У каждой души в этом сложном процессе — своя миссия, выполнила — уходи…
Тело проснулось раньше, чем душевная боль. Чем сознание, тоска и даже внутренний таймер, без устали и сбоя ведущий подсчет — что надо, что можно, что еще нужно. Сквозь дырочки кремового гипюра пробивалось ликующее солнце, не то, сумасшедшее, летнее, что пропекает насквозь, словно курицу-гриль, а отстраненно-надменное, как стареющая красавица, которая не греет — не жжет, а лжет. Он встал, закурил у открытой форточки и блаженно втянул запах фиалок (странно, откуда он здесь?) напомнивший другой, такой же пьянящий — запах женщины. Забыть бы сейчас обо всем, скинуть лет десять, усталость души и лишнюю массу, данные в нагрузку за те откровения, что он сумел подсмотреть в замочной скважине Вечности. Подойти бы на цыпочках к Лиле, клубочком свернувшейся под одеялом в соседней комнате, лечь рядом и прижать ее, кроху, так тесно, что никаким стихиям и цунами не отделить уже друг от друга! Но Лиля, как дым сигареты, пока не трогаешь, вот она, есть. Протянешь руки — исчезнет, развеется, просочится сквозь пальцы, лишив последней иллюзии. Его удел — быть садовником: поливать вокруг нее землю, выдергивать сорняки, вносить удобрения. И любоваться издали увядающей красотой цветка, которым имел счастье когда-то владеть.
Глеб Сергеевич выбросил в форточку бычок, прошел на кухню и заварил себе кофе. День был начат с точностью наоборот предписаниям его врача. Но какое это имело значение? С тех пор, как он расшифровал то, над чем тщетно бились многие поколения, и извлек из крепкого орешка невзрачное ядрышко тайны мироздания, предписания наивного эскулапа — сущие мелочи, валерьянка на пороге цунами. Он выполнил свою миссию, и свободен. Разве ж лишенный эмоций создатель сделает маленькую поблажку — позволит уйти после Лили, или даст им общий конец?
Он протер ладонью портрет Алеши, своего драгоценного мальчика, который жизнью заплатил за те знания, что создатель открыл отцу, и пошел собираться на работу. Вечность — вечностью, а его обязанность — заботиться о хлебе насущном. Уйдя в работу, забыв обо всем на свете, он потерял ребенка. Теперь его задача — терпеливо пестовать Лилю.
Ночью Настя вернулась в детство. Бежала легкими ножками по песчаным тропинкам рыбачьего поселка, дразнила мальчишек, мастерящих плот на берегу залива, заботливо паковала игрушечный чемоданчик и одевала куклу. Проснулась с ощущением света и легкости, но лишь на секунду: реальность упала на грудь тяжелой чугунной гирей. Господи, все позади — бушующий зеленью сад, дворцы и балы, а она одна, в сапогах и крестьянском платке, на размытой дождем проселочной дороге. Она встала, набросила халат и закурила. Ну, кто скажет, что это нормальная женщина — берущая в рот сигарету раньше, чем зубную щетку? Из открытой форточки пахнуло в лицо лесной свежестью. Так пах одеколон ее отца, когда он носил сапоги и портупею, неделями пропадал на военных учениях, а, вернувшись домой, отшвыривал ее как надоедливого котенка и хватал в охапку смеющуюся маму. Отец… ускользающий образ настоящего мужчины… Она искала такого всю жизнь, но так и не нашла. «Настоящий» оттолкнул ее дважды — вначале реально, в ипостаси отца, потом виртуально, в образе идеала мужчины, которого она так и не встретила. Ну что ж, зато ее привечали другие — читающие стихи, пьющие водку, работающие топором и кувалдой, дающие мгновения сладких иллюзий.
Кстати, что за странные сны ей сегодня снились? Мальчики строили плот… Не Ноев ли это ковчег? Она собиралась в дорогу… Не туда ли, где все мы будем?
Настя наколотила в кружке растворимого кофе и, приятно ошпарив гортань, раскрыла вчерашнюю газету. По глазам ударил заголовок: «Ученый расшифровал Нострадамуса».
— Ну-ну, — усмехнулась она, закуривая новую сигарету. — И что нам вещает новый пророк? Очередной конец света?
Она не заметила, как углубилась в чтение. Вопросы, заданные в детстве, да так и зависшие в разряде наивных, вдруг плавно обретали ответы. Все не случайно в этом мире — говорил астролог французских королей, переведенный ее современником. Не случайно и не бессмысленно. Земля — это лаборатория, где множатся, растут, ломаются и совершенствуются человеческие души, они же — мини-компьютеры, посылающие информацию гигантскому Вселенскому Разуму. У каждой души в этом сложном процессе — своя миссия, выполнила — уходи. (Не потому ли хорошие люди гибнут быстрей, чем плохие?) Если сел вдруг в чужие сани, получишь от создателя подсказку, а может даже подзатыльник — цепочку неудач, болезни, предательства близких. Не поймешь, тогда не обессудь, быть тебе клятым и мятым. И вся эта не прекращающаяся возня — душ, умов и тел, это кипение страстей и страстишек — источник энергии для того, кто ее придумал. Самоценность индивидуума — всего лишь иллюзия, он — уголек в невидимой топке. Топке, где закалится новая популяция человека, свободного от низменных грехов, способного построить рай на Земле.
К своему глубокому прискорбию, Настя, дитя совдепии, была убежденной материалисткой. Но то, что она прочла, пробило до глубины души. Крася ресницы и укладывая феном стрижку, она пыталась уложить в лекало далекого пророка свою бестолковую жизнь. С какой миссией пришла на землю ее душа? Любить и жалеть других? Сражаться с ветряными мельницами? Подстилать соломку слишком ретивым? Все ее попытки чуть-чуть разбогатеть заканчивались комичным фиаско. А ведь правильным шла путем с точки зрения теории! Еще на заре самостийности купила у мошенников загранпаспорт, заняла у родителей тысячу долларов — все, что тем удалось спасти от инфляции, и рванула подпольным туром в Турцию. О, какое невиданное изобилие предстало ее глазам! С каким вкусом и осторожностью она покупала ковры и диванные накидки, кожаные сумочки и яркие блузки, сверкающие золотом сервизы, чтоб по законам бизнеса продать на родине и вдвое увеличить потраченное! С каким неимоверным трудом волокла на себе раздутые сумки, чувствуя, как рвутся вены на ногах. А итог? Смешно вспоминать! Продала все дешевле, чем купила, да еще сгорая от стыда, чувствуя себя подлой спекулянткой. Слава богу, хватило ума, чтоб на этом поставить точку.
Развалилась большая страна, развалились привычные ценности. Раздавив миллионы людей, новая система, как кость униженным, кинула в общество приюты и детские дома. Терзаемая состраданием к детям, Настя ушла туда из никому не нужной инженерии. А ее знакомые успешно набивали карманы грантами и гуманитарной помощью запада.
Иногда, оглядываясь на прожитую жизнь, она искренне удивлялась — почему не попала в разряд счастливых, благополучных женщин? Ведь стартовая была неплохой — родители с высшим образованием, по тем временам обеспеченные, за плечами университет, приятная внешность. И характер уживчивый, легкий, и трудоспособность, туго сплетенная с ответственностью. Правда, и наказаний не было, жестоких ударов судьбы, если не считать таковым пропасть в отношениях с мужем. А теперь ответ на ладони — так задумал кукловод. Удел ее души — не сыром в масле кататься, а до крови счесывать бока о жестокие реалии жизни — чужую зависть, подлость, коварство.
И в маршрутке, и на работе, где кублились жаждущие ласки сироты, Настя, не переставая, думала о прочитанном. И в душе нарастало нестерпимое, настойчивое желание увидеть того, кому открылась высшая мудрость. Чтоб задать ему какие-то вопросы? Или прочесть в его глазах отражение непостижимого?
Было уже около пяти вечера, когда она отпросилась с работы и, сев в трамвай, отправилась по вскользь упомянутому в статье адресу. Бывшая лаборатория давно закрытого НИИ ютилась в низеньком домике оптимистичного цвета советских пятиэтажек, обрамленном хилым кустарником. Настя толкнула металлическую дверь и очутилась в огромном сумрачном кабинете. За большим столом, подперев кулаком седую голову, сидел большой человек.
— Вы от газеты? — спросил он Настю.
Она смущенно кивнула головой. По сути, это не было ложью, ведь именно газета привела ее в эту комнату.
— Садитесь, — пригласил ученый. — Я слушаю вас.
— Почему вам открылось то, что веками пряталось от других? — облизав пересохшие губы, спросила Настя.
— Человечество вступило в такой период, когда нуждается в подсказке своего прародителя. Смещение земной оси ведет к разлому земной коры, отсюда цунами и землетрясения. Суматра, Новый Орлеан, Турция, Ирак — этот список будет продолжаться. Людям надо знать, в чем дело, и тратить силы и средства не на войны, а на освоении новых территорий.
Глаза напротив были спокойно-усталыми и светились не сумасшедшим блеском гения, а мудрой снисходительностью мессии.
— Вы счастливый человек? — спросила Настя.
— Нет, — ответил профессор.
— Почему? — удивилась она. — У вас же научная степень, признание, труд, достойный Нобелевской премии…
— Я слишком дорого заплатил за открытую завесу будущего. Но вы пришли говорить о моей работе, а не о личности, — мягко напомнил профессор.
— Ваш труд — это ваше детище, мне интересен родитель.
— Хорошо, а вы счастливый человек? — перешел в наступление ученый.
— Да! — неуверенно ответила Настя. И под пристальным взглядом ироничных глаз стала приводить доказательства — у меня любимое дело, хорошие дети, стабильный доход.
— Врете, — улыбнулся собеседник. — Вы счастливы только умом, а душа неприкаянна и одинока. И свой кусок хлеба вы добываете потом и кровью, а не клюете с ладони готовое.
— Так вы прорицатель! — покраснела Настя, пряча обветренные руки с самодельным маникюром. — Просто во мне нет лоска, вот вы и сделали этот вывод!
— Лоска? — переспросил удивленно профессор. — В фиалке тоже нет лоска, но мне нравятся эти цветы.
— Если душа обязана совершенствоваться, — покраснела Настя, — то почему Бог или Высший Разум благоволят к пройдохам?
— Их тоже ждет наказание. Пресыщенность — тяжкая болезнь. А волчье окружение, когда не знаешь, кто воткнет тебе в спину нож? А старость, немощность, смерть, избежать которых не помогут никакие миллиарды?
Он говорил и говорил. О Нострдамусе, который прожил тяжелую жизнь, о Ное, который послушал творца и прожил 900 лет, о славянской благословенной земле, колыбели христианства и родине новой религии. О Боге, которому можно молиться в любом месте, в любое время, потому, что это очищение души и концентрация ее на возвышенном.
— А почему вы ничего не записываете? — спросил внезапно профессор, — У вас в голове — компьютер?
— У меня диктофон в телефоне, — выкрутилась Настя и покрутила в воздухе мобилкой. В это время распахнулась дверь, и в кабинет влетела полная, запыхавшаяся дама с фотоаппаратом на шее.
— Боже, какое счастье, что вы не ушли, Глеб Сергеевич! — затараторила она. — Извините, что я опоздала.
Журналистка! — ахнула Настя. И, не дожидаясь разоблачений, чмокнула опешившего профессора в щеку и выскочила на улицу.
Город доживал последние мгновенья лета. Девочка в мини юбке самоуверенно переходила дорогу на красный свет. В трещине просевшего асфальта пялился в небо крошечный желтый лютик, чудом спасенный от людских каблуков. У лотка с арбузам ругалась куцая очередь, а рядом тоскливо зевала немолодая продавщица овощей. Настя купила мятых помидор и болгарского перца, чтоб приготовить на вечер лечо. И вкусно, и полезно, и диетически. Интересно, а профессор любит такое?
Она вспомнила его умнющие, печальные глаза, милую, застенчивую улыбку, искренний голос, лишенный малейшей фальши. И чуть не заплакала. Вот такого мужчину она и ждала всю жизнь — мудрого и доброго, свободного от суеты, занятого настоящим делом. Интересно, сильно он ругался, когда узнал, что она не журналистка?
А Глеб Сергеевич давал интервью и краешком сознанья сожалел — и почему он не схватил за руку эту мошенницу? Почему позволил убежать? Надо было приковать ее наручниками к стулу, заставить выпить горячего чаю. И говорить, говорить, говорить, утопая в чистых, наивных, фиалковых ее глазах.