. — Безумству храбрых поем мы песню!
А Елена, чувствуя себя Шахерезадой, набирает в легкие дурманящий дым египетской шишы и плывет, уплывает туда, где море выкрашено в бирюзу, где опрокинутый ковш Большой медведицы загребает, но не может никак загрести горячий, хмельной коктейль людских африканских страстей. А огромная, бутафорская Полярная звезда смотрит на это лениво и поощрительно, как сытый дремотный светляк.