Может, она видела в нем Бога и приносила жертвоприношение? Так или иначе, но это было остро, просто чертовски остро!
Когда он почувствовал эту свободу? Эту пьянящую независимость от правил и постулатов, эту причастность к избранным, поднимающую его над тупым и трусливым стадом? Может, тогда, когда сделал то, что категорически запрещает медицина, а умирающий ожил? Потом он не раз втихаря повторял этот фокус в реанимации, и получал большей частью волшебный эффект. Но случались и сбои, и тогда пациент умирал. Сказать почему, не взялся бы ни один консилиум — то ли вопреки усилиям медицины, то ли им благодаря. Конечно, метод Садомского требовал тщательного изучения и научного обоснования, и знай о его экспериментах родная матушка, она б попила его крови — «разгильдяй, аферист, недоучка!» Но она, слава Богу, не знала, продолжая согревать жаром 70-летнего комсомольского сердца атмосферу заполярного городка.
А может, все началось с Алины?
Это был первый роман с замужней и первая измена жене. Стерильно чистенькая медсестричка (карие глаза, как дорогой коньяк!), умненькая и дьявольски сообразительная, вытащила в тандеме с ним не одного бедолагу с того света. О, это ни с чем не сравнимое счастье победы, душевный экстаз переигравшего смерть, дерзкий спор с самим Богом, когда тот, отечески усмехнувшись, уступает дорогу — «ну-ну, стервец»! И эти золотые минуты Алина пережила вместе с ним. Пережила, как гениальный соавтор, а не восхищенный зритель. И экстаз физический у них случился искрометно, как переход от душевного, без пошлых приготовлений и нудных прелюдий. Выпили в ординаторской за очередную победу, обнялись, и вдруг током пробило, да так, что не надо было решать — где, как, почему и можно ли? С той минуты он понял, что раб этой сладкой плоти, что переступит, перешагнет, вырвет с мясом, а мосты, которыми дорожил, сожжет, не задумавшись. А она смотрела недоверчиво-насмешливо, слушая его сумасбродный лепет, и опять уходила к мужу, умненькому очкарику, который и любил ее, должно быть, математически правильно — на широкой постели и чистых простынях, за пятнадцать минут до сна.
Вот за это она и поплатилась! За это он и отомстил — за обидную независимость, за чувство превосходства, за насмешливый взгляд, видящий его насквозь и каждый раз после близости делающий ее недосягаемой. Отомстил исподтишка, как побежденный победителю, как Сальери Моцарту. Он поставил ей сзади на шее засос, а она и не заметила. Что было у Алины дома, Коля так и не узнал, потому, что она уволилась, очевидно, в угоду ревнивцу. И он месяц работал на автопилоте, ненавидя новую напарницу, сонную пышку-блондинку, нескончаемый поток больных и всю реанимацию в целом. Ведь врач только кажется Богом, а на самом деле это просто человек, со своей ранимой душой и уязвимой физиологией.
А потом был десант в Спитак, запах ужаса, боли и смерти, оглушительная, издевательская тишина на обломках бывшего города, прошиваемая время от времени стонами, вскриками и рыданьями. И недетские глаза детей, и безумные глаза родителей. И он снова был маленьким Богом, отбивая уцелевших у смерти. Вечерами в их медпалатке пили, не пьянея, водку, и та действовала, как валерьянка, притупляя чувства и мысли. Серега, старинный Колин друг, гениальный врач-травматолог, как всегда уходил в астрал, оставляя могучее тело смолить безучастно трубку. При всей своей медвежьей мрачности и тяжеловесности, он был чист и нежен, как дитя, и вот уже несколько лет подряд преданно любил свою жену. Но однажды Серега нахмурился и позвал подышать свежим воздухом. Это звучало почти кощунственно, какая уж свежесть у воздуха, пропитанного разложением? Но они вышли и, не сговариваясь, зашагали к развалинам бывшей больницы. Коля сел на камень и закурил, а Серега, нервно топчась с ноги на ногу, вдруг ляпнул, как в пропасть прыгнул:
— Ты что, мародерствовать начал?
Садомский даже не обиделся, а засмеялся в ответ. Но, как оказалось, зря. Проткнутый взглядом-штыком, он моментально просек, что друг имеет ввиду. Речь шла о той находке, которую Коля выудил во время раскопок и сунул себе под куртку. А Серега, выходит, видел, видел и осудил! Но какое же это воровство? Кому нужен этот бесполезный в быту предмет, когда стерты с лица земли семьи, дома, пол города? А он, кардиолог от Бога, всегда мечтал об этом удобном приборе, благодаря которому, спасет еще не один десяток соотечественников! Можно было крепко ругнуться, послать Серегу подальше, но дружбе пришел бы конец. Ведь нечто подобное меж ними уже случалось, когда Коля исключительно по доброте душевной предложил другу усыпить уколом бабульку, ставшую наказанием для семьи. И Серега, вместо того, чтобы оценить его преданность, толкающую на подобный шаг, как рискованный, так и напряжный для совести, встал на дыбы, патетически воскликнув: «честность и гуманность не могут быть половинчатыми. Если ты честен и гуманен избирательно, ты либо трус, либо подлец». Это было наивно и несправедливо, но Коля спорить не стал. Хочет еще десять лет таскать дерьмо из-под сумасшедшей? Ради Бога! У каждого свои пути к оргазму!
А Серегой он дорожил, в мире фальшивых монет тот был слитком чистого золота. Вот и сейчас он понял, что спорить нельзя. Ведь по большому счету друг прав — он, Николай, воспользовался беспомощностью тех, кто позвал на помощь и поверил. И какая разница, что он украл — деньги, драгоценности или дорогой инструмент, который принесет ему славу и благосостояние. Но это только по большому счету…
Не возразив ни слова, Коля хлопнул друга по плечу и побежал в палатку. Через три минуты бесценная находка опять стояла на руинах. Но на рассвете, когда палатка спала глубоким, обморочным сном, Садомский бесшумно выскользнул наружу и вернулся назад с прибором. Он сделал это без колебаний и угрызений, так что в глаза Сергею смотрел с чистой совестью, как взрослый, обманувший ребенка из соображений целесообразности.
Обманывать женщину легче, чем единственного друга. Его жена, Лена — из той редкой породы женщин, которые одинаково безупречны в роли друга, любовницы и хозяйки домашнего очага. На заре их совместной жизни, когда семейный бюджет строился из двух жалких зарплат врачей, и Коля еще понятия не имел о частной практике, она умудрялась из мизера дешевых продуктов устраивать королевские застолья. Ее блинчики таяли во рту, вареники были вне конкуренции, а пироги и шарлотки затмевали хваленые фирменные торты. Тоже врач, Лена писала ночами диссертацию, но если на Колю нападало игривое настроение, легко и охотно бросалась в объятья. И вот эту мудрую, страстную, родную до мозга костей женщину он предавал много раз, повинуясь выбрыкам кобелиной плоти, становясь все беззастенчивей и неразборчивей. Пока не попал на крючок другой незаурядной женщине, которая на удивление легко, как глупого телка на веревочке, увела его из семьи. И опять он сумел вывернуть все так, что оказался как бы невиновным. Вовремя покаялся, вовремя подкинул деньжат, вовремя подставил плечо, когда у Лены случилась неприятность на работе, и очутился рядом, когда в доме полопались трубы. И, еще не уйдя из новой семьи, заработал себе право вернуться в старую. И вернулся-таки, причем, без тени смущения, когда окончательно понял, что новая женщина ждет отдачи, а старая — отдает.
Ленка ни разу не упрекнула его в предательстве, и все покатилось по-старому, за исключением того, что дочь неожиданно выросла и поселила в его отцовской душе не ведомый дотоле страх — а вдруг и ей попадется бабник, который высосет душу и бросит под ноги, как полинялый халатик?
С полгода он жил святошей. Но как свинья жаждет грязи, а клоп крови, так и его тайная суть жаждала новых женщин. Ему хватало двух-трех встреч, чтобы пресытиться и поменять объект, только однажды он передержал, сбитый с толку не столько достоинствами новой знакомой, сколько их непривычной спецификой. Дама была …прокурором, и на ее счету было немало опасных дел, расследованных смело. До постели они не дошли, зато как упоительно говорили о жизни, забиваясь в уголок уютного кафе! Он спрыгнул, когда почувствовал, что она вынуждает его быть лучше, чем ему бы хотелось. И эта навязываемая работа души, эта высокая нота отношений напомнили чем-то маму, с которой давно остались исключительно дипломатичные отношения.
Когда он исчез, не простившись и ничего не объяснив, она не напоминала о себе два месяца. Но потом — таки не выдержала и позвонила, задав дурацкий вопрос — «Почему? Ведь мы же были на одной волне?» Он ушел от ответа, хотя так подмывало взять и сказать, как есть — «меняю один душевный трепет на двадцать новых попок!»
Времени не хватало тотально, потенции тоже, жизнь потихоньку превращалась в анекдот — «скажу любовнице, что пошел к жене, а жене — что пошел к любовнице, а сам залезу на чердак и спать-спать-спать»… Особенно, если перебирал коньяку, который дарили в избытке благодарные родственники спасенных. Начатая было диссертация так и зависла в компьютере. Бедная Ленка привыкла ложиться голодной, свято веря, что он с больными…
Это случилось ночью, во время очередного дежурства. Жена умирающего инфарктника сидела в коридоре, скорбно уронив в ладони хорошенькую мордашку, а он скучал в ординаторской. Позвал из гуманных соображений на кофе, но увидел ее коленки, молочную кожу в вырезе, по-детски заплаканные глаза и потянул к себе.
— Ну что ты, глупая, ну что ты! Все будет хорошо, я тебе обещаю! Ох, какая же ты сладкая, какая нежная!
Она дрожала и не сопротивлялась, а на лице застыла не похоть, а мольба. Может, она видела в нем Бога и приносила жертвоприношение? Так или иначе, но это было остро, просто чертовски остро!
Когда у них все закончилось, вбежала медсестра, и крикнула, что у больного остановилось сердце. И он летел по коридору, чувствуя себя последним подлецом, и тупо, бесконечно тупо пытаться воскресить того, над кем недавно так сладко поглумился.
А через день позвонил Серега и рассказал о женщине, которая выбросилась из окна.
— Ужасно, старик, ужасно! Такая красивая баба, беленькая, как снегурочка. Но не жилец, вся переломана. Говорят, у нее муж от инфаркта умер, случайно не твой больной?
— Да нет, — испугался Садомский. — Ты говоришь — молодая? А у меня старичок загнулся.
И поспешно добавил: — Наверное, психопатка?
Это была она, но при чем тут, собственно, Коля? Он врач, подмастерье у Бога. Он щупал старуху смерть и не раз с ней вступал в поединок. Он ценит живую плоть, потому что знает, во что она превратится после смерти. А еще он ни разу не видел то, что зовется душой. Не видел, как ни старался…