— Не надо душ, не надо халат. Я старая толстая женщина, и мой поезд давно ушел.
Вадька влюбился в интернатуре. Известный бабник, перещупавший весь курс, и реагировавший на прекрасный пол одним-единственным местом, он был непорочен душой. Ее-то и покорили почему-то два роскошных полушария жгучей администраторши кафе «Встреча», куда он завалил вечерком с приятелем. Она, администраторша, поскользнулась на лужице кофе, пролитой нерадивым официантом, и упала прямо у столика двух приятелей. Упала не эстетично — на карачки, при этом громко матюкнувшись, но явив изумленному взору таких прелестных голубков в вырезе облегающей кофточки, что его обожгло неизведанной прежде нежностью.
Все дело в том, — размышлял он позже, пытаясь разобраться в этимологии незваного чувства, — что я случайно подглядел ее прелести. В то время как остальные дамы щедро предлагали их сами.
Скорей же всего, дело было не только в вырезе. Вадьку сразила минутная слабость явно не робкой женщины, пикантное соединение детской беспомощности и воинственной вульгарности. Вот так однажды он испытал могучее влечение к горбунье, пришедшей на прием. Нелепое платье той не только не скрывало, а даже подчеркивало уродство несчастной, тем неожиданней и ослепительней оказалась грудь, которой он коснулся стетоскопом, напомнив нежный эдельвейс, выросший на краю смертельной пропасти.
Он резво помог администраторше подняться, успев вдохнуть ее вызывающие духи и почувствовать трогательную хрупкость под легкой шелковой тканью, и тут же предложил свои услуги доктора — нет ли ушиба или растяжения связок. Все дальнейшее не отличалось оригинальностью — и «осмотр» в кабинете с барахтаньем на диване, и первое свиданье, закончившееся постелью. Но Вадька был уже влюблен, и не замечал банальности происходящего. Более того, Наташа (О, Наташа — какое прелестное имя!) казалась ему воплощением всех женских достоинств. Такой и должна быть его половина — простой, земной, выносливой и практичной, с агрессивной физиологией и одухотворенностью кошки. Никаких сложностей и закидонов, все на виду, все ясно и легко прогнозируемо.
По натуре Вадька был изобретатель, авантюрист и канатоходец. Такие умы взрывают незыблемые каноны и делают ошеломительные открытия. А другие умы кропотливо его анализируют и возводят теоретическую базу. Как раз таким человеком был Вадькин приятель Федор, с которым он заглянул в тот судьбоносный вечер в кафе.
Федор сразу учуял опасность и попытался отрезвить, образумить друга, но того уже понесло. И очень скоро прибило в гавань — трехкомнатную, добротную квартиру, где балом правила теща, директор крупного магазина.
— Посмотри на этого аллигатора, и ты увидишь, во что превратится твой хорошенький крокодильчик! — втолковывал Федор потерявшему разум другу. Но не легкая эта работа — из болота тащить бегемота!
Двадцать лет пролетели, будто неделя. Где только не трудился Вадим Викторович, чтобы выжать из профессии побольше денег! Предсказания Федора сбылись в полном объеме, и трогательные голубки, когда-то потрясшие воображение начинающего доктора, бесследно спрятались в мощных арбузах, каждую ночь требовательно выдавливающих из Вадьки положенную дозу наслаждения. И только дочь — по повадкам и внешности копия мамы — тешила его взор и радовала душу. Хотя, наученный горьким опытом, он не обольщался — в кукольной улыбке и грации котенка то щелкали зубы крокодила, то бил его бородавчатый хвост.
Перейдя из клиники в медицинский кооператив, занятый по уши добыванием денег, Вадим Викторович, в силу пытливой натуры, не мог не анализировать, не сопоставлять, не исследовать. И однажды его осенило — так вот же спасение от рака, вот ключик к жизни смертельно больного, который безуспешно ищут лучшие умы планеты! Со своим студенческим другом Вадька не виделся долгие годы. Знал, что Федор уже профессор, работает в столичной клинике и является автором нашумевших методик онкологии. К нему-то и направил он свои стопы, вдохновленные открытием.
В отличие от Вадьки, все такого же худенького и подвижного, Федор изменился до неузнаваемости. Только голос и широкая улыбка, обнажающая смешные заячьи резцы, которой профессор встретил старого друга, высветили родной и любимый образ. В тот вечер друзья долго сидели за бутылкой перцовки на кухне, перебирая по косточкам прожитые годы и обсуждая то, зачем Вадим, собственно и приехал. Вердикт Федора был оптимистичным — идея Вадьки хоть и дерзкая, но заслуживает внимания. Ее опытной обкаткой займется лаборатория института, который возглавляет Федор, а Вадим начнет писать диссертацию.
Эта пьяная ночь будто отрезвила Вадьку, сорвала с глаз пелену. На что он потратил лучшие годы? На «бабки», тут же трансформировавшиеся в туфли, кофточки, сумочки, шубки? На вздорную, примитивную особу, рожденную чтоб есть, наряжаться, орать и трахаться? А милая, приветливая супруга Федора (тоже, между прочим, врач и кандидат наук), деликатно подрезающая мужчинам то ветчинку, то сырок, то семгу, окончательно убедила бывшего бабника, что он сел не в свои сани, и полжизни ехал в тупик по чужой, не нужной дороге.
Вернувшись домой, он решил поговорить с Наташей по душам, объяснить, что стоит на пороге большого открытия, и, чтобы довести его до ума, вынужден сбавить обороты в бизнесе и заняться наукой. Но та, не дослушав, подняла истошный крик, как будто ее грабят. И Вадим, мгновенно и смертельно устав, больше не сказав ни слова, побросал в чемодан свитера и джинсы, повесил на плечо ноутбук и под ненавидящим взглядом благоверной ушел жить на съемную квартиру.
Вот таким — одиноким и по уши поглощенным работой — и повстречала его Варвара.
Когда-то эта немолодая дородная женщина, в прошлом учитель пения в школе и по совместительству — руководитель кружка самодеятельной песни в Доме Культуры, была нежной и хрупкой Варенькой, любимицей неприкаянных поэтов и городских бардов. Теперь, спонсируемая бывшим учеником, чудом продвинувшимся в бизнесе, она возглавляла частный музыкальный салон, обучающий музыке бездарных чад городских воротил, которым медведь оттоптал уши. Личная жизнь у нее не сложилась, быть может, потому, что мужчин она выбирала творческих, ненадежных, и те, благодарно поклевав с ладони и окрепнув усталыми крыльями, улетали, не попрощавшись. Вадима Викторовича Варя увидела в больничной палате, где лежала ее коллега. Коллега готовилась к худшему, так как была не операбельна. Она не жаловалась на судьбу, ничего не просила, но Варя-то знала, как боится она за дочь, которую оставляла в этом мире одну.
— Говорят, он изобрел лекарство от рака, — шепнула больная Варваре, когда за доктором закрылась дверь. — Но никому не дает, потому что нет лицензии.
Ничего не сказав подруге, Варя решила во что бы то ни стало выпросить у доктора спасительное снадобье. И готова была отдать за него даже все свои накопления — тысячу долларов. Она поймала Вадима в кафе при больнице, где тот торопливо обедал. И, сев за соседний столик, стала наблюдать, как доктор с удовольствием кусает хлеб и отправляет в рот полную ложку супа, тщательно пережевывая и повторяя процесс. Суп был бледный, без морковочки и зажарки, а доктор ел с таким аппетитом, что Варя поняла — он одинок, и о нем никто не заботится. И внезапно ощутила к худенькому, коротко стриженому мужчине такой приступ материнской нежности, что на глаза набежали слезы. Когда доктор съел второе, вытерев корочкой хлеба подливку, и перешел к компоту с пирожком, Варя его уже не боялась и смело подсела за столик. Интуиция не подвела — Вадим Сергеевич внимательно выслушал просьбу и сказал просто, без всякой рисовки, как старой знакомой:
— Понимаешь в чем дело — метод в стадии разработки, не запатентован, прошел испытания лишь на животных. Применить его к твоей подруге я не имею права.
— Так я и знала, — вздохнула Варя. — Так и знала! Но ведь подруга не операбельна, ее переводят в хоспис, почему бы не дать ей шанс? Пусть не вылечится совсем, но хоть ребенка поставит на ноги — у нее девочка в одиннадцатом классе, и никого на свете!
— Никого-никого? — уточнил Сергеич.
Варя, боясь расплакаться, энергично замотала головой.
Доктор посмотрел на нее долгим, пристальным взглядом и вдруг сказал:
— Ладно, пошли в кабинет, обсудим.
Вадька знал, что родной, выстраданный годами метод его не подведет: проклятая опухоль под воздействием физраствора, введенного длиной тонкой иглой, сварится, как яйцо. Но от волнения пот струился по лбу, как дождь по стеклу, и заботливые руки Варвары бережно вытирали его салфеточкой. Он проделал все на дому у больной и остался собой доволен.
— Ну вот, — потрепал Вадим Варвару за плечо. — А ты боялась.
— Я не боялась, — благодарно всхлипнула Варя, глядя, как сладко уснула подруга. — Я ужин для вас приготовила.
— Спасибо, — улыбнулся Вадим. — Но мне пора. Я, конечно, циник, но у смертного одра обычно не трапезничаю.
— Да не здесь, — покраснела Варвара, — Я вас к себе приглашаю.
Вадим Сергеевич поднял глаза и наконец заметил приятную женщину с милыми ямочками.
— К себе домой? — не поверил он.
— К себе, — подтвердила Варвара. И в оправдание пояснила, — Я хорошо готовлю, правда. А еще могу сыграть на фортепьяно.
Ужин удался на славу. Варя и Вадим так разоткровенничались, что обоим стало казаться, что они знакомы с детского сада.
— Следующий визит ко мне, — коснулся Вариной щеки Вадим, — Я тоже умею готовить. Вас устроит суббота?
Все оставшиеся три дня Варвара думала о Вадиме. Неужели она нашла свое счастье? Неужели этот талантливый, необыкновенный человек, чей мозг еще оценят по достоинству, этот гений, которому памятник надо ставить при жизни, ответил ей искренней симпатией? Но если это действительно так, то должно дойти до постели? И тогда он увидит все — и ее упитанность, и ее не юность, и закоренелые комплексы. А, увидев, вмиг разочаруется и пожалеет о минутной слабости. И опять уплывет в небытие, бросив ее сирую, наивно выползшую из панциря, на холодном сыром полустанке. Варя хотела позвонить Вадиму и отменить свидание, но постеснялась — может, он пригласил ее не всерьез, а в шутку, а она покажет свою заинтересованность? Но в субботу Вадим повторил приглашение, похвастав, что приготовил курицу. И отказаться было уже нельзя, ведь доктор старался, распланировал вечер и потратил драгоценное время. То, что курица сгорела, Варя почувствовала еще у порога. Но оказалось хуже — сгорев сверху, она оказалась внутри сырой, и Варвара дожаривала пернатую на сковородке.
Какая милая, — думал Вадька, глядя на хлопотливую гостью. — Мягкая, уютная и домашняя…
Они пили вино, ели птицу и говорили о пустяках, из которых соткана жизнь. А потом мужчина притянул женщину к себе и сказал поцелуем «хочу». Они целовались минут пятнадцать, откинувшись на спинку дивана, и Варе казалось, что она качается среди звезд в сиреневом небесном гамаке.
— Иди в душ и скорей возвращайся, — горячо прошептал Вадим. — На вешалке чистый халат.
Господи, зачем в душ-то? — опешила Варя, два часа назад усердно драившая себя мочалкой. Неужели думает, что я грязнуля?
Она встала, выпрямилась, заколола крабиком растрепавшиеся волосы и убитым голосом спросила:
— Вадим, вы хорошо себя знаете?
— Нет, — удивленно ответил тот.
— Вот и я, как выяснилось, тоже, — вздохнула Варя. — Не надо в душ, не надо халат. Я старая толстая женщина, и мой поезд давно ушел.
В лифте он взял ее за руку и робко, как мальчик, спросил, — Может, вернемся? Ты вовсе не толстая…
Но Варя решительно покачала головой. «Вот похудею, тогда приду!» — сказала она на прощанье. «Через месяц, годится?»
Весь месяц она ела, как перед смертью, с неукротимым зверским аппетитом. И с ужасом думала, что скажет доктору, когда тот снова объявится. Но доктор не объявился. То ли он стал добычей более смелой женщины. То ли вернулся к жене. А может, так увлекся работой, что забыл про глупую…