…Лев Аркадьевич считал сорокалетних старухами и, если и оказывал жене знаки внимания, то как бы в прошедшем времени…
Затяжное осеннее тепло было компенсацией за дождливое лето.
— Вот и спасибо, — мысленно говорила Лида, уплывая глазами в ажурные лоскуты бирюзового, еще не выцветшего неба, просвечивающего сквозь густые кроны деревьев, туда, где правил миром невидимый глазу и непостижимый сознаньем творец. — Спасибо за теплый воздух, за шелест травы, за чириканье птиц, и все это даром, совершенно даром.
Лидино время двигалось к старости, и в те редкие несуетные минуты, когда она это осознавала, абстрагируясь от мелких забот, она ощущала себя маленькой девочкой на крутой, обледенелой горке, стремительно скользящей вниз, и на глаза наворачивались слезы, так безумно было жаль себя. Но она включала логику, а с ней аутотренинг, и повторяла себе банальную истину, что никто не вечен под луной. Сегодня было тепло, страшный образ горки ее не преследовал, и было сладко заблуждаться на предмет того, что зима не придет вообще.
В парке, где Лида гуляла с голубой чопорной болонкой, старой ворчливой девой, по случаю выходных работали лотки с сувенирами. От нечего делать она подошла к одному и стала перебирать вкусно пахнущие деревом ложки, гребешки и туески. Но особенно ей понравилась шахматная доска, уставленная коричневыми фигурками, каждая из которых легко помещалась в ладони и действовала, как массажер. Скоро у крестницы день рождения, надо бы что-то купить. Деревяшки стоили дорого, но рядом лежали дешевые россыпи цветного пластмассового барахла. Лида повертела в руках какие-то бусы, безвкусную литую шкатулку и опять ухватилась за дерево. Вот она прелесть живого в сравнении с мертвым, и руку ласкает, и глаз, и обоняние.
— Что-нибудь подобрали? — раздался голос продавца, и Лида вздрогнула. Нечто неуловимо знакомое, навевающее воспоминания о чем-то значительном, важном, большом, но забытом, было в тембре, интонаци, дикции женщины. Она подняла глаза и обомлела. Перед ней стояла Анастасия, главный инженер с ее прежней работы, и она же супруга начальника, умершего лет десять назад. Они никогда с ней не были близки, слишком разные весовые категории, но образ этой женщины всегда казался ей трагично-загадочным и внушал уважение. За десять лет Анастасия изменилась до неузнаваемости, она похудела, и на фоне короткой стрижки помолодела, большие глаза стали еще выразительней, а горько-ироничные складки у рта наполнили образ каким-то магнетизмом, будто свидетельствовали о том, что их обладательнице даны особые знания, недоступные простому смертному.
— Вы меня не узнали? — спросила Лида.
— Узнала, — спокойно ответила Анастасия. — Как поживаете, как дети?
— Спасибо, все хорошо. Относительно… — ответила она и шикнула на болонку, положившую лапы на лоток. — А у вас?
— Как видите, — усмехнулась Анастасия. Она вытащила из кармана широкого блузона сигареты и закурила.
— Но… — замялась смущенно Лида, — почему вы стоите здесь? Вы же классный специалист.
— А где мне быть? — опять усмехнулась Анастасия. Причем не горько или обижено, а как будто даже весело. — Инженеры сейчас не в цене, работы не найдешь. А со старого места меня попросили.
Это был шок, который надо было переварить и осмыслить. Новый начальник КРЕДО, мальчик, пришедший с улицы, самоуверенный стервец, которого босс научил, вразумил и по доброте душевной приблизил, сделав своим замом, после его смерти выгнал вдову на улицу?
— А как малышка? — спросила Лида, чтобы заполнить паузу.
— Малышка — студентка университета, учится на третьем курсе правового на одни пятерки, но ее собираются отчислять, потому, что мне нечем платить за учебу.
— Как отчислять? — изумилась Лида. — Но ведь ректор был другом босса, я сама однажды накрывала стол к его приходу в кабинете Льва Аркадьевича.
— Я написала ему заявление с просьбой перевести Анжелку на бюджетное отделение, учитывая ее блестящую успеваемость. Но он отказал. — почти торжествующе улыбнулась Анастасия. Похоже, ей нравилось шокировать Лиду тем, с чем сама давно смирилась. Так идущий в веригах поучает мазохистское удовлетворение от демонстрации сытым и упакованным своих кровавых мозолей.
— Хорошо, — сглотнула Лида колючий ком. — А его кум Сергей Алексеевич? Он же теперь второй человек в милиции. Они, я слышала, контачат с правовым факультетом.
— Обращалась, — кивнула Анастасия. — Полный мороз, пожал плечами и учтиво ответил, что ничем не может помочь.
Из соседней аллейки вынырнула веселая компания молодых родителей и шумных детей, видно было, что взрослые слегка под шофе, и в их временном пространстве бушует жизнерадостная, оптимистичная весна.
— Мама, смотри, какая прелесть, — воскликнула белокурая девочка лет шести, схватив с прилавка яркие пластмассовые бусы. — Давай бабуле в подарок купим!
Мама, такая же девочка, но постарше, как видно разделяя дочкины вкусы, заинтересованно кинулась перебирать дешевые безделушки. Ее муж, мужчина лет тридцати пяти, крупный, с интеллигентным лицом, чем-то смахивающий на Бондарчука в роли Безухова, смотрел на них с нежной снисходительностью.
— Может лучше что-нибудь деревянное, — посоветовал он, но жена досадливо отмахнулась, — Ты что, оно такое страшное, коричневое, как старушечьи чулки!
— Они еще сами молоды, — догадалась Лида, — вот и не чувствуют мертвечины. — А он мудрей и взрослей, его уже тянет к живому и натуральному.
Когда Лида была молодой, она любила кримплен, шелка и капроновые чулки, а теперь умиляется хлопку, байке и льну. И с продуктами то же самое. Полюбила вдруг каши, творог, а по молодости предпочитала колбасу и торты.
Анастасия переключила внимание на покупателей, и Лида, воспользовавшись случаем, поспешила раскланяться. О чем еще говорить, если и так все понятно? Но, продолжив прогулку по парку, она уже не могла отцепиться мыслями от покойного босса, и камнем пошла ко дну воспоминаний.
В этот город она приехала с севера, навестить родителей и прицелиться, сделать примерку на будущее хорошо ли ей будет здесь, если вдруг переехать — найдется ли нормальная работа, не заскучает ли без старых друзей. Стоял конец августа, городская площадь была усеяна людьми, гремела бравурная музыка, а в небе яркими цветами вспыхивали спортивные парашюты. На маленькой эстраде невысокий седой человек что-то рассказывал смешным голосом под Жванецкого.
— Местный юморист? — спросила Лида стоящую рядом изящную девушку.
— Нет, наш босс Лев Аркадьевич, — улыбнулась она, — президент фирмы КРЕДО. Сегодня наша годовщина и по этому случаю праздник.
Лида прислушалась, седовласый был прирожденным артистом и психологом. Он говорил о банальных вещах, но они задевали, пробивали, поднимали над обыденностью, рождая в душах чужих людей ощущение общности, и хотелось как в той замечательной бардовской песне сейчас же решительно взяться за руки, чтоб не пропасть по одиночке.
— Мама, — заглянула в глаза Лиде шестилетняя дочь, — А тебе дядя что-то в сумочку положил.
— Какой дядя? — очнулась она. Сумочка была расстегнута, и на том месте, где еще недавно гарантией полноценного отпуска покоился пухлый кошелек, теперь издевательски серел пыльный булыжник. Земля рванула из-под ног. Лида закружилась на месте, как юла, пытаясь сделать невозможное выцепить глазами в толпе вора. Но того, разумеется, след простыл. А праздник шел своим чередом, начались какие-то конкурсы, вручение призов, но Лида уже ничего не слышала. Она отошла к ларьку с прохладительными напитками и, закусив губу, дала волю слезам. Перепуганная дочь виновато оправдывалась:
— Честное слово, мамочка, я думала, что дядя хотел пошутить.
Наверное, это была судьба, что подошедший к ларьку Лев Аркадьевич учуял дух отчаянья и трагизма, витающий в трех шагах от него. Он увидел испуганного ребенка, плачущую мать и не смог не вмешаться. А уже через час Лида пила шампанское в просторном, полном молодых веселых людей, кабинете, а дочь, забравшись с ногами на кожаный диван, смотрела мультики по телевизору.
Домой к родителям их довезли на служебной машине, а в сумке лежал конверт с тремя миллионами (это было время купонов и больших нулей), которые Лев всучил с такими словами:
— Тебя ограбили на моем празднике? Значит, за моральные и материальные издержки отвечаю я.
На Север она не вернулась, друзья погрузили и отправили контейнер, они же помогли с обменом квартиры, а через пару недель Лида работала в страховой фирме КРЕДО старшим специалистом.
То, с чем она здесь столкнулась, было полной фантастикой и не походило ни на одно учреждение в мире. Большой романтик и чудак, экстремал и веселый экспериментатор шеф, сам всю жизнь страдавший от рутины, чужой трусости, зависти и скудоумия, решил сделать переворот в сфере предпринимательства и человеческих отношений. Его бизнес был целомудренно честен, а отношения с подчиненными отечески покровительственными. В неимоверно раздутом коллективе наряду с талантливыми специалистами работала самая разношерстная публика — от чьих-то непутевых сыновей до уличных проституток, которых босс спасал праведным трудом и снисходительным отношением. Похоже, он не просто выводил новую человеческую популяцию, с энтузиазмом мичуринца скрещивая элитные семена добра, искренности и доверчивости с сорняками человеческих пороков, а лично получал удовольствие от этой достоевщины, спеша высадить, пока жив, райский сад на грешной земле.
Конечно, босс и сам грешил мелкими слабостями. Он был веселым неисправимым пьяницей, откровенным бабником и любил смачно позубоскалить, легко перегибая допустимую планку. И однажды Лида чуть не запустила ему в голову тяжелой гипсовой кружкой, да, слава Богу, смогла сдержаться. И уволилась она из-за какой-то глупости, громко хлопнув дверью, но ушла не в свободный полет, а прицельно и взвешено, так как к тому времени, благодаря ему же, завела немало полезных знакомств. Сильные мира сего уважали босса и были с ним на короткой ноге. Может потому, что не могли противостоять его обаянию, может, преклонялись перед умом и силой духа. А еще очень многие из них были ему обязаны. Глядя, как он виртуозно устраивает чужие дела, Лида сравнивала его с кукольником, управляющим марионетками. И не раз удивлялась, слыша, как им же облагодетельствованные позволяли себе злословить, перемывая шефу косточки, считая его предполагаемое богатство или смакуя любовные похождения. Анастасия, отвечавшая за важный участок работы, разумеется, знала всю подноготную мужа и то, как к этому относятся приближенные, но права голоса не имела. А потому держалась снисходительно надменно и отыгрывалась в кругу оппозиции, которую организовала в своем отделе.
Между ними была огромная разница, лет двадцать, а может и двадцать пять, но Лев Аркадьевич считал сорокалетних старухами и, если и оказывал жене знаки внимания, то как бы в прошедшем времени, вспоминая ее осиную талию и наивные блюдца глаза. Ее молчаливая таинственная фигура высокомерно реяла на недосягаемых для Лиды высотах, впрочем, она, Лида, не была скалолазкой, и редко задирала голову вверх. Но пару раз удостоилась чести быть замеченной, один раз на каком-то празднике, устраивать которые босс любил и умел, когда произнесла удачный остроумный тост, и Анастасия вдруг проплыла в ее угол и смачно поцеловала в щеку, а в другой — на собственных именинах.
Помнится, тогда Лида впервые задумалась, как удается ей, зрителю бесконечных романов супруга, сохранять такое достоинство, спокойствие и неподдельный интерес к жизни. Как хватает великодушия (или интеллигентности?), чтобы не преследовать юных профурсеток исподтишка. А может, она его просто любила и смотрела на все сквозь пальцы, как смотрят матери на баловство детей, тихо радуясь их наивной радости?
Лев и Настя не спали друг с другом, это ни у кого не вызывало сомнений, и тем не менее оставались семьей. Вся изнанка его фейерверков, вся уборка темных подсобных помещений, спрятанных за помпезным дворцовым фасадом, доставалась жене. И она кормила, одевала, лечила, выхаживала после похмелья, терпела приступы дурного настроения. Босс безумно любил свою дочь, вобравшую в себя все самое лучшее, что было у отца и матери. И даже странность родительских отношений пошла ей на пользу, рано добавив взрослости и избавив от инфантилизма.
— Как ужасно, что теперь она на семи ветрах — никем и ничем не защищенная! — тоскливо сжималось Лидино сердце. — Что райский сад Льва Аркадьевича оказался террариумом, а доброта, пролитая на пороки, лишь укрепила последние.
— И Бога не боятся, — шептала она деревьям, тоже заметно разволновавшимся и ронявшим на землю редкие желтые листы. Нет, Лида слышала краем уха, что после смерти босса Анастасию разорили его помощники, прибрав к рукам заматеревшее, крепко стоящее на ногах предприятие. Но не могла и предположить, что обобрали подчистую, более того — сократили ее должность и выкинули на улицу.
— Завтра же, завтра с утра позвоню в милицию, в исполком и ректору, — поклялась она мысленно, а еще лучше, напишу им обстоятельные письма. Ментам напомню, как Лев много лет премировал лучших оперов и участковых, даже конкурс для них изобрел — «Честь имею». Ректору — как платил стипендию всем университетским матерям-одиночкам! Высокому чиновнику — как вытащил его из щекотливой ситуации. А еще позвоню его заму, сладкому «мальчику-с-пальчику», борзо собирающему чужой урожай, и скажу, что Бога надо бояться, ведь он, Всевышний, все видит и слышит!
Ночью Лиде приснился небесный чертог. Она шла по цветущему саду, зная, что очаровательный грешник Лев Аркадьевич непременно где-то здесь. И вдруг услышала его незабываемый смех — дробь по дереву — и чей-то зычный обиженный голос:
— Что ж ты, бяка, творишь! У Спасителя нельзя выигрывать.
Они уютно сидели под деревом за ажурным пластмассовым столиком, и босс шумно сосал леденцы, выщелкивая их из сигаретной пачки, лежащей рядом с шахматной доской, точь в точь такой же, что продавала Анастасия.
— А вот и Лида пришла! — сказал он буднично. — Ты чего такая печальная?
— Ваши ученики и друзья оказались предателями! — выпалила она.
— Эк удивила! — усмехнулся босс и кивнул на бородатого партнера, — его тоже.
— На вашей могиле даже памятника нет! — Жена не может выкупить его из мастерской.
— Ну и хрен с ним, ты же меня не забыла? И не ты одна, я надеюсь.
— Анастасия с Анжелкой нуждаются, на хлебе с водой сидят. Что ж вы полгорода кормили, а им в чулке ничего не оставили? — упрекнула Лида.
— Бессеребренник он, — вмешался вдруг бородатый. — За то его здесь и держу. А тебе здесь быть не положено, давай-ка, давай назад.
И тут она увидела ту самую ледяную горку, бесконечной лентой убегающую вверх, но страшно почему-то не стало. Рядом стояли саночки — красные, зеленые, желтые, Лида плюхнулась в последние, солнечные, зажмурилась, готовясь к тому, что ветер зашумит в ушах, и …проснулась.
На столе тихо тикал будильник. Круглый, в старческих канапушках лист, беспомощной пятерней прилип к форточке, словно моля о пощаде. За ночь осень выгрызла остатки ненавистного лета и теперь бесновалась, стегая деревья плеткой ветра с дождем. Лида умылась, заварила кофе и села за лист бумаги. Но нужные слова не шли. Лучше позвонить, решила она. Да так никому и не позвонила. Может, поняла, что милость неблагодарных страшнее яда? Или догадалась о тщетности разбудить не одушевленное? Зато она разыскала тех, кого веселый чудак Лев Аркадьевич лишь мимоходом коснулся легким крылом добродетели. И они, дружно скинувшись, насобирали Анжелке на один семестр. А что будет дальше, покажет жизнь, она мастерица на неожиданные варианты.