Не сомневается только мертвый… (старинная английская поговорка)
По утрам Станислава расчесывает волосы. Неторопливо и аккуратно, как учила когда-то мама. Трюмо стоит в темном углу квартиры, и плоскость зеркала, похожая на поверхность утреннего пруда, когда никто еще не поднял муть со дна, отражает ее тонкую девичью фигурку. В такие минуты ей кажется, что жизнь бесконечна, как круговорот воды в природе. И сейчас из кухни выйдет мама, неся длинный стакан с гоголем-моголем, и похвалит ее за аккуратность. Зеркало-пруд, в котором не видно дна, священно хранящего тайны, таит в себе лучшие годы Стаси и дорогих ее сердцу людей. А другим зеркалам, просвеченным солнцем до малейшей пылинки, она попросту не доверяет. Потому в свои пятьдесят продолжает ощущать себя девушкой, главная забота которой — трудолюбие, честность и целомудрие. Пять лет назад к Стасе посватался один симпатичный вдовец. Отношения развивались красиво и романтично, пока она, разоткровенничавшись, не высказалась, что секс — это грязь, и она до сих пор девица. Ухажера как ветром сдуло. Выходит, любовью там и не пахло, а была лишь пошлая похоть?
Расчесавшись, Стася прячет волосы в пучок, а девичьи формы — в балахон спортивного костюма и стучит по батарее семь раз, вызывая соседку на кофе. Они обе работают не как все люди, а с двенадцати дня. Стася — закройщица ателье, а соседка Таня — воспитатель старшей группы в приюте. Утром ее питомцы в школе, а днем и вечером требуют глаза да глаза.
Стася и Таня — разные, даже, можно сказать, противоположные натуры. Одна моралистка и старая дева, другая — жизнелюбка без тормозов. Одна упивается Кафкой и Достоевским, другая обожает бразильские сериалы. Но обе в глубине души одиноки, добры и сентиментальны. Наконец, обе любят кофе. Ну чем не повод для незатейливой кофейной дружбы?
Татьяна ждать не заставляет. Через минуту она за столом — с блюдечком орехов в меде. Лакомство изысканное и не вредит фигуре.
— Ну как? — спрашивает Стася, вылавливая ложечкой самый жирный орех, застывший в янтарной слезе. — Он успокоился?
— Куда там, — машет Татьяна рукой, — всю ночь не давал уснуть, то плакал, то грозился убить, то стоял на коленях.
— И что ты решила, матушка? — прихлебывает Стася горячий кофе без сахара.
— Уеду, — машет челкой Татьяна, — я так жить не могу. Лешенька звонит по три раза на день, такой грустный, — «птичка, когда приедешь, я без тебя умру!»
— А дети?
— А что дети? Они уже большие, к тому же две бабки рядом, отец.
— Танька-Танька, ты сумасшедшая.
— Ладно, не начинай сначала…
Татьяна — современная Анна Каренина. Правда на рельсы ложиться она не собирается, не то время. Хотя круг ее друзей и знакомых Татьяну однозначно осуждает. Гулять-гуляй, это святое, но зачем же рушить семью? Так же примерно рассуждало и светское общество в романе Льва Толстого. Вот до чего жизнестойки в народе предрассудки, ведь нравственностью это не назовешь! Общественное мнение — сила великая, но страсть сильнее. А Танька, как и Анна, тяжело отравлена любовью. Жизнь без Него для нее не жизнь — и кусок в горло не лезет, и солнышко не радует.
Крушение семьи Розановых — событие из ряда фантастических. То, что супруги не пара, видели все и всегда. Но брак на чем-то держался, и росли хорошие дети. И по праздникам в квартире гремела музыка, рушились от хохота стены, и у соседей снизу угрожающе качалась люстра. В устоявшейся компании часто появлялись новые люди: Татьяна была общительной и открытой, а легкий, услужливый характер располагал к доверию и дружбе. Она по-детски знакомилась в метро, в маршрутке, в магазине, быстро влюблялась в новых подруг и быстро остывала, забывая их легко и беззаботно. Но те успевали побывать дома, поучаствовать в застольях и, воровато оглядевшись в чистой, добротно обставленной квартире, под шумок и за рюмочкой с наслаждением помыть хозяйке кости. А если по глупости или по жадности приходили на гулянку с мужьями, то потом исчезали навсегда, поспешно и бесследно, потому как ни один еще не устоял перед напористым темпераментом хозяйки. Собственно, этот бьющий ключом темперамент и являлся основой дружбы, что женской, то и мужской. А вислоносый, худой, бородатый муж Петя примыкал к ней, как пятиграммовый колбасный довесок — и вкуса не распробуешь, и выбросить жалко.
Любила ли Татьяна его, сутулого, смешного и рыжего? Вряд ли. Скорее всего, беспечно выскочила замуж, убегая от авторитарной матери. Любил ли он ее, дотошный служака, инженер по технике безопасности, которого ненавидели на заводе за крючкотворство и педантизм? Наверно, по-своему да, потому что прощал и чрезмерную тягу к праздникам, и ненасытное кокетство со всеми подряд, и потрясающее легкомыслие. Одним словом, несмотря на принадлежность к разным жанрам, супруги друг дружку устраивали. Пока… Пока Татьяна не уехала к морю.
Командировка выпала внезапно, как козырная карта — хроническому дурачку. Обычно детей из приюта по домам развозила милиция или психолог. Но на этот раз оказалось некому, а поездка намечалась интересная и дальняя — аж в Таганрог.
— Отвезешь? — спросила директор Татьяну, — Родина Чехова, романтичная российская глубинка.
— Отвезу, — обрадовалась та, дальше Украины никуда не выезжавшая. Стриженый худой подросток, таганрогский беглец, радостно прижался к воспитательнице. Ее неистощимое любвеобилие распространялось и на детей, отвечавших ей горячей взаимностью.
— Тогда можешь прихватить недельку и позагорать на море, — разрешила директириса, — мы тебе отгулы оформим и материальную помощь выпишем.
Удивительно, но ни подругам, ни бдительному мужу тогда даже в голову не могло придти, что эти семь дней перевернут и разрушат всю Танину жизнь.
В положенный срок она не приехала, зато позвонила в приют:
— Я в гипсе, прыгнула с вышки в море и растянула связки.
— Ну гуляй, — вздохнула директриса, — пару недель в счет отпуска хватит?
Татьяна вернулась другой, и дело был не в загаре. Ее простоватые глазки светились непривычной лиричностью, по лицу блуждала загадочная улыбка.
— Влюбилась! — поставила диагноз Стася, сразу раскусившая хитрость с растяжением связок. — Сейчас я скажу, в кого. Он — крутой отдыхающий мэн, водил тебя по ресторанам, катал в иномарке, дарил цветы и духи. Ты впервые почувствовала себя дорогой женщиной.
— Откуда знаешь? — расхохоталась Таня.
— Как понимаешь, не из личного опыта. Читала, смотрела в кино, слышала от подруг. Старый, затертый, банальный сюжет.
— Вот и ошиблась, подружка. Мы пили пиво на лавочке, закусывая креветками, танцевали под луной на набережной, а любили друг друга в палатке, под шум проливного дождя.
— Он турист? Путешественник?
— Он продавец шаурмы, живет в палатке все лето. Однажды дождь барабанил сутки. Мимо пробегали продрогшие отдыхающие, а мы лежали на раскладушке, тесно прижавшись друг к другу, шептали какие-то глупости и просто плавились от нежности.
— А где ж его стационарный дом? — изумилась Стася.
— А нету такого, — беспечно пожала плечами Татьяна.
— Он что, разведенный, квартиру оставил жене? — не унималась соседка.
— Отстань, — огрызнулась Таня. — Жениться он не успел. Лешеньке всего лишь 25-ть. Только не кричи, что мне уже сорок, знаю лучше тебя.
Весь день Стася не находила себе места. Ее устоявшаяся, тщательно выверенная по всем моральным параметрам жизнь, такая правильная, такая спокойная, показалась вдруг старым фантиком, который она глупо берегла и лелеяла, не заметив, что конфетка внутри давно уже высохла и не пригодна к еде. Какую-такую невинность она свято блюла всю жизнь? Кому стало лучше, теплей и уютней от ее дурацкой девственности? Мама, которой она всю жизнь стремилась угодить, все равно умерла, умрет и Стася, оставив свое гнездышко на разграбление непутевым племянникам. Вот уж кто порезвится на постных косточках занудливой тетки! А Танька, поступая вопиюще безнравственно, в сущности, не перечит природе: многолетняя яблонька откликнулась на весенний дождь и зацвела как в первый раз. Что естественней и ценнее — старый пожухлый фантик или завязь сочного яблочка?
Вечером Татьяна тщетно сотрясала батарею. Стася лежала на диване у телевизора и делала вид, что ее нет дома. Ломка устоявшихся привычек всегда обходилась ей дорого, вот и сейчас разболелась голова, стали поднывать суставы, и все законных полвека неумолимой глыбой навалились на сердце. Переоценка ценностей в пятьдесят — вещь противоестественная, а потому смешная. Но Стася, из любопытства мысленно поставив себя на месте Тани, неожиданно ей позавидовала. Ну чем плохо, скажите, если тебя любит пылкий молоденький мальчик? Если эта любовь так горяча, что ничего не надо — ни толстых квартирных стен, ни мебели, ни кастрюль. Шаурма, слава богу, под носом, как и кофе в пластиковом стаканчике. А когда город скуют морозы, их согреет чужое гнездо и первобытная страсть без оглядки. Конечно, резонен вопрос — а что будет лет через десять? Мальчику исполнится лишь 35, а Татьяне — жахнет полтинник. Но ведь полтинник жахнет и дома, только он будет куда обременительней, потому что его отягчит присутствие нелюбимого мужа, эгоизм оперившихся детей, скука и монотонность приевшегося быта. Десять лет чувственного воздержания от любви, постной сердечной диеты и все во имя того, чтобы добропорядочно стариться в обществе постылого и нелюбимого? Не глупо ли, не смешно ль? Впрочем, есть аргумент и покруче — дети. Дети, которым до взрослости — какая-то парочка лет. Они преодолеют их одним рывком и, наделав кучу собственных ошибок, с радостью примут мать, которая в отличие от отца не замучила их нотациями. Мать, которая во искупление кратковременного эгоизма с готовностью растворится во внуках.
Уснула Стася незаметно, и приснился ей дивный сон. Будто бежит она по осеннему лесу, пропахшему травами и грибами, и ловит затылком горячее дыхание однокурсника Сашки Голикова, того самого нахального Сашки, который однажды потребовал — или все, или ничего! Сашка делает рывок и сжимает ее в объятьях. Не удержавшись на ногах, они веселой сороконожкой катятся в прелые листья.
— Господи, что скажет мама? — с ужасом думает Стася, погружаясь в сладкую вату неизведанных дотоле ощущений. А в висках упрямо и торжественно стучит — ну и пусть, ну и пусть, ну и пусть!
Было уже далеко за полночь, когда ее разбудил шипящий на кухне кран. На экране телевизора мелькала рваная белесая пленка.
Понимая свою бестактность, Стася тихонько постучала по батарее. А через минуту примчалась Татьяна с неизменным блюдечком меда.
— Ты где это шаталась весь вечер? — набросилась на нее с порога. У меня из-за тебя бессонница!
— А я только что лишилась невинности, — пошутила Стася.
— Поздравляю, — засмеялась Татьяна и, окинув взглядом смятый диван, безошибочно определила — прямо тут!
Она провела рукою по пледу, и на пол упала, покатившись, металлическая пуговица, какие обычно носят на джинсах.
— О, да тут и вещественные доказательства есть!
Стасе показалось, что сон продолжается. Она резко нагнулась и поднесла пуговицу к глазам. Та действительно оказалась мужской, и это пахло чертовщиной. Не хватает теперь забеременеть от святого духа. Стася взглянула на часы — без четверти час, нормальные люди видят десятый сон. Ладно, если уж чудить, так по-крупному, и, попрощавшись с Татьяной, она набрала телефон институтской подруги.
— Пожар? — раздался знакомый заспанный голос.
— Почти, — хихикнула виновато Стася, — Ты случаем ничего про Сашку Голикова не слышала?
— Слышала, — зевнула подруга. — Буквально вчера. Он развелся и уехал в Канаду. Звякни завтра, дам электронную почту.
— Наверное, глупость заразительна, — сказала Стася старому трюмо, где пряталась строгая мама и ее стерильные годы. — Я тоже хочу уехать. Туда, где не страшен дождь, где в глазах напротив — желание. Я хочу уехать в молодость, а это значит — в никуда. Ну, что ты на это скажешь?
Трюмо ничего не ответило. Только в темных его глубинах что-то беззвучно блеснуло. Может, открылась потайная дверь, благославляя ее на поступок, а может, это мама зажгла фонарик, чтоб неразумная дочь не наделала глупостей в конце прямого, как стрела, коридора.