Давайте поиграем

Я изменял Валерии несколько раз. Это происходило, когда ее привычное «ты меня бросишь» доставало больше обычного.

 

Я скачу на белой лошади. Лицо — крупным планом. Глаза безумные. Мне по роли положено иметь такие глаза. Ведь я, молодой офицер лейб-гвардии Ея Императорскаго Величества, только что узнал о неслыханном оскорблении женщины, которую люблю. И я мчусь отомстить обидчику. Через девять минут экранного времени обидчик метким выстрелом угодит на дуэли в мое благородное сердце… Интересно, в зале кто-нибудь заплачет? Тогда, в далеком семьдесят третьем, рыдали даже мужчины… Спустя десять лет в журнале «Советский экран» известный кинокритик написал обо мне, уже популярном актере: «Борис Радиевский, еще будучи студентом ВГИКа, ворвался в наше кино на белой разгоряченной лошади».

Белая лошадь… Мои безумные глаза… Справедливости ради надо признаться: такое «натуральное» безумие рождалось всего лишь от страха, что я свалюсь с этой самой белой лошади. Режиссер был неумолим: «Никаких дублеров! Ты молодой. Справишься» Справился. Первый фильм принес мне славу, стал залогом удачливой актерской судьбы и причиной переживаний моей молодой жены Валерии. У Валерии появилась навязчивая идея, что я ее оставлю.

Я не оставил Валерию. Мы с женой даже вместе снимались. Нас называли неразлучной парой, что в актерском мире — редкость. У нас взрослый сын Федор. Он недавно окончил театральный институт, и мне очень хочется верить в его счастливую звезду.

Мы прожили с женой двадцать пять лет. «Ты бросишь меня, Борька, — повторяла она каждый раз, когда хвалили мою очередную роль в очередном фильме. — Я чувствую: так обязательно произойдет. Произойдет… Когда я меньше всего буду этого ждать». Но ждала она постоянно. И всегда встречала меня со съемок с подозрительной саркастической улыбкой, которую я ненавидел. На двадцать шестом году совместной жизни она ушла от меня к нашему общему приятелю — сценаристу Вадиму Крылову.

Я думал обо всем этом под мелькающие кадры моего первого фильма «Второй выстрел», которым начиналась моя встреча со зрителями в Центре досуга маленького приморского городка Солнечного, что под Одессой. Я думал об этом, и заурядно-избитая мысль о быстротечности времени вынуждала меня не всматриваться в свое почти мальчишеское лицо на экране. Фильму двадцать семь лет, и давно уже нет того студента ВГИКа, которому так пофартило в самом начале актерской карьеры. Мне вот-вот стукнет полтинник. За спиной — около тридцати фильмов. В двадцати трех их них я сыграл главную роль… Что еще я расскажу жителям Солнечного, которые досматривают сейчас «Второй выстрел» и ждут от меня откровенных излияний? На дворе — двухтысячный. Время откровенно жесткое, и не в одной «желтенькой» газетенке уже попытались докопаться до причин разрыва «неразлучной пары» — Валерии Зеленцовой и Бориса Радиевского. Много новенького пришлось мне прочитать о своей «закадровой» жизни. Намекнули даже, как это сейчас модно, на «некоторую склонность к голубизне» популярного актера Радиевского. А вдруг сейчас кто-нибудь из зала прямо в лоб спросит: «Борис Феликсович, а это правда, что вы голубой?… Вот я в газете читал (читала)…» Провинциалы на подобных встречах бывают излишне безапелляционны, чтоб не сказать наглы. Я вообще не люблю провинцию, грешен. Я москвич по происхождению и, как теперь принято говорить, по жизни…

— Борис Феликсович, пора…

Довольно большой зал для маленького городка. Я легко вскочил на сцену.

— Добрый вечер, дамы и господа!…

Аплодисменты…

Старая крепость… Вернее то, что от нее осталось. Любят киношники город Солнечный благодаря этой крепости. Сколько метров пленки здесь отснято — не сосчитать. Когда-то я уже снимался на фоне этих руин. Вот и снова довелось. И слава Богу: многие из нас сидят теперь без работы…

Мы снимаем обычную мелодраму, замешанную на исторической теме. Сценарий слабоват, но любовную линию мне нужно протянуть «на ура». Нужно, потому что шансов на героя-любовника остается с каждым годом все меньше.

В городе Солнечном каждый день идет дождь, а нужно как раз то, в честь чего назван этот городишко. Съемки затягиваются. Я устал. Гостиница не отягощена сервисом…

Море… У моря хорошо, но зверски хочется домой.

Возвращаясь поздно вечером в гостиницу, я успел отметить, что на солнечнинских путанах лежит такой же отпечаток провинции, как и на остальных местных жителях.

Ее я увидел, когда открывал двери своего «отеля». Я заходил, она — выходила. Я слегка обалдел, увидев эту женщину. Она была существом не отсюда. Я не имею в виду, что не из Солнечного. Нет, она вообще была из тех редчайших созданий, о которых можно сказать — из Ниоткуда. Мне, объездившему весь бывший Союз, побывавшему в семи зарубежных странах, очень редко доводилось встречать подобных женщин. Может, не везло. Может, у меня планка завышена, не знаю. Я не гулена. Меня нельзя даже назвать любителем слабого пола. Но та, что выходила из гостиницы, та, перед которой я поторопился распахнуть дверь, поразила меня сразу. Настолько, что я потом смотрел ей вслед через окно холла и спрашивал себя, что же именно в ее облике заставило меня делать это.

— Борис Феликсович!… Борис Феликсович… — ко мне подошел оператор из съемочной группы. Он что-то говорил о завтрашних съемках, но я не слушал.

Вот странно, черт побери!…

Я увидел ее на следующее утро. У моря, когда решил принять порцию ультрафиолета. И — странное повторение: — я — на пляж, она — с пляжа. Я увидел ее, и мысленно поблагодарил судьбу за этот маленький городок, где люди имеют возможность случайно встретиться гораздо чаще, чем в огромном «сити». На этот раз она скользнула по мне взглядом. Я даже успел разглядеть под низко нависающей челкой выразительные глаза. К сожалению, она слишком быстро отвернулась. Что это? Элитарное воспитание, налагающее запрет на желание глазеть на известного артиста, или что-то другое? Может, спешит на работу?

«То, что я чувствую к тебе, Наденька, родная, невозможно высказать… Это что-то такое, что человек испытывает лишь однажды… Уедем отсюда, исчезнем из этого страшного места… Наденька, родная, я…»

— Стоп! Отдыхайте, ребята! Борька, я от тебя — в оргазме.

Наш режиссер Тимчук даже когда ест что-нибудь вкусное, то восторг по этому поводу выражает именно этим словом.

Я думал: вот сейчас открою дверь гостиницы — и все повторится. Как вчера. Напрасно.

На всякий случай, задержался в холле. Командировочная, наверное… Интересно, в каком она номере?

— Что-нибудь не так, Борис Феликсович? — дежурный администратор, дама безразмерная что вдоль, что поперек, «засекла» мое замешательство и теперь решила выяснить его причину.

— Вчера я видел здесь женщину… — неосторожно рассекретил я себя. — Молодая высокая блондинка. Платье в полоску. У нее еще серьги…

— Серьги длинные, почти до плеч, да?… — она перешла на доверительный шепот, словно я был засланным агентом, а она — моей связной. — Металлические? Позвякивают?

— Кажется…

— Это Анечка. Подруга одной нашей горничной. Приходит иногда… Она работает в нашем театре. Художницей. Вы говорите, молодая? Но ей за сорок, кажется…

— А вам сколько? — спросил я.

Администратор сарказма не уловила. Она кокетливо закатила глаза и призналась:

— Тридцать шесть.

Я бы ей дал шестьдесят. А еще я мысленно поздравил себя с полученной информацией. Надо же, в этом «тауне» даже театр имеется. Анечка…

Театр оказался кукольным. Он помещался в странном сараеобразном ветхом строеньице. Слева от входа висела афиша, гласившая, что в фойе театра экспонируются гравюры художника Анны Владимировой. Она?…

Я зашел в фойе. Там было полутемно, холодно и пусто. Не толпился народ у гравюр Анны Владимировой. Я заранее знал, что мне понравятся ее работы. Но не ожидал, что они меня поразят! Фантазии на темы Достоевского, Булгакова, Грина… Печаль и безысходность в каждой вещи. Оголенный нерв в каждой линии… Полета нет. Лишь готовность, стремление к нему. Еще шаг, еще один — и…

Она стояла у лестницы. Она смотрела на меня. Я подошел. Она сделала шаг назад.

— Это ваши работы?

Она кивнула и сделала еще один шаг назад.

— Меня зовут Борис.

Она снова еле-еле кивнула.

— Я — Борис Радиевский. Я здесь на съемках… У вас удивительные работы… Позвольте с вами познакомиться, Анна…

— Игнатьевна, — подсказала она. И стала быстро-быстро подниматься наверх по лестнице. Серьги в самом деле «позвякивали».

— Борька, ты как телку раздеваешь?! — орал Тимчук, переходя на фальцет. — Консультанта тебе пригласить?

— Каскадера-дублера ему лучше, — спокойно, но достаточно громко и внятно посоветовал помреж Аркаша Финт.

— Идите к черту! — беззлобно отозвался я. — Тоже мне придумали: любовная сцена в развалинах. Этого в сценарии…

— Давай, давай, пофилософствуй в тряпочку, — моментально отреагировал на критику Тимчук. — Ты мне про сценарий расскажи, высокую литературу вспомни!

Все хохотали и «расхолаживались». Я думал об Анне. Решился отпроситься, сославшись на усталость и разбитость. Я могу себе иногда позволить подобную вольность.

— Анна, позвольте пригласить вас… Куда угодно, Анна. К морю. В ресторан. В парк…

— В гостиницу, — пополнила она мой список. Потом приблизила ко мне свое удлиненное лицо, выдержала паузу и добавила: — Пожалуйста, очень вас прошу, оставьте меня в покое.

— Но почему, Анна?… Почему вы так… Я же говорил вам, что совершенно свободен. И это не просто слова. Вы мне так нравитесь… Вы говорили, что не замужем… В чем же дело? Я совершенно не в вашем вкусе?

— Совершено, — призналась она, вздохнув и избегая смотреть мне в глаза.

Тут что-то не то. И не в том дело, что я, известный артист Борис Радиевский, и мысли не допускал, что могу кому-то не понравиться, тем более — этой художнице-провинциалке с раскосыми глазами. Она просто странно как-то выражала свои эмоции. И даже это «оставьте меня в покое», такое, казалось бы, ясное и недвусмысленное, прозвучало из ее уст необычно. Вроде как что-то стояло до произнесенного, многоточие — после и много-много всего — за ее фразой.

— Я вас не понимаю, Анна. Вот пытаюсь…

— Не пытайтесь, — почти шепотом посоветовала она и ушла.

Я поплелся за ней, хотя за мгновение до этого дал себе слово забыть о ее существовании. Так мы и шли: она — впереди, я — в двух шагах от нее. Сентябрьские сумерки недостаточно густо скрывали нас, странную пару. Меня узнавали, удивленно оборачивались. Казалось, что ее это нисколько не трогает: увязался песик, ну и черт с ним.

Мы добрались до пустынного пляжа, где она устроилась на первом же топчане. Я сел рядом.

— Анна…

— Борис, когда ваши съемки закончатся?

— Думаю, что скоро. Я вам противен? У вас кто-то…

Она снова странно посмотрела на меня. Я подумал: у нее проблемы с психикой. Не в этом ли все дело?

— Давайте поиграем в вечер вопросов и ответов, — предложил я. — А то вы ни на один мой вопрос до сих пор не ответили… Мы не дети, Анна. Если я… Вы мне очень нравитесь… Что же тут…

— Не надо ни во что играть, Борис. Идите домой… То есть к себе.

— Можно я вас провожу?… Молчите… Снова молчите… У вас кто-то…

— Есть, — сказала она. — Есть.

И снова — та же интонация. Столько разных оттенков в голосе…

Было уже темно. У моря все-таки по-особому дышится.

Человек присоединился к нам неслышно и незаметно.

— Здравствуй, Анечка, — сказал он. И добавил (мне, как я понял). — Добрый вечер.

— Здравствуй, Витя. Как ты меня нашел? — она не удивилась его появлению.

— Я шел за вами. Не помешаю?

Я никак не мог его рассмотреть. Да, собственно, какая разница, как он выглядит? Это, судя по всему, тот самый «Есть». И все, значит, просто. Сейчас этот субъект мягко намекнет, что Борис Радиевский — третий лишний. Настроен он, вроде, дружелюбно, из чего следует, что мое лицо предстанет завтра перед камерой без повреждений.

— Виктор, проводи меня домой, — жалобно попросила она.

Подняться бы мне и уйти с достоинством, а у меня сердце почему-то сжалось.

 

Я изменял Валерии несколько раз. Это происходило, когда ее привычное «ты меня бросишь» доставало меня больше обычного. А однажды мне показалось, что я влюблен. Один-единственный раз за свою семейную жизнь я немного сошел с ума в экспедиции в Вологде. Роман начался слишком бурно. Пороху хватило ненадолго. И тут вдруг… В Солнечном… Странная Анна. Непонятный Виктор. Актер кукольного театра. Как вскоре выяснилось, Виктор — ее муж в прошлом и верный друг в настоящем.

Ни она, ни он меня не прогоняли, не оскорбляли. И мы даже однажды сходили в ресторан, где Виктор, как настоящий мужчина, пытался расплатиться, но я ему, естественно, не позволил. Я танцевал с Анной, и ее ухо подверглось нападению потока признаний, щедро сыпавшихся с моих губ…

— Почему, почему, Аннушка? — спрашивал я, искренне не понимая.

Она молчала. Она молча отстранялась. Молча пыталась меня избегать. Молча принимала цветы. Гвоздики кивали головками, словно пошатывались от ветра. У нее дрожали пальцы? От чего?

Съемочная группа вовсю обсуждала роман Борис Радиевского. Роман, которого, собственно, и не было. Решали: один я отсюда уеду или с новой женой?

— Анна, я не смогу без вас.

— Еще как сможете, — впервые улыбнулась она. И снова погрузилась в непонятный свой мир. — Я же просила…

— Но почему, почему?!…

Я целовал ее пальцы, руки. Я пытался прижать ее к себе. Она вырвалась. Убежала.

На следующий день у входа в театр меня ждал Виктор.

— Пойдем, собрат по искусству, — невесело сказал. — Поговорить надо.

Вот она, «прелесть» курортного городка. Когда лето в самом разгаре, все цветет и радует глаз, приезжих тьма. А остальные восемь-девять месяцев — как сейчас: слякоть, пустота, неприветливое хмурое море.

— Вы тут живете, наверное, ожиданием курортного сезона, — предположил я.

— Мы тут как раз наоборот — терпеть не можем ни курортников, ни сезон, когда они съезжаются.

— Но такие города как ваш только и живы приезжими.

— Что вы знаете о таких городах как наш? На съемках иногда бываете разве… А потом с выводами торопитесь, — заметил он.

— Простите, я не хотел вас обидеть.

Я лег не топчан, подставляя лицо мелким дождевым каплям.

— Речь пойдет не обо мне, — твердо предупредил он.

— Понимаю. Речь пойдет об Анне.

— Борис, не преследуйте ее больше. Хватит.

— Потому что это не нравится вам?

Я наперед знал все, что он мне скажет. Получил когда-то «от ворот поворот», но лелеет надежду на восстановление семьи. Вот и старается.

— Это не нравится ей, — продолжал Виктор. — Неужели вы до сих пор не поняли, Борис?

— Не понял, представьте. И не пойму. Анна талантлива. Какие перспективы у нее в городе Солнечном? Ни-ка-ких. Это не для нее — ваш кукольный театр… Она мне очень нравится, Виктор, очень. Я хочу забрать ее с собой. Я свободен, и собираюсь сделать ей предложение.

— Не надо.

— Я не спрашиваю совета. Я…

— Ставите меня в известность. Понимаю. Вы свободны — и, значит, препятствий, по-вашему, быть не может… Анна — несчастный человек, Борис. Она никогда не станет вашей женой. И кого-нибудь другого — тоже.

— Почему?… Она больна? Обречена?

— Вот ты и испугался… Быстро испугался… — он перешел на «ты» незаметно и органично. — Я ничего бы не стал тебе говорить. Но ваши съемки все не заканчиваются и не заканчиваются… Я подумал: вот она влюбится в тебя — и станет еще более несчастной. Потому расскажу… Ради нее… Когда мы встретились, ей было двадцать два. Я только-только приехал в Солнечный по распределению. Я увидел ее… Солнечная девочка из Солнечного. Красивая. Мы встречались около года… Когда решили пожениться, она призналась: «До тебя у меня был мужчина»…

— Виктор, ты не слишком далеко зашел в своей исповеди? Позволь напомнить: я не пастырь.

— Слушай, Борис. Слушай, дальше еще интересней, — он не обратил внимания на мою попытку остановить его. — Поженились. Первая брачная ночь…

— Очень интересно. Очень. Виктор, я не хочу, — слышишь? — не желаю знать подробности вашей первой брачной ночи. И всех ваших остальных ночей — тоже.

— Не было других ночей! Слышишь, не было! Ты так известен, талантлив, удачлив и умен! Ты тонкий психолог, да?! Ты все наперед знаешь? Думаешь, мне приятно оголяться тут перед тобой? Это ради Анны!… Никаких ночей не было… Потому что тогда, в первый раз, стоило только мне к ней прикоснуться, как она…

Он встал с топчана, пошел к воде. Ноги смешно вязли в песке. Вообще этот бывший муж был смешон в тоненькой своей курточке и брючках гораздо выше щиколоток. Зарплату свою мизерную, небось, получает с трехмесячными задержками… Герой… Искренность демонстрирует. Нашел перед кем… Он вернулся и закончил свой рассказ довольно спокойно.

— Она вскочила с постели с диким воплем. У нее была истерика, понимаешь?… А я ничего не понимал, подумал, что дело во мне. Я в себе копался… Искал причину. Еле успокоил ее. Отпоил валерьянкой. Уговаривал. Прощения просил. За что просил?… Я не был груб с ней, понимаешь?… Через день… Все повторилось… Только с еще большей силой. Она кричала… Это был уже настоящий приступ… А через неделю… Через неделю она мне все рассказала. С ней произошла одна история. Она до одури любила какого-то известного столичного музыканта… Обычная ситуация. Вырезала из журналов и газет все, что о нем писали. Лелеяла надежду когда-нибудь попасть на его концерт. Увидеть. Автограф взять. Я спрашивал фамилию, но она наотрез отказалась ее назвать. Ну, и этот музыкальный гений, думаю, певец какой-нибудь, приехал летом на гастроли в Солнечный. Анне тогда было лет девятнадцать. Восторженная девчонка, влюбленная в знаменитость… И попала она в компанию, устроившую праздник в честь этой московской звезды. Звезде бы напиться, снять девку какую-нибудь и пуститься в любовное плавание до утра. Но он бросил свой царственный взор на Анну, которая, как ты сам понимаешь, млела от восторга в присутствии предмета своего тайного обожания. По первому зову она потащилась с ним в номер, где все и произошло. Но звездный товарищ был пьян и груб.

— Он что, изнасиловал ее?

— Нет. Какое там изнасилование, если она сама, по доброй воле поплелась за ним? Еще и за счастье считала… Тут другое. Он еле держался на ногах, рвал на ней одежду, твердил какие-то пошлости… У него началась отрыжка. Потом рвота… Он быстро получил свое и захрапел. Она убежала. До утра просидела у моря. Не погибла только потому, что плавает, как рыба.

— Это все? — спросил я.

Я начинал понимать… Дождь моросил без остановки. Мы оба были мокрыми и уставшими от напряжения. Как же так, думал я, как же так? Почему?… Женщина, которую я полюбил… Неужели?… Музыкант. Певец… Почти двадцать лет назад…

— Это не все. Она не смогла забыть, понимаете? У нее начался серьезный невроз. Анна слишком впечатлительна. И с тех пор она… Она не может лечь в постель с мужчиной, понимаете?! Не может. Ни со мной, ни с тобой, ни с кем другим. Никогда! Два с половиной года длился наш так называемый брак. Два с половиной года мы рыдали то поодиночке, то вместе. Мы ездили по городам в поисках хороших невропатологов, психотерапевтов, сексопатологов. Ее лечили таблетками, уколами, психотерапией, физиотерапией. Иглоукалыванием, гомеопатией и гипнозом. Результат нулевой. Она ушла от меня, решив, что не имеет права портить мне жизнь… Как будто мне какая-то другая нужна… Теперь вот… Дру-жим…

— Но, может быть, это только… с тобой?… Прости…

— Прощаю. Нет, не только. Она делала попытки… С моей подачи даже… Безрезультатно… Главное — каждый новый врач начинал с уверений, что проблема наша — плевая… Потом назначал курс… На психотерапию вместе ходили. «Давайте поиграем», — предлагали нам на занятиях у сексопатолога. А с ней поиграла однажды бухая звездная личность — и никакие больше игры не спасут. Узнал бы, кто это… Убил бы… Поет по сей день, наверное. Ненавижу певцов. В каждом из них вижу…

— У тебя тоже невроз.

— Я люблю ее, — он как бы объяснял причину. — Уезжай отсюда поскорее, Борис Радиевский. Не надо Анну тревожить. Ей и так несладко.

Ночью была съемка. Утром я был в театре. Анну не застал. Пошел отсыпаться. Снилось много цветов и много женщин. Среди них — Анна. Она смотрела на меня своими раскосыми глазами, будто просила о чем-то. Понять бы о чем.

Проснулся к вечеру. Подумал: не может быть, что нельзя помочь. Сейчас столько возможностей в этом плане. Что мог раньше и что может теперь Виктор с его материальным уровнем?

— Анна, давайте поговорим.

Мы стояли в фойе среди ее гравюр. Она смотрела настороженно и — как в моем сне — с мольбой. Мой голос усиливал акустический эффект. И полная тишина, конечно.

— Анна, выслушайте меня… Я… все знаю. Виктор рассказал… Я помогу вам, Анна. Я увезу вас отсюда. Покажу в Москве лучшим специалистам. Давайте уедем. Там другая жизнь. Вы поймете… Вы так талантливы. Вы себя здесь губите. Во всех смыслах, Анна! Да поймите же, ваша проблема… Простите… Она решаема. Но не здесь, не в захолустном вашем Солнечном… Тот музыкант… Простите…

— Музыкант? — спросила она. Потом подошла ко мне ближе. Серьги «звякнули». — Музыкант? — переспросила она. — Конечно… Это было давно… И… вы были так пьяны…

Я вспомнил. Насколько возможно было — вспомнил. Я напился тогда. Пить никогда не умел. И не умею по сей день… Солнечный… Двадцать лет назад… Раскосые глаза… Обожающие меня глаза… Номер в гостинице… И мое идиотски-пьяное: «Давай-ка поиграем, девочка…» Кажется, она сопротивлялась. Кажется, просила о чем-то… «Звездный певец» — я?!…

Откуда мне было знать, что наш страшный мини-диалог подслушивает Виктор? Стоит на темной лестнице — и слушает… Откуда мне было знать?…

— Это он! — Виктор слетел с лестницы. — Это он! — Виктор уже был рядом с нами. — Я догадывался!… Аннушка, это был он, да?! А музыканта и певца ты придумала, да?… Да, да!…

Он ударил меня. Но слабо. Я лишь чуть пошатнулся.

— Я уничтожу тебя, урод! Я… Я твой враг теперь! Я тебя везде достану… Запомни… Отойди, Анна!

Он ненавидел меня. И правильно делал.

— Оставь его, Виктор.

Он стал рыться в карманах. Перочинный ножик никак не мог открыться в его неуверенных пальцах.

— Нет! — закричала Анна. — Нет! — и бросилась к нему.

Виктор успел слегка полоснуть туповатым лезвием мою правую руку. Я смотрел на кровь, появившуюся из неглубокой раны и думал: почему мне не больно?

Виктор сел на пол и разрыдался. Она опустилась рядом с ним.

— Пойми же, Витенька, не виноват он ни в чем. Я сама пошла в ту гостиницу. И мне никто не обещал ни большой любви, ни даже маленького удовольствия… Сама… Не тринадцать мне было, Витенька. Даже не пятнадцать, понимаешь?… Ты же знаешь все…

Они сидели на полу. Она, словно сестра, обнимала его. Уговаривала. Она оправдывала меня по всем пунктам обвинения…

Больше мы не виделись.

Съемки закончились через четыре дня. И я уехал.

 

Август 2000 г.

 

© Мария АНИСИМОВА