Даже невинная улыбка встречного человека кажется в этом возрасте подозрительной: то ли душевнобольной, то ли маньяк, то ли представитель сетевого маркетинга. Взяв подарок, Наташа так ошпарила несчастного взглядом, что тот покраснел, как рак…
Это была еще не весна, а робкое ее обещание. Словно девочка, проскакав на одной ножке, таинственно шепнула: «А у меня есть секрет!» и приоткрыла сомкнутую ладонь. И из этой живой, перламутровой раковины ослепило и обдало такой ошеломляющей весной, зеленой, звенящей, ароматной, что земля уплыла из-под ног.
— Скоро все повторится, и будет по-настоящему, — успокаивала себя Наташа, констатируя, как вслед за исчезнувшим солнцем испарился запах проснувшихся соков едва обнажившейся земли. И как утомленный постом мечтает о жареной индейке, представила себя на пляже — томную и разнеженную, пронзенную мириадами тонюсеньких, медово-солнечных иголочек, пьянящих, усыпляющих, реанимирующих.
Как все же просто устроена жизнь — каждый при рождении получает мешок несметных богатств — длинную, почти бесконечную, тянущуюся ириской жизнь, здоровье, энергию, крепкие зубы, упругую кожу, хорошую память, способности, неутомимость в любви и желаниях. И, не понимая ценности этих подарков, бездумно расходует их, как попало — что-то рассыпая пригоршнями, что-то небрежно задвигая ногой в пыльный угол. А мешок все легчает и легчает, пока от сокровищ не остаются лишь жалкие, заплесневелые крошки… И вот тогда наступает прозрение — боже, какое счастье быть молодым! И постаревшие мальчики с обвислыми щеками гарцуют возле юных девушек, надеясь их очаровать своими искусственными улыбками, а подтекшие, как пирожные на солнце, бывшие девочки, выставив на показ то, что раньше не нуждалось в рекламе, призывно, но тщетно, (тщетно!) стреляют глазками.
Февральский день прошмыгнул, как мышь, укравшая корочку сыра. И если б не минутная вспышка солнца, напомнившая Наташе о близости лета, считался б бездарно прожитым. На остановке, как всегда, черной пеной скопился народ. Усталые, раздраженные лица, мученическое или апатичное выражение глаз. Где-то она про это читала — о человеческом стаде, изнуренном работой. Может, у Золя в «Жерминаль» или у Горького в «Матери»? Мыслимо ль, отпахав рабочий день, потом сорок минут тащиться домой в переполненной душной маршрутке? А молодым хоть бы хны, им все нипочем! И даже этот, вытравленный зимним гидроперитом мир, вовсе не кажется им тоскливым. И тяжкий быт не въедается в поры, а капельками скатывается с гладкой кожи. Молодость — лето жизни…
Подъехала маршрутка, народ ломанулся в двери. Из-за широкой мужской спины Наташа увидела, что свободным осталось одно-единственное сидение, которое сейчас по праву займет впереди стоящий мужик. И сразу жалобно заныла спина, предчувствуя пытку езды в три погибели. Но мужчина внезапно оглянулся, улыбнулся и, тронув Наташу за рукав дубленки, слегка отступил, пропуская вперед. Ошеломленная, будто ее осыпали золотым дождем, она, растерянно кивнув, поспешно, будто боясь, что благодетель передумает, опустилась в кресло. Всю дорогу Наташа мучалась угрызением совести: вот она расселась, как королева, а незнакомый рыцарь растопырил руки и ноги, чтоб носом не зарыться. Скажите, надо это ему, тоже отпахавшему полный рабочий день? Украдкой она рассматривала милого чудака — среднего роста, лет сорока, не больше, одет невзрачно — черная куртка, серые брюки. Из-под вязаной шапочки, надвинутой на лоб, покорно свесился нос, тоже вполне заурядный. Глаза прикрыты, то ли сосредоточен, то ли устал. Интересно, где он работает? Какая у него жена? Семья? И почему он так поступил? Хотел понравиться, произвести впечатление? Но какой смысл? Она, Наташа, старше его лет на десять, на пальце обручальное кольцо… А может, это просто учтивость, благородство, галантность — нормальные мужские качества, давно перешедшие в разряд атавизма?
Выходили на одной остановке. И снова рыцарь отличился: заметив, что Наташа пробирается к выходу, он подал ей руку и помог спуститься со ступенек. У киоска со всякой мелочью, где Наташа всегда покупала шоколад и шпроты, пританцовывала замерзшими ногами закутанная в пуховый платок старушка. В одной руке она держала букетик вербы, в другой — диковинную веточку с крупной, ярко-фиолетовой колючкой, похожей на волшебный фонарик.
— Ой, какая прелесть! — изумилась Наташа. — Что это такое?
— Три гривны! — ответила бабка. — Дорого? Бери вербу — рупь!
Наташа полезла в сумочку, но ее опередил безымянный рыцарь. Сунув старушке деньги, он взял колючку за ножку и протянул с улыбкой Наташе: «Это вам».
Голос у него был красивый, густой, мужчинистый.
Неожиданное добро пугает нас не меньше, чем проявление чьей-то агрессии. Если, конечно, тебе полтинник, и пролетающие мимо авто давно сигналят не тебе. Даже невинная улыбка встречного человека кажется в этом возрасте подозрительной: то ли душевнобольной, то ли маньяк, то ли представитель сетевого маркетинга. Взяв подарок, Наташа выдавила из себя подобие улыбки, но при этом так ошпарила несчастного взглядом, что тот покраснел, как рак, и, втянув голову в плечи, торопливо припустил по тропинке.
Остатки вечера растаяли незаметно. Приехал с работы сын, торопливо поел и убежал на свидание. Забежала соседка, пожаловаться на супруга. Наташа помнила ее 20-летней девушкой — стройной блондинкой с пухлыми, всегда смеющимися губами. Теперь от былой Шурочки остался только голос. Полная, ворчливая женщина люто ненавидела то, что когда-то сама обожала — громкую музыку, мини юбки, комедии, КВНы и даже анекдоты. У нее прогрессировал артрит, и боль в суставах превратила жизнь в сплошное испытание.
— Сегодня солнышко было таким весенним, — попыталась Наташа поднять ей настроение. Но получилось наоборот.
— Ненавижу весну! — окрысилась Шурочка. — И солнце ненавижу. Сейчас хоть эти бесстыжие шалавы прячутся по машинам, а потом на улицы повыползают, задницами светить.
— Вот оно что! — догадалась Наташа. — Ее соседка ненавидит молодость — самое страшное осложнение старости.
Кое-как отделавшись от гостьи, она заварила чай и прилегла у телевизора. На экране стреляли, кричали, занимались сексом. Тупо, пошло, бессмысленно. Как собственно, и все остальное, из чего соткана реальная жизнь. Завтра она проснется, сделает завтрак мужчинам и опять помчится на работу. Переполненная маршрутка, скользкий асфальт, рабочий стол с ворохом бумаг и отчетов, обеденный перерыв с бутербродом и заваренным в кружке супом. Забегут девчонки из соседних отделов, расскажут новый анекдот, поточат лясы. Чтоб снова разбежаться по кабинетам. И для этого она родилась? Об этом мечтала в юности? К этому стремилась, сдавая на пятерки экзамены в университете?
Было уже одиннадцать, когда в замке заворочался ключ, это вернулся Саша. Она выскочила навстречу, поправляя на ходу прическу. Заглянула в уставшие глаза.
— Кушать хочешь? Разогреть картошку с мясом?
— Перекусил, — отмахнулся он и, дежурно приобняв, направился в душ.
Когда-то он был лучшим мальчиком на курсе, и, вручая ему красный диплом, ректор сказал: «Уверен, Саша, что о тебе мы еще услышим!» Жизнь прошла в трудах и заботах, изобретения мужа приносили славу его конструкторскому бюро и ученые степени его руководителям. Когда времена поменялись, муж первым отважился уйти в бизнес, но все повторилось сначала: его идеи приносили богатство друзьям, а ему — разочарование в людях. Другой бы давно сломался или смирился, но Саша не умел сдаваться и продолжал свой марафон навстречу достойной жизни, теряя здоровье, силы и жизнерадостность. Ту самую жизнерадостность, что делала его неотразимым, внушая Наташе уверенность, что она самая счастливая женщина в мире!
Неужели все в прошлом? — мелькнула горькая мысль. — И я — как эта безжизненная колючка, сияющая сухим фиолетовым бутоном не реализованных желаний?
Она вдруг вспомнила, как давно не говорил ей муж комплиментов, не восторгался ее глазами, нежной кожей, шелком волос, которые на зависть сверстницам, оказались не подвластны времени. И, свернувшись клубочком, ощутила себя маленькой девочкой, потерявшейся во вселенной.
Должно быть, она задремала, потому что не слышала, как Саша вышел из душа, как выключил телевизор и лег рядом. Только сон, до этой минуты мутный и вязкий, будто согрелся лучами солнца. Она проснулась от ощущения весны — прислушалась к теплому ветерку, обдувающему лицо, к солнечным бликам, гуляющим по коже, и только потом открыла глаза. Саша сидел рядом и с нежностью смотрел на нее. За его макушкой мерцал волшебный фиолетовый свет.
— Что-то случилось? — встревожилась Наташа.
— Т-с-с, — приложил он палец к губам, и погладил ее по щеке.
— Неужто, влюбился?
— Бери выше, я на тебе помешан!
— И не только ты, — засмеялась Наташа, ласково поворачивая голову мужа в сторону колючки. — Смотри, что мне подарили! Какой-то мужчина в маршрутке!
Колючка вспыхнула, как лампочка новогодней гирлянды, и Наташа опять ощутила еле слышный аромат весны.
— Выслежу и зарэжу! — шутливо пообещал Саша, касаясь нетерпеливыми губами ее лица. Все лучшее, что может дать женщине мужчина, Наташе давал родной муж. Он исполнял на ее тайных струнах такие шедевры, что не сумел бы повторить ни один другой виртуоз. Да она и не искала подтверждений, будучи на сто процентов уверенной, что у любого инструмента должен быть один исполнитель.
За окном светало, Саша, прижав ее к себе, спал крепко и бесшумно. И всматриваясь в родные черты, разглаженные ощущением счастья, Наташа мысленно помолилась:
— Пусть так будет всегда — мы рядом и никто не болеет!
То ли Господу… То ли звездам… То ли волшебной колючке…