Трахикарпус форчуна — Наброски влюблённых

— Мухи осенние были, — скажет ей честно Лена. — И чеховская грусть была. А еще Трахикарпус Форчуна. Господи, помоги ему, наконец, наесться!

Лена открыла глаза и озарилась мыслью — она в Крыму! Пусть время летних отпусков давно минуло, и сентябрьские заморозки пугают нудной затяжной зимой, она успела наступить на солнечный хвост уходящего лета. На часах было девять утра и это означало, что завтрак она проспала. Спустившись по санаторной тропинке к морю, она скинула халатик и растянулась на полотенце. О, великая радость раздеться, подставив уже настроенное на зиму тело нежаркому ласковому солнцу! Лена блаженно зажмурилась и мысленно вознесла слова благодарности своему главбуху Элеоноре Аркадьевне, щедрой рукой вручившей ей эту путевку и наподдавшей вслед пожелание с перчиком:

— Оттянись на полную катушку! Мужики в это время липучие как осенние мухи.

Несмотря на свои «давно за тридцать», Лена понятия не имела о многих элементарных вещах. Она никогда не была на курорте и не держала в руках валюты. А задумав однажды купить на сбережения сто долларов, самым позорным образом стала жертвой валютного кидалы.

Осторожное шуршание гальки прервало неспешное течение мыслей. Лена оторвала лицо от полотенца и улыбнулась: ее окружили голуби. Они приближались мелкими перебежками и с позиции лежа было видно, как нахально вращаются их лиловые, удивленно вытаращенные глазки.

— Голодные, — догадалась Лена, — решили, что я — сарделька. Она кинула птицам горсть семечек, и тут же от каменного забора оторвалась тощая лохматая собака и, устало пошатываясь, разрезала боками голубиную тусовку. Собака понюхала гальку, на всякий случай лизнула ее сухим языком и, с укоризной глянув на Лену, обреченно поплелась на старое место.

Обед начался в час тридцать.

— Вы новенькая? — спросила медсестра и посадила ее за второй столик у окна, где энергично трудился вилкой лысоватый мужик лет пятидесяти.

Хитроватые карие глазки с любопытством уставились на Лену, но челюсти при этом не прекращали жевать.

— Инженер завода, — прикинула Лена и удивилась, — по карману же такие путевки.

Обед был обильным: борщ, два вторых и булочка. Но сосед, утерев на лбу испарину, пожаловался:

— Кормят паршиво. Порции, как в детском саду. Я первые три дня вообще голодал, потом мне подсадили бабушку, она стала делиться. Жаль, что вчера уехала.

Поняв намек, Лена подвинула соседу манную кашу, себе оставила голубцы. Он не смутился а, заметно повеселев, представился:

— Федор. Из Киева. Инженер.

— Елена из Луганска, бухгалтер, — в тон ему ответила Лена, удивляясь, как в тощее тело Федора умещается столько пищи и хлеба.

— По вечерам здесь бывают танцы, — многозначительно заметил Федор, заботливо ловя вилкой остатки капустного салата. — Могу за вами зайти.

— Да нет, спасибо, меня больше привлекает море. Знаете, что я заметила? — оживилась Лена. — Летом ты в Крыму гость, а сейчас — хозяин. Людей мало, а неба, моря и зелени — сколько пожелаешь.

До ужина она гуляла по набережной, рассматривая сувениры и курортную публику. Молодые семьи с детьми, старики, пары среднего возраста. У мужиков глазёнки бегают, но упитанные подруги цепко держат их под локти. Поднимаясь вечером в столовую, Лена увидела на лестнице знакомую пляжную собаку.

— Подожди меня, — шепнула ей по-приятельски, — я что-нибудь вынесу.

Федор уже работал, тщательно пережевывая пищу. Манку он съел и теперь заинтересованно поглядывал на Ленину тарелку.

— Берите-берите, — правильно поняла она молчаливый намек.

— Может, вы и масло не едите? — осуждающе буркнул сосед и плаксиво пожаловался: — Его так мало дают, а организму требуется.

— Не ем, — подтвердила Лена и отвела глаза, чтобы не видеть, как Федор намазывает двойную порцию сразу на четыре куска хлеба.

Гречку и полшницеля она сгребла в салфетку и тут же натолкнулась на оскорбленный взгляд обжоры.

— А это вы себе забираете?

— Да нет, знакомой собачке, — улыбнулась Лена.

— Стрелять их надо, неожиданно злобно заметил Федор, — Бродячие животные — переносчики заразы!

— Чтоб ты подавился, — пожелала мысленно Лена и вышла на крыльцо. Бедное животное терпеливо сидело у входа и так жадно набросилось на угощение, что съело его вместе с салфеткой.

— Надо было больше принести, — усовестилась Лена, — что это для такой большущей собаки!

Вечерняя набережная неожиданно напомнила Новый год. Те же гирлянды огней и мигающие фонарики, то же ощущение праздника.

— Сезон закончился, а денег хочется, — хохотнул за плечом до боли знакомый голос.

— И когда этот тип успел прицепиться?

— Я специально беру из столовой хлеб и заедаю шашлычным дымком. Не желаете? — широким жестом кавалера Федор вынул из кармана свалявшиеся куски белого хлеба.

Лене захотелось послать нахала, но секундное раздражение сменилось жалостью. Наверное, этому его учила мама — много кушать, быть экономным. А теперь он искренне убежден, что это и есть высшие из человеческих достоинств.

В одном кафе загремела кавказская музыка, и в центр пятачка для танцев выскочил джигит в белой рубашке. Он что-то гортанно крикнул сидевшей за столиком спутнице и та, грациозная, как греческая амфора, выплыла следом. Женщина почти не двигалась, только переступала тонкими ногами, зато руки ее порхали в фиолетовом лоскуте неба, как две волшебные чайки.

— Красиво, — заворожено выдохнула Лена.

— Паскудная нация, — сплюнул Федор, — везде приспособится. А что вы все в сторону коситесь? Я вам что ли физически неприятен? А вы мне наоборот. Я к вам, можно сказать, чувства питаю.

— Питаю от слова питаюсь, — мысленно прокомментировала Лена. А вслух деликатно заметила:

— Ветер прохладный, пойду-ка я в номер.

Ночью сверкала молния, гремел гром, и в окна жалобно билась мохнатая лапа с шишками. А утром все нацепили куртки, похолодало. Пользуясь непогодой, Лена решила съездить в Ялту, посетить Дом-музей Чехова. Не то, чтобы это был ее самый любимый писатель, но «Дама с собачкой» в свое время пронзила. Не дожидаясь завтрака, она села в троллейбус и отправилась в позапрошлый век.

Так бывает в фильмах про другое измерение: шел себе, шел человек, запыленный бренными мыслями, и вдруг очутился за резной чугунной калиткой под сенью столетних деревьев. И люди там были другими, и речь, и выражение глаз.

Пока набиралась группа, Лена рассматривала старинные фотографии в павильоне касс. Чехов ее поразил. Это был другой, не школьный Чехов — бесстрастный аристократ с бородкой. Со стены на Лену смотрели живые глаза. Высокий благородный лоб, шелковые волнистые волосы, мягкие, чувственные губы. К такому мужчине можно прижаться и забыть обо всем на свете. Такому не страшно открыться, выпотрошить душу, как курицу, пусть возьмет, что понравится. Пусть препарирует, ставит диагнозы, месит, как пластилин…

А вот Книппер совсем другая. Себе на уме, точно. Ну как можно бросить любимого, оставить угасать в одиночестве?!

Лена всматривалась в портрет актрисы, пытаясь найти недостатки — холодная, гордая, вздорная, и черные усики над губой!

— Не тебе меня судить! — ответила та глазами. — Я талант и жена таланта, а ты простая бухгалтерша.

— Всех желающих прошу на экскурсию, — объявила стройная девушка с кроткими и грустными глазами, прервав Ленины размышления.

— И где они таких выкапывают? — удивилась. — Кротких нынче не делают.

Чеховский сад был похож на дендрарий. Самые красивые деревья мира уютно соседствовали рядом, нисколько не оскорбляясь примитивным клочком бамбуковой рощи, взявшей в кольцо ручеек. А комнаты дома дышали светлой печалью, настоянной на вековой любви. Все, кто навещал Антона Павловича, а это была духовная элита России, любили его и почитали. Рахманинов музицировал за его роялем, Шаляпин пел, а Гиляровский веселил рассказами. Он же прибил в кабинете Чехова табличку «Просьба не курить», чтобы бесцеремонные гости не приняли вежливую пепельницу за зеленый свет светофора.

— Антон Павлович был удивительно светлым человеком, — продолжала экскурсовод. — Он во всем стремился к гармонии. Помните знаменитое — в человеке все должно быть прекрасно…

— И ты не от мира сего, — улыбнулась Лена. — Вон как одета скромно, не пошикуешь на такую зарплату, а все-таки здесь. В храмах — Христовы невесты, а чьи невесты в храме культуры?

Она едва успела на ужин. Подлетела к столу, запыхавшись, и Федор встретил ее победоносной репликой:

— Что, целый день не ела? А я ваш супчик в обед оприходовал и рыбку жареную сточил.

— Слушайте, вас что-нибудь волнует кроме еды? — вспылила Лена.

— Зачем вы так? — обиделся сосед и еще больше выдул выпяченную нижнюю губу. — Я ботанический сад посетил и на перевал взобрался. Оттуда Алушта такая маленькая. А домик Чехова еще не развалился? Я знаете какой его рассказ люблю? «Зеркало»! Он так лихо вашу женскую породу там протянул!

Боясь, что не сдержится и нагрубит, Лена больше не проронила ни слова. Косточки от чохохбили она сложила в салфетку, туда же покрошила кусочек сыра. Хотела попросить объедки у Федора, но тот работал без отходов. Он тщательно обсасывал каждую косточку и перемалывал ее в труху кривыми, но крепкими зубами. Собака ждала у входа и бросилась навстречу, как к родной. А потом на почтительном расстоянии потелепалась следом на набережную.

Море напоминало взбитый миксером коктейль. Рука незримого владыки слегка покачивала гигантскую чашу, и на берегу оставался белый сметанный след.

— Господи, как хорошо-то! — тихо простонала Лена, — глубоко вдыхая морской ветер с солеными брызгами. Федор возник внезапно, как дурной запах в розарии.

— А как вы относитесь к курортным романам? — оскалился он игриво.

— А вы по ним дока? — зло укусила Лена, но зубы щелкнули мимо.

— Конечно, я 20 лет на курорты езжу, — нисколько не обиделся передовик усиленного питания.

— До чего же всеядна наша сестра, — печально вздохнула Лена.

— Хотите послушать хорошую музыку? — продолжил ухаживания Федор. — Я знаю одно кафе, где можно рядом постоять, насладиться.

Со стороны моря раздался смех. В темноте едва различались три силуэта, прыгающие в морской пене. По неровному цвету тел угадывалось, что купальщики резвятся голышом.

— Юность, — улыбнулась Лена. — Дерзкая юность. Когда ничего не страшно и ничего не стыдно, и можно нарушать каноны у всех на виду.

Троица вышла на берег, и мальчик заботливо растер девочку полотенцем. Интересно, как бы это описал Антон Павлович?

Купив стакан тыквенных семечек (кавалер при этом трусливо отбежал в сторону), Лена заглянула в книжную палатку.

— У вас есть Чехов? — спросила щуплого парня, предвкушая, с каким наслаждением почитает перед сном.

— Ты че, мать? — возмутился продавец и уставился как на чудо природы. — Возьми лучше «Месть и страсть». Или эту — «Старые извращенки». Тебе понравится. А не хочешь, иди в библиотеку, там навалом отстоя.

Федор терпеливо караулил у входа.

— А знаете, как эта пальма называется? — спросил он вкрадчиво, — трахикарпус форчуна. Я в ботаническом саду вычитал и записал, чтоб блеснуть потом в обществе. Вы тоже себе запишите. Начальнику скажете — зауважает!

В кустах раздалась нежная трель мобильника.

— Неужели сверчки? — удивилась Лена, — а звук, как у телефона Элеоноры Аркадьевны.

Большая темная птица плавно порхнула с дерева, задев крылом, как опахалом, Ленины волосы, и растворилась в кофейной темноте. Мир жил своей, не зависимой от отдыхающих жизнью. Огромный, непостижимый мир, неуязвимый к человеческой глупости. Засыпая, Лена вспомнила главбуха.

— Ну что? — спросит Элеонора по приезду. — Был ухажер? Признавайся!