Но преданые Шурики на дороге не валяются, а значит, придется вновь испытывать судьбу — вдруг мордатенький не сволочь, а обладатель нежного сердца, жизнь ведь любит парадоксы.
Связь Татьяны с Сергеем торгующая братия пронюхала без труда. Увидев утром их бледные лица, девчонки хором спели марш Мендельсона и окрестили их сладкой парочкой. Татьяне казалось, что жизнь повернула вспять, ей снова восемнадцать, впереди бесконечно длинная жизнь, полная удовольствий, а пончик-муж с сединой в кудрях, и упрямица дочь — персонажи долгого болезненного сна. Хорошо, что Сережка оказался человеком легким, не мучил расспросами — сколько ей лет, сколько у нее детей. И держался так, будто Танька — его законная девушка. Месяц пролетел до обидного быстро. Взяв однажды с прилавка забытую клиентом газету, Татьяна ужаснулась — 20-е августа, отпуск кончается через три дня, еще через неделю дочери в школу, а она не купила ей элементарного! Вот уже 27 дней, как она в Одессе, а позвонила только один раз! Шурик, наверное, сходит с ума… Но ближе к вечеру к ней подсел Серега и достал из-за спины розовую розу на длинной ножке. В ту же секунду сомнения рассеялись, как туман. На работу она дала телеграмму с просьбой предоставить отпуск за свой счет. Потом позвонила соседке и попросила передать Шурику, что у нее украли деньги, и ей придется задержаться. Жизнь еще на пару недель обрела какой-то смысл…
Тина
Валентина сразу заприметила этого мордатенького с неестественно большими кулаками.
— Боксер, — шепнула ей попутчица Люся, молоденькая жена провинциального чиновника, стреляющая глазками в каждого встречного.
Вечером во время шведского стола мордатенький подсел к Валюше за столик.
— Такая дама и без охраны?- спросил он, цепляя вилкой салат из осьминога.
— Телохранителей оставила дома, — царственно парировала Тина.
— И зря, — пожурил боксер, — на такое тело многие захотят покуситься.
Валька знала с двенадцати лет, что главное ее достоинство — не хороший голос и умение рифмовать, не лисьи глаза и курчавые волосы, не покладистый нрав, а большая тугая грудь, как у западных силиконовых див. Поэтому комплимент боксера ее не удивил. Все развивалось банально до оскомины, а значит, не сулило хорошего. С тех пор, как Тина сбежала от своего алкоголика, она мечтала о светлой любви и тихом благополучном замужестве. Ей бы такого Шурика, как у Таньки, она бы его любила и холила, и никакие козлы с липучими глазами не украли бы и минутки ее внимания. Но преданые Шурики на дороге не валяются, а значит, придется вновь испытывать судьбу — вдруг мордатенький не сволочь, а обладатель нежного сердца, жизнь ведь любит парадоксы.
Вечером Тина приняла приглашение и отправилась к боксеру в гости. Василий Иванович оказался торговым работником из довольно престижной фирмы. Тине понравилось, что Вася не скрывает своего женатого положения, значит, наивно рассудила она, отношения не выйдут за рамки дружеских. И они действительно долго болтали, стоя на балконе под низким звездным небом, не спеша потягивая через соломинку мартини. Но когда Валюша взглянула на часы и выразительно зевнула в кулачок, сделав слабое движение к двери, тихий-мирный ее собеседник так резко рванул за руку, что она очутилась на широкой, покрытой зеленым атласом, постели.
Ей всегда хотелось безумной любви: мотаться за мужем-офицером по таежным гарнизонам, спасать где-нибудь в Африке с мужем-врачом больных проказой, лепить пельмени в вагончике мужу — начальнику стройки века или ловить браконьеров с мужем — лесником. Ей бы родиться в революцию, или в 30-е годы, и тогда ее тяга к подвигу и самоотречению не осталась бы невостребованной, но время героических свершений кануло в Лету, и теперь героический ореол настоящего мужчины с легкой руки деятелей искусства унаследовали бандиты. Вон ее соседка Рита, тридцатилетняя дура, выгнавшая мужа-безработного, не стесняясь, мечтает о романе с киллером.
— Они же отмороженные, — пытается втолковать ей Тина, — им убить, что чихнуть, он и тебя замочит, и сына твоего, вреднющего.
А у самой тоже порой что-то поднывает под ложечкой — а может, правда настоящие мужчины сидят по тюрьмам, если вокруг такое жлобье, жалкое и трусливое? Но элементарная логика и здравый смысл подсказывали обратное. Как там говорил Экзюпери, в помойном ведре любви не отыскать?…
Однажды в минуту слабости и особенно горького одиночества она пришла на прием к модному в городе астрологу. Та ввела в компьютер дату и час ее рождения и пошла выдавать информацию: в плане любви надеяться на что-то просто смешно, она рождена давать, а не брать, в плане богатства тоже. Зато творчество к ней благосклонно, и здесь она может надеяться на результат.
Тина тут же вспомнила, как в детстве писала стихи, а когда лежала в больнице с аппендицитом, наваяла сказочку. Хорошую или плохую, кто теперь скажет — дети и медсестры слушали с удовольствием. Только родители единодушно высмеяли ее мечту стать писательницей и послали учиться в торговый техникум. В те времена торговля гарантировала определенный уровень достатка, и это, наверное, было разумным. А прилавки и неблагородный торгашеский менталитет хлоркой вытравил лазурные порывы вдохновения. Впрочем, теперь, когда наступило время дельцов, старые навыки выручали. В большие акулы Валька не выбилась, слишком жалостлива, но делать купи-продай на среднем уровне научилась.
Толстоморденький больше не подходил. За завтраком и обедом она видела, как он усиленно клеит двух молоденьких девчонок из другой туристической группы. И, плюнув на убожество мелких страстишек, Валентина отправилась к вечному — начала усиленно исследовать достопримечательности.
Маша
Родной город встретил пеклом и тяжелым запахом ночных испарений от раскаленного солнцем асфальта.
— Разве мы живем? — думала с грустью Мария, шагая по пыльной центральной улице, утыканной зонтиками кафе, где расслаблялась праздная молодежь. — Суетимся, злимся, тратим попусту драгоценное время, забывая, что это и есть высшая ценность. Город вообще чудовище, отравляющее, навязывающее фальшивые идеалы. Сколько великих и талантливых билось над поиском смысла жизни, над высшей идеей человеческого существования! А ответ лежит под ногами, как благословенный крымский песок — люби и береги все живое, наслаждайся божьим творением, будь ближе к природе, благодари за каждое мгновенье. Уж ей-то, филологу, всю жизнь просидевшему в библиотеке, это должно быть известно. Пять лет назад один из зальцев библиотеки сдали в аренду кафе, и это позволило их маленькому коллективу не умереть с голода. К тому же соседство злачного места с возвышенной скукой хранилища мудрости вносило в скромное существование библиотекарш волнительную струю. Бабоньки скромно, на троих, отмечали там дни рождения и собирались в канун любимых праздников. Вот и сегодня Машка первым делом отправилась на работу, чтобы распить с девчонками бутылочку крымского вина и приоткрыть сердечные шлюзы, где клокотала магма любви.
В тишине просторного зала скучала под вентилятором Зинаида Михайловна, она же заведующая и начальница крошечного коллектива.
— А загорела-то, загорела! — запричитала она с порога, по достоинству оценив посвежевший Машкин облик. — А мы тут прячемся от жары и сидим, как белые крысы. Кстати, Дарьи сегодня не будет, отпросилась, так что бутылочку спрячь до понедельника. А персики очень кстати. Веришь, я этим летом фруктов почти не ела, экономлю на отпуск, все дорогое такое.
Глаз-алмаз Зинаиды Михайловны в момент углядел не только загар, но и внутренние перемены.
— Влюбилась, — констатировала она, — глаза сияют, как звезды, давай колись. Дело было?
«Дело» в лексиконе старой коммунистки означало близость, и этот цинизм в устах старой девы был нелеп, как апельсин с горчицей. Впрочем, сама Зинаида горячо отрицала факт своей девственности, и утверждала, что эти слухи распустили в отместку соратницы по райкому, у которых она систематически уводила женихов. Вот замужем она не была, это верно, но потому, что любила женатого, а тот так и не решился уйти из семьи.
— Дела не было, — прошептала Мария, — но это неважно. Он просто слишком много выпил. Да разве в этом суть? Я влюбилась, влюбилась, как девчонка! — серые Машкины глаза увлажнились и стали голубыми.
— Верите, Зинаида Михайловна, для меня это гром среди ясного неба. Я думала, что уже не способна на чувства, позолота иллюзий слетела, а реальность слишком сера. Но судьба подарила мне встречу с тем, кого я ждала всю жизнь. Знаете, если бы я не струсила и поехала учиться в Киев, как того хотела мама, я бы обязательно встретила его раньше. Не знаю, где, но встретила бы. Потому что Бог делал его под меня. Помните, как у Фриша в «Назову себя Гантейнбан»? Человеку заготовлен целый шкаф судеб. Но он выбирает одну, в зависимости от того, какую открывает дверцу.
— Он женат? — перебила ее Михайловна.
— …И не единожды, — вздохнула Мария. — Такие мужчины не бывают свободны… Но у меня есть шанс, его жена актриса, а это публика капризная. Вот состарится Сидоров, и она его бросит или заведет любовника, а тут я, преданная, понимающая. Буду возить его в каталке, укутав ноги пледом и читать ему стихи на берегу Финского залива.
— Боже, Марья, у тебя винегрет в голове, — вздохнула заведующая, — почему каталка и откуда в Киеве Финский залив?
— Это так, видения, — рассмеялась Машка, — он говорил, что в старости уедет в Эстонию, будет жить на берегу моря, деньги на домик есть, эстонский знает в совершенстве. «Старик и море» — они очень похожи друг на друга…
— А муж, а дети? — осторожно напомнила старшая подруга.
— Мужу останется квартира, это плацдарм для новой жизни, дети разлетятся, как птицы — вздохнула Машка. — И вообще все это будет нескоро, а пока у меня дела — буду молодеть, учить языки и шлифовать достоинства.