Он перестал меня стесняться, улыбался по-свойски, даже подмигивал, когда я меняла беговую дорожку на степпер, мол, устала старушка, отдохни. В общем, подружились мы, и, бог знает, сколько бы продолжалась маета моего сердца, если бы однажды мы не столкнулись на выходе…
Четвертый день я поедаю себя. Четвертый, освященный моею нетерпеливостью, день… И остановиться бы, но нет, я слишком увлечена новой игрой… Ах, если бы я только не годилась ему в матери. Но это так, с натяжкой — вот если бы в те времена, когда мне было шестнадцать, и я была бы легкособлазняемой дурочкой, то сейчас у меня был бы двадцатилетний сын… Слишком много «бы», скажете вы, и будете правы, в шестнадцать я и приблизительно не представляла, что такое мужская страсть. Зато сейчас я узнала, как у мальчишки пахнет ложбинка между бедром и пахом. Запрет придает моей любви необычный вкус — вкус вины, терпкий, грешный, адский.
— Придешь в зал сегодня?
— Наверное.
Что значит «наверное»? Он не уверен. Не хочет видеть меня. Сейчас, надо сделать это сейчас, пока не поздно, бросить трубку и забыть!
— Тебя захватить?
— Ммм… хорошо.
«Ммм, хорошо» — одна секунда, а мозг взорвался, в висках застучало, сердце охвачено ревностью, а язык не справляется со словами, которые необходимо сказать. Сказать, прямо сейчас!
— В девять, я заеду в девять.
— Окей.
Четвертый день, проклятый четвертый день.
Раньше я маялась лишь от безделья, пока черти не понесли меня в фитнес-центр. Тренажеры, смазливые инструктора и зеленый чай в баре — хороший способ занять себя, плюс общество красивых и состоятельных дам, которым, как и мне нечего делать. Директриса центра, известная светская тусовщица, то и дело мелькавшая на глянцевых страницах и голубых экранах, была горда своим персоналом, и дамы были довольны — у каждой страстишка или не обременяющий романчик с накачанным инструктором. Я не осуждала, но и не желала закрутить интрижку. Так продолжалось около года, пока я не увидела его.
— Упражнение «бабочка», повторишь десять раз, потом отдых, — посоветовал мой инструктор. Я упором свела предплечья, выдохнула, вернулась в исходное, но так и осталась с разведенными локтями позабыв как дышать…
Юный бог — гармоничное тело, красивое лицо, милый румянец, и голос соблазнителя. Эта разница между мужским голосом и мальчишеской внешностью и привлекла мое внимание. Приходя к своей матери, он проводил пару часов на тренажерах, и я стала подгадывать время, чтобы полюбоваться им. Уязвимость своего сердца я обнаружила, когда директриса познакомила меня со своим сыночком. Бедное сердечко задрожало, ладони вспотели, щеки моментально залило краской. Смотрю на него, а он тоже покраснел. Мальчик мой! Здороваться стали при встрече, разговаривать. Он перестал меня стесняться, улыбался по-свойски, даже подмигивал, когда я меняла беговую дорожку на степпер, мол, устала старушка, отдохни. В общем, подружились мы, и, бог знает, сколько бы продолжалась маета моего сердца, если бы однажды мы не столкнулись на выходе. Красная спортивная куртка, голубые джинсы, жутко модная койотовая шапка — картинка! И я перья свои распушила — шиншилла, бриллианты, «Хонда» серебристая. Садись, мил дружок, я тебя покатаю… Сел, отвезла к себе, уговорила фильм посмотреть новый, про Джеймса Бонда, уж очень ему Дэниэл Крейг нравился. Это потом я себя убеждала, что фильм он мог и в кинотеатре посмотреть, просто ему хотелось побыть со мной, а причина… была бы причина!
…И это случилось. На диванчике у домашнего кинотеатра. Джинсы на полу, трусы на аудиосистеме, сердце вдребезги. Заниматься с ним любовью, все равно, что лакомиться «монпасье» — леденцовые короткие минуты, и снова дразнящие ласки, и очередная мелкая конфетка. Я безумно хотела эту сладость, и он разбрасывал прозрачные горошины, в пакетике их много…
На следующий день я полетела в зал на крыльях, он стал необходим мне, как воздух, и для того, чтобы жить дальше, мне надо было увидеть его. Ах, Александр Сергеевич, как верно: «Я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я!» Но первой я встретила его матушку, она приветливо со мной поздоровалась и поинтересовалась успехами. О, если бы она знала, если бы одним глазком посмотрела на «успехи» своего милого мальчика, на его спину в капельках пота на тренажере имени меня! Герой мой пришел поздно, я успела выпить ведро чаю, прежде чем обнаружила его разговаривающим с Жанной, по прозвищу «вантуз». Говорящее прозвище, ничего не скажешь, в зале ходили легенды о жертвах «вантуза», удаляющей денежный засор через известный мужской орган. Сухая, как жердь, Жанна кокетничала с моим малышом, а я, обжигая пальцы горячей кружкой, пыталась держать себя в руках.
— Привет.
— Привет. Домой когда поедешь?
— Не знаю еще…
— Хочешь, подвезу тебя?
— Ммм… ладно.
Тело его, в солярии подпеченное, казалось смуглым по сравнению с моей молочной бледностью. Шоколад и сливки, и снова шоколад. В автомобиле было темно, лишь мерцали знаки на приборной панели, тихо звучала музыка, и свет от одинокого фонаря падал на лобовое стекло, даря мне чудесную картину — моя любовь, со спущенными брюками, в расстегнутой рубашке, и жутко модной койотовой шапке.
Часы без него стали для меня мучением. Я ревновала, не к кому-то лично, ко всем сразу, но особенно к его матери, потому что сама хотела быть ею, той легкомысленной шестнадцатилетней девчонкой, бесконечно беременной моим мальчиком. Боже мой, — думала я, — как я жила раньше? Как могла не чувствовать, что он рядом, как могла отдавать себя другим, и даже три раза думать, что влюблена! Черствая, аморальная дрянь, со слепыми глазами и каменным сердцем.
— Хочешь, пойдем куда-нибудь?
— Нет.
Он боится, что его увидят со мной. Разница очевидна, пусть и не все шестнадцать, но десять точно. Или он испугался того, что я буду платить за него в кино или баре?
— Поедем ко мне.
— Неудобно, вдруг придет кто-нибудь.
— Никто не придет, я живу одна, если ты еще не понял. Поедем?
— Ммм… поехали.
Он был другой, более уверенный в себе, что ли… Нагота наша не стесняла его, он заставлял меня взлетать на качелях страсти, и кричать, кричать, кричать, под его ладонью, закрывающей мой рот.
После того, как захлопнулась дверь «Хонды», я долго сидела у подъезда, и не хотела уезжать. Сумасшедшие мысли роились в моей бедной головке: прорваться через заслон консьержа и уснуть у его двери, съёжась на колючем ковролине.
Воспоминания вызывают дрожь и испарину. Нет, так нельзя. Надо остановиться, иначе я разорву свое сердце, сожру себя сомнениями, сойду с ума. Четвертый день. Четвертый день моей настоящей жизни…