…Я мгновенно о ней забыл, а она скучала, страдала и бомбардировала меня звонками. Говорила, что любит, что муж козел. И я, не выдержав, крикнул, что козел — это я, а муж — интеллигентный человек!
В город у моря Нюся ехала с предвкушением счастья. В ее тусклой жизни не освобожденного профорга завода, вся роль которого сводилась к тому, чтобы вовремя взять под козырек перед директором и позвонче щелкнуть каблуками, (что в ее критические годы означало молодость духа и готовность к подвигам), эта весенняя поездка была событием эпохальным. Добавьте сюда непривычный привкус роскоши в виде иномарки с кондиционером и стереомагнитофоном, и общество молодого красавца — директора, и, наконец, грядущее свидание с подругой, которую не видела — не слышала полгода, и станет ясно, что Нюсе выпал счастливый лотерейный билет. Официально эта поездка носила статус командировки, но ее цель была продиктована личным интересом директора, что вносило в нее расслабленно-развлекательный дух. «Личный интерес» в виде миниатюрной усатой старушки, любимой и богатой тетушки директора, свернувшись калачиком дремал на заднем сидении, а Нюся, призванная сопровождать ее до санатория, попутно решая физиологические проблемы старого человека, утопала в мягком переднем кресле. Том, что принадлежало обычно сестре директора, высокомерной девице с вульгаринкой и неизменной сигаретой в наманикюренных пальцах, а еще его жене — скрипачке, утонченной и нежной снегурочке.
— Да-а, вот где красота неземная, — не уставал комментировать директор плывущие за окном пейзажи. — Ехать в Крым на один день — это преступление. Тетю устроим и заночуем, вы домой не спешите?
В голосе начальника Нюсе почудился некий намек, и сердце учащенно забилось. Не от радости, разумеется, в ее-то возрасте, помилуйте! А от волнения. Ведь женщине всегда приятно чувствовать себя востребованной.
— Нет, — смутилась она, — меня никто не ждет.
Она не лукавила. Первого мужа, хорошего, но пресного, она бросила еще в ранней молодости, и он, заранее прощая ее инфантильность и жалея за будущие синяки, сказал: «возвращайся в любое время, приму, согрею». Второй — плохой, но веселый — не соскучишься, ушел сам, ни разу за двадцать лет не вспомнив о сыне. Ему же, сыну, Нюся служила верой и правдой, как преданный вассал королю, имя которого Смысл жизни, пока однажды не застала в своей постели с девчонкой и не устроила по этому поводу брезгливую истерику. Но вместо должного раскаянья «Смысл жизни» выдал Нюсе по максимуму: и за ее неумение жить, и за бабскую несостоятельность, и за склочный характер. А в довершение к обличительной речи собрал вещи и так хлопнул дверью, что на пол полетела ваза — последняя роскошь в доме, дорогая сердцу, как память.
С тех пор прошло больше года, они не виделись и не перезванивались, с одинаковой жестокостью и эгоизмом игнорируя даже святые когда-то дни — праздники и именины. Исходя отсюда, Нюся не исключала, что это уже на всю жизнь, и она умрет в одиночестве. Ведь так же, из-за пустяка, с ней поссорились и собственные родители, а за пять лет отчуждения глупая обида обросла таким мхом надуманных аргументов и чувством собственной непогрешимости, что докопаться до истины было бы теперь невозможно, и технически, и физически, и душевно.
В Ялту вкатились как в расписную шкатулку, надушенную тонким ароматом буйно цветущих деревьев.
— Вот ведь чудо какое, — мысленно восхитилась Нюся, — и солнце здесь особенное, и растения сказочные, одна магнолия чего стоит. Не зря сюда ездили великие, вот Чехов, например. Молодец все-таки Райка, что бросила их дымный шахтерский край и начала жизнь сначала, в земном раю, с молодым, влюбленным в нее мужчиной. И ей вдруг так нестерпимо захотелось увидеть подругу, что даже польстившее самолюбию внимание шефа показалось обременительным — если он и впрямь претендует на вечер, то как же выкрутиться, не оставив обид?
Шеф был моложе Нюси лет на десять, а его снегурочка — лет на двадцать, и Нюся никогда бы не помыслила о чем-то таком, если бы Гусаров сам ей только что не сказал — заночуем… И еще спросил — не торопится ли она домой. А что это, как не разведка на предмет ее личной жизни? Тетушку приняли в санатории, как дорогую гостью, и коробки с дарами торжественно поплыли в кабинет знакомого главврача. А тот, низенький, квадратный и лысоватый, что-то оживленно зашептал Гусарову на ухо.
— Нет-нет, — услышала Нюся небрежный баритон шефа, — эта мадам — моя работница, сейчас ее устрою на ночлег и свободен.
Слово мадам резануло ухо и мгновенно погасило настроение. А она-то, дура, размечталась! Хоть бы директор не заметил, как вспыхнули ее щеки в машине, он человек наблюдательный, тонкий, вот, наверное, посмеялся в душе! И, не дожидаясь, когда Гусаров начнет от нее избавляться путем фальшивой заботы, Нюся бодренько объявила:
— Борис Абрамович, я пойду? Меня же подруга ждет, не терпится увидеться!
— Конечно-конечно! — обрадовался шеф и, уже не обременяя себя экивоками, деловито распорядился, — а с утра подходите сюда, часам к десяти, кофейку попьем и в путь.
Нюся мчалась по набережной, чувствуя, что сбросила лет десять, а за спиною щекотно трепещут молодые побеги крыльев. Впереди и сзади величественно и вальяжно, как и подобает примадонне, раскинулась Ялта, не знающая ни старости, ни зимнего умирания.
— Пройдет и десять лет, и двадцать, — подумалось с грустью и завистью, — а Медведь гора все так же будет лакать из моря, магнолии обольщать обещанием рая, а похотливые жеребцы охмурять девчонок…
Нюся не знала адреса Раисы, за полгода та ни разу не напомнила ей о себе, что могло означать две крайности: либо ей очень хорошо, либо, напротив, плохо. Но, будучи в курсе ее бурного и скоротечного романа, закончившегося бегством на полуостров, она помнила, что подругин бой френд — мелкий предприниматель и держит палатку с косметикой. Однако напрасно Нюся обошла все палатки на набережной, а потом на рынке, о Толике и Рае там никто не слышал. Солнце на половину спряталось за горы, с моря подул прохладный ветерок, и Нюся с ужасом подумала, где если за полчаса не найдет подругу, торговцы разойдутся по домам, и ей придется ночевать на пляже. Тут-то ей и подсказали последнюю зацепку: съездить на автовокзал, где тоже есть торговые ряды и палатка с косметикой. Раю Нюся увидела издалека, та складывала пестрые коробки в большой фанерный ящик. Особым счастьем она не светилась: обычная женщина, утомленная длинным днем и заботами о хлебе насущном. Дребезжа железом и покрикивая «посторонись», к палатке подрулил грузчик, поставил коробку на тележку, и, видно, сострив (подруга засмеялась), поехал дальше. Нюся подкралась сзади и закрыла Рае глаза.
— Ой, кто это, кто? — напряглась та, ощупывая Нюсину курточку, и, разом сорвав ладони, изумлено завизжала. Через пятнадцать минут они уже сидели, держась за руки, за столиком в грязной базарной кафешке.
— Ну, рассказывай, моя девочка, ты счастлива? — спросила Нюся, заглядывая Рае в глаза.
— Да, — поспешно кивнула она, — да, я счастлива, — но получилось как-то не убедительно.
— А где же твой Толик? — не унималась Нюся.
— Часам к восьми подойдет, он на складе с хозяином.
— А разве хозяин не он?
— Ну что ты, — смутилась подруга, — Толик реализатор.
— А живете где?
— Квартиру снимаем. На набережной. Знаешь, как здорово — открыл глаза, и море!
— Зарплаты хватает?
— Хватает.
Зависла тяжелая пауза, неизбежная, когда один врет, а другой делает вид, что верит.
— Что же здесь ложь, что? — думала Нюся. — Может, Рая уже одна? Может, друг ее предал? Но пока она мучительно целилась на другой вопрос, к столику подошел парень лет двадцати семи, и Раиса засияла, заискрилась радостью.
— А вот и Толик, знакомьтесь, — представила она с гордостью любимого, прижимаясь подбородком к рукаву замызганной куртки.
— В гости что ли? — спросил парень, пробежав по Нюсе невыразительным рыбьим взглядом.
— В командировку, — ответила она поспешно, — до завтрашнего утра.
— А-а, — протянул роковой мужчина и кинул официанту, — Петька, по сто грамм тащи за знакомство. И соленые бублики.
Краем глаза Нюся разглядывала подругу, и сердце щемило, будто та, не ведая, что творит, стояла на подножке стремительно несущегося поезда. Так вот, значит, каков ее соблазнитель, заставивший бросить все — работу, квартиру, мужа, налаженный быт и круг друзей? Но таких, как он — в спортивных штанах и с сонными глазами, в их Красном Луче хоть пруд пруди. Где же рассмотрела Рая «веселый нрав», «благородство души» и «романтичный темперамент»?
— Ой, глянь, кто пришел, — опять оживилась подруга, — Сан Саныч пожаловал!
У входа, оглядывая посетителей, стоял парень с хорошо развитой челюстью и смазанной, сделанной наспех верхней частью лица и жевал лениво жвачку.
— Это Толика друг, — пояснила Раиса Нюсе и оживленно замахала ладошкой. — Сан Саныч, мы тут, иди к нам!
Этот диалог взглядов надо было уловить, проследить, и Нюся его уловила. «Ты опять со своей… мадам?»- упрекнул жующий сонного. «А че тее, мешает? Пусть сидит» — ответил тот. Но Раиса видела все по-другому, как мальчик Кай из сказки «Снежная королева», которому в глаз что-то попало.
— Стесняется, — пояснила она Нюсе и энергично заерзала на стуле, — ну иди же к нам, иди, Сан Саныч!
Явно сделав над собой усилие, парень побрел к их столику — подал руку приятелю и, пригнувшись, чмокнул его пассию в щечку, подставленную с детским простодушием. Вот тут-то Нюся и поняла окончательно, что подругу надо спасать. В ранней юности, когда читалось запоем и плакалось навзрыд, она проглотила томик рассказов Стефана Цвейга. Ее потрясло не популярное «Письмо незнакомки», а рассказ о сумасшедшей любви — «Амок». Это странное слово она запомнила на всю жизнь, и только недавно увидела его задом наперед — кома. Ее подруга не просто потеряла голову, она ослепла и оглохла, потому, что пребывала в коме.
Нюся знала вкус подобного безумства: ее не раз накрывала в жизни испепеляющая душу страсть. Вот и бросая хорошего мужа, она рванула на край света за плохим, и жила в каком-то общежитии, и родила ему сына, и чуть не бросилась с балкона, когда, уйдя за кефирчиком на детскую молочную кухню, он словно в воду канул. А всплыл через месяц, у Нюсиной близкой подруги.
Они заказали еще по пятьдесят, и еще, и этого было достаточно, чтобы занозистая грубая реальность заблестела мягко и гладко, как лакированная.
— Ты ж моя птичка, — умильно прошептала Рая.
— А ты моя девочка, — в тон ей вторила Нюся.
Молодой пофигист в оттянутом на коленях трико смотрел на них с брезгливым любопытством.
По дороге домой («эту квартирку мы сняли только на месяц, а летом найдем подешевле») Толик затащил их в павильон играющих автоматов.
— Ну не надо, пошли, — робко увещевала его Раиса, но под белесыми кустистыми бровями и выпуклым, как у бычка, лбом стал закипать свинец. На эту картину Нюсе больно было смотреть даже под винной анестезией: рулящего за автоматом недоросля грустно пасла покорная «мама». Когда, наконец, добрались «домой» и в крошечной комнатке попили чаю, а потом постелили гостье за шкафом на матрасе, Рая с надеждой спросила — ну как он тебе?
— Симпатичный, — соврала Нюся. Ну не могла же она убить ее правдой, ударить обухом по голове?
— Я приеду к ней еще, — утешала Нюся себя перед сном, — зерно бросают в готовую почву. Она должна не обидеться, а понять, что квартирка с туалетом на улице и тазиком вместо душа — это даже не плот, а жалкое бревнышко. Рай в шалаше — красивая сказка для юных, а в сорок с хвостиком пора читать другую литературу.
Проснулась Нюся, как ужаленная, с ощущением, что уже полдень, и разъяренный шеф уехал без нее. Выглянула в панике из-за шкафа, а на диване Рая с Толиком целуются. И так самозабвенно, так упоительно, что она усомнилась: а может она не права? Может это и впрямь любовь, без всякой логики и запасного хода?
К санаторию они бежали втроем. Гусаров уже стоял с директором на крыльце, и по томно-блаженному выражению его лица чувствовалось, что он доволен жизнью.
— Молодец, не опоздала, — похвалил он Нюсю и пошел к машине. Вот тут ее и прорвало.
— Поедем со мной, — схватила она Раю за руку, худенькую и безжизненную, похожую на беличью лапку — заедем за вещами и — домой, в твою ухоженную квартирку, к телевизору, телефону, швейной машинке, фиалочкам на окне!
— Отпусти ее, — обернулась Нюся к Толику.
— Пусть едет, — ухмыльнулся он. — Только она останется. — В белесых равнодушных глазах вспыхнул злой огонек.
Рая смотрела на Нюсю растеряно и виновато, словно колеблясь. Но потом вдруг прижалась к Толику и вяло махнула рукой. Машина тронулась, и через минуту за окном замелькали другие декорации.
— Что это за бомжеватый паренек был с подругой? — полюбопытствовал вдруг шеф, — племянник?
— Муж, — ответила Рая.
— Да-а-а, — сочувственно протянул Гусаров. — Встречались мне подобные парочки в жизни. Модель «мама — сынок»… Грустное зрелище.
— А что, очень заметна разница в возрасте? — расстроилась Нюся.
— Женщины-женщины, — покачал головой Гусаров, — цепляетесь за иллюзии. У нее детей что ли нет?
— Есть, почему же… Взрослые.
— Значит, без мужа давно?
— И муж есть, то есть был. Но с мужем — скучные будни, а мальчик явился, как праздник.
— Однажды я тоже показался праздником одной милой женщине. — усмехнулся шеф. — Я был не женат, а она отдыхала в Крыму с ребенком. И я сделал все, чтобы ее обольстить. Мы разъехались, я мгновенно о ней забыл, а она скучала, страдала и бомбардировала меня звонками. Говорила, что любит, что муж козел. И я, не выдержав, крикнул, что козел — это я, а муж — интеллигентный человек, раз не обнес свой огород высоким забором. Больше она не звонила.
— Грубо, — сказала Нюся. — Для женщины любовь — наивысшая ценность.
— Наивысшая ценность — семья, — поправил Гусаров. — Не карьера, не мнение окружающих, не друзья, не глупые амбиции, и уж тем более не интрижки. Семья — те мощные корни, что способны питать до смерти. А тот, кто этого не понял, сам себя наказал. Нюся вспомнила своих родителей, которые вычеркнули ее из жизни и живут, поджав оскорблено губы. Спроси их, что самое дорогое на свете, и они, славные дети социализма, без запинки ответят — честь и родина. Вспомнила сына, который ушел из дома по глупости, а она отпустила из гордости, подогреваемая тем же эгоизмом и амбициями. Вспомнила первого мужа, терпеливого и доброго человека, который сказал — вернешься, обогрею. И тихонько, беззвучно заплакала: был человек, который мог стать ее корнями, а она их безжалостно вырубила. Вот вернется сегодня домой, возьмет и наберет его телефон, скажет — ты обещал меня простить, приезжай поскорее в гости!
И Нюся так сладко размечталась о том, что все переменится, что незаметно уснула и всю дорогу проспала. Ей снились молодые, счастливые родители и первый муж, принципиально не замечающий вьющихся рядом козлов, и маленький, кудрявый мальчик, доверчиво сидящий на ее коленях. И во сне Нюся искренне верила, что все плохое и обидное осталось позади, а впереди — большая, щедрая, полная солнца жизнь. Она же еще не знала, что тот, кто все ей прощал и ждал, давно умер в одиночестве. А те, что не смогли простить пустяка, никогда не усомнятся в своей правоте. И лишь отношения с сыном — тот единственный зеленый побег, который можно спасти, напоив любовью…