…баба в порядке твоя, «кондратий» ее хватил, а наши на переделку отправили, уж очень стервозная была. Немного постоит в витрине, обтреплется, а потом в дочки к ее же сыну и определят. Генеральный-то у нас изобретатель почище тебя будет…
Злая пуля!
Дай мне волю,
Прямо в сердце,
Чтоб без боли.
Гр. «Ленинград»
Господи, уповаю, что ты есть, иначе задуманное теряет смысл. Прости, что я не вынес испытания и, пройдя ниспосланное, сломался на сопливой девчонке. Я схожу с ума и понимаю, что это не оправдание.
Я потерял семью, друзей, забросил дела. Каждое утро лечу в другой конец города, чтобы увидеть ее хоть на минуту, согреть вечно холодные руки своим дыханием. Ты же знаешь, что я не могу без нее жить. Она говорит, что тоже. Но почему между нами этот несчастный кретин, ее муж?
Она сказала, что хочет от него уйти и я целую неделю прождал в снятой для нас квартире. Она появлялась, плакала и снова уходила. Потом сказала, что у сына должен быть родной отец. Чего ей тогда не хватило? Любви? Уверенности во мне? Денег, которые проходят у меня сквозь пальцы?
Тогда был шанс. Но этот, с клеймом в паспорте, всю неделю скулил под дверью, пугая рогатой тенью старух у подъезда. Он ныл и канючил, шантажируя ребенком. И с ней случился приступ. Доктор сказал, что ее слабое сердце больше не выдержит и любое потрясение сведет в могилу.
Господи, как я его ненавижу! Ну, почему этот человек живет под одной крышей и спит с моей женщиной? Надо было «заказать» его тогда, когда он ползал перед подъездом. Ведь это так просто — несчастный случай и нет проблемы. Но ты же знаешь, что я не убийца. Это в меня стреляли, убивали близких людей, но ты сам покарал виновных. И намного изобретательней, чем с этим бы справился я.
Как я устал, дай мне силы дожить до завтра. Они две недели провели на каком-то дурацком курорте и завтра прилетают обратно. Понимаешь, он и женщина, от которой я хочу ребенка. Господи! Да это же я! Я! Которому не был нужен собственный дом впервые осознанно захотел ребенка. Рожденного в любви и воспитанного мной. Ведь я так много мог бы ему дать. Скажи, Господи, что это ты меня надоумил. Подай знак, знамение. Только так я смогу быть с ней, ты же сам говорил про любовь.
Мне сказали, что этот парень отличный снайпер. Хороший снайпер, как хирург, убирает болезнь через боль. Кто станет искать у жертвы катастрофы след операции — маленькую дырочку во лбу? И больше никогда, слышишь, никогда я не увижу человека, поломавшего мне жизнь, закончится все, что терзало меня эти годы. Один выстрел и мы вместе. Навсегда. Я и она.
Господи, упрочи меня в мысли, что расчет верен. Я встречу их в аэропорту, загорелые и веселые они пройдут к оставленной на стоянке машине. Я буду ехать следом и обгоню лишь за постом на въезде в город. Обгонять буду медленно, чтобы она узнала мой «Форд». Машина тоже мой мирок, в котором мы были счастливы и я его никому не отдам.
Быть может еще раз увижу ее глаза, испуганные оттого, что меня узнает муж и снова закатит истерику. И только потом пойду на обгон. Все произойдет очень быстро, ведь этот парень обещал, что больно не будет. Ты поможешь мне, Господи?
Сообщение в местной газете:
«Вчера на пригородном шоссе произошел трагический инцидент, перекрывший на некоторое время подъезды к городу со стороны аэропорта. Водитель автомобиля Форд, миновав пост ГАИ, резко набрал скорость и допустил наезд на бетонное ограждение. От удара автомобиль несколько раз перевернулся в воздухе и, упав на шоссе, загорелся. Водитель погиб на месте катастрофы.
Происшествие имело трагическое продолжение: в одной из следующих в попутном направлении машин, с женщиной, ставшей свидетельницей происшествия случился сердечный приступ. Несмотря на своевременно оказанную помощь, она скончалась по пути в больницу.»
Жру свободу с кровью я,
На зубах скрипит земля,
Где же пуля, где же пуля,
Что отлита для меня…
гр. «Ленинград»
В темноте говорили два мужских голоса. Колющий, вызывающий неприятный озноб что-то втолковывал собеседнику. Второй отвечал бархатистым баритоном, как бы заглаживая царапины от первого.
— Говорю тебе, наш клиент, самоубийца. Сам себя заказал киллеру, любовь, у него, видишь ли, несчастная. И бабу с собой прихватил. Вот посмотри, — он бумажно зашуршал, — две тысячи баксов… приход-расход, как в аптеке. Киллер по нашему ведомству проходит. Замечательный поставщик, между прочим, потому и пишем.
— Не попал в него твой поставщик. От того, выходит, что клиент случайно в машине разбился. А девушка — несчастный случай.
Я попытался шевельнуться, но жуткая боль растеклась по телу. И почему так темно? Между тем, голоса бубнили обсуждая поставки:
— У меня своя ведомость, — гладил душу баритон, — смотри… не это…, не это. Вот: старушку перевел через дорогу.
— Куда перевел? Куда он эту каргу перевел? — заревел по нервам «Противный», — ну, сбило бы ее машиной… А на другой стороне бабка поскользнулась и всего-то, что шейку бедра сломала. Теперь ни вашим, ни нашим, на больничных харчах родственников изводит.
«Приятный» снова зашелестел:
— Вот… животных любил, котенка на помойке подобрал.
— Не говори мне про этого кота! — завизжал «Противный», — его в помойку на исправление бросили. Какое он имел право вмешиваться? Вместо ниспосланного, мерзавцу у себя дома рай устроил. Сливками скотину откармливал, тоже мне, наместник Господа нашелся.
Видимо у «Приятного», это вызвало другие ассоциации, и он весело хмыкнул.
У меня же ко всем неприятным ощущениям добавился холод, ужасныий холод, пронизывающий каждую клеточку. Я опять попытался открыть глаза, но даже не понял, удалось это или нет — мрак не рассеялся. Может я в морге? Господи, ну конечно, где же еще может быть так холодно? Вдруг что-то звонко шлепнуло меня по лбу.
— Не поминай всуе! — завизжал «Противный».
— Убери руки, — завозились рядом, — подпишем бумаги и делай, тогда что хочешь.
Этот удар был не так силен, сколь обиден. Обида же и порадовала, не должны покойники обижаться, значит не в морге. Да и вряд ли сторожа или кто они там есть, по лбу покойников почем зря лупят.
Возня между тем приблизилась, и меня тряхнули. Сильно тряхнули, аж искры из глаз посыпались. Но искры это хорошо, больно, но хорошо. Осветили мне эти искры: убить меня должны были, вот что! Своими руками, я того парня нанял, из-за бабы нанял, жить, дураку не захотелось, красиво сдохнуть вздумал.
И меня снова затрясли. Под кроватью, или на чем я там лежал, шумно завозились, и очередной фейерверк рассыпался во мраке. Больно то так! Что же они там скоты делают! Я попытался крикнуть, но рот… Рот как бы и есть… и впрямь, куда ему деваться? Только сказать ничего не могу.
Хорошо, как там нас учили, будем логичны и последовательны. Значит, нанял я того парня, чтобы он меня на глазах у любимой в моей же машине застрелил. Аг-а-а, вот еще… у нее с сердцем проблемы были. И от этого стресса, по сценарию, она должна была вслед за мной отправится. Сложно-то как, изобретатель, хренов.
Черт, я все понял! Повязали нас, а это менты резвятся. Меня то за что? Я никого не убивал! Придурки, вы, что не поняли? Это меня убить должны были!
Я прислушался, что-то давненько никого слышно не было, упустил я этих ребят за своими мыслями. Лишь в уголке тихонько сопели, и эта «сопливость» явно приближалась ко мне.
— Эй, паря, ты слышишь?
Это кто еще? К тем двоим, я вроде привык, а этот другой, гундосый какой-то.
— Все нормально с тобой будет, наши побежали за Генеральным, сложный ты у нас случай. И самоубийца, не самоубийца, и убийца, не убийца, и старух с котами любишь. И голос что-то забубнил о женщинах, детях, почему-то о блохах, между делом шумно чесался и сопел.
Я снова погрузился в размышления. Значит эта вся суета из-за меня. И что за Генеральный может в ментовке быть? Если старшина, значит, будут бить, а если так, что говорить во время битья будем? Ага! В машине я ехал. И «грохнуть» меня по ходу должны были, чтобы малодушия во мне никто не заподозрил, вроде, как жертва аварии. А баба? Она позади должна была со своим рыцарем-рогоносцем ехать. Уже лучше. Значит, мы такую жертву у нее на глазах должны были принести, чтобы она «кони» от жалости двинула. Как все запущено! А потом? Вспышка… вильнул я резко… будто в боевике машина взлетела. И чего не взлететь-то ей, чай сотни полторы на спидометре было! Еще одна вспышка, только большая и жарко…
Плохо… тут помню, там не помню. Кажется все, больше ничего не помню. У гундосого спросить, что ли? Я снова напрягся и попытался сказать.
— Ну, чего тебе? — незаметно подкрался гундосый, чесаться он перестал, что ли? — баба в порядке твоя, «кондратий» ее хватил, а наши на переделку отправили, уж очень стервозная была. Немного постоит на витрине, обтреплется, а потом в дочки к ее же сыну и определят. Пусть помается парень, да и ей на пользу пойдет. Заодно мамаша с сыном встретятся, Генеральный-то у нас изобретатель почище тебя, будет, — гундосый захрюкал, а меня передернуло.
То есть, «передергивать» особенно было нечего, тело на самом деле не дергалось. Странное такое тело. А вот на душе мерзко стало, потому, что я все понял. И это понимание не принесло успокоения. Лучше бы я в ментовке был, чем в психушке. Видать тронулся от своих переживаний, вот и упекли меня.
И все замечательно разложилось: и темнота в глазах да во рту — это повязочки наложили, чтобы не волновался попусту, не орал и не укусил ненароком. И обездвиженность моя объяснение получила. Умный я, однако, в кино такую рубашечку смирительную видел. И сосед мой по палате, чесоточный, в тему попадает. А знают они все, потому, что сам же в бреду изложил. В лучшем виде, видать изложил, с подробностями. Измываются, теперь, суки. А те двое санитары за главврачом побежали, вот и славненько все прояснилось.
Я, кажется, опять отключился, заснул, что ли. Вот только голос. Нет, не так. ГОЛОС. Этот голос, мертвого из могилы поднимет. Видать не зря парня главным в психушке поставили. Господи, да за что же мне это все.
— Видите, видите, — заскрежетал знакомец, опять богохульствует.
— А ну, цыть, — сказал Генеральный.
Нет, не так. Пророкотал. Опять не то. Вот: «заполонил собой». Все он собой заполнил: пустоту внутри заполнил, пространство вокруг заполнил. И в первый раз мне стало спокойно. Ну не знаю, отчего. Ведь ничего ведь не изменилось: ничего не вижу, ничего не говорю, в морду никому дать не могу. А спокойно на душе стало. Ну не может обладатель такого голоса глупостями заниматься да подначивать меня. Сейчас все и узнаем.
— С делом его понятно: любовь-кровь-морковь,- Генеральный снова зарокотал, наверное, он так смеялся. Черт, везет мне на весельчаков сегодня. Может, все они здесь «того»? Я слышал, что хорошего психиатра от пациента отличить сложно.
— Ладно, ближе к телу, — вновь развеселился обладатель ГОЛОСА, — как он там?
— Наверное, все же не наш, — проскрипело с сожалением, — вишь, старушек любит, геронтофил, хренов.
— К нам его тоже нельзя, сердце еще холодное. На карантин нужно.
— Карантин говоришь… сердце прогреть?, — как-то нехорошо-задумчиво переспросил Генеральный. — Любовь и кровь, это было… Отогреть… морковь. Морковь! Замечательно, так тому и быть! Выписывайте наряд, техзадание, пусть постоит на карантине, а весной оттает, и забирайте. А девицу его рядышком поставьте, — и обладатель голоса пропал. Он не ушел, не спрятался, он просто пропал. И я точно знал, что его нет. Или есть?
Это громко сказано, «пришел в себя», я и не уходил, просто выключился в очередной раз. Особо ничего не изменилось: та же темнота, та же неподвижность, рядом сопят. Ну, да ладно, терпение и труд и так далее. В общем, пора бы от рубашки этой смирительной избавляться и я попробовал шевельнуть хотя бы пальцем. Ведь на пальцы рубашку не одевают?
— Засучил, засучил прутиками-то! — радостно заорал гундосый.
Рядом столпились и я физически ощутил этот странный конвульсиум. Или как его там, консенсус? Вот что-что, а консенсус среди них сложился. Даже приятный баритон мерзко похрюкивал. И, похоже, что вокруг меня недавние спорщики как бы не танцевали. Так и есть, танцуют. Танцуют сволочи, хоровод водят!
Если сегодняшний день не кончится, я просто с ума сойду, кажется, они и меня прихватили. Боже, и меня крутят! С закрытыми глазами чувствую, крутят. Ну, вот вы и «попали», парни, сейчас вам будет мало места, укачиваюсь я сильно, тут то и рассчитаюсь за все. Уж что-что, а то, что кушал сегодня плотно, это я точно помню. И сейчас вы это увидите.
Что-то изменилось. Звуки! Машины! Гадом буду, машины! Улица! Люди! Боже, как холодно! Глазки, глаза, черт, подери! Больно. Вместо мрака стало светлеть. Медленно, но светлеть. Теперь определимся в пространстве, пусть оно там себе рассветает, вряд ли я что-то ускорю, а вот спугнуть могу.
Кажется, я стою. Не лежу, а именно стою! Ну и где же наши ножки? Бред продолжается: кажется, меня отпустили, а вот рубашечку свою специальную снять позабыли. Ладно, будем ждать, когда развиднеется, там и посмотрим. Вспышка. Огонь? Нет, просто дневной свет. И снег, много снега. Все правильно, это зима такая снежная. Так оно и было.
О, Боже! Она! Нет, я точно рехнулся! Она, та самая, из-за которой… стоит прямо предо мной. Рядом, вот только руку протянуть. Точно, она! И смотрит сквозь меня, как это было в последнее время. Из-за этого взгляда все и случилось, терпеть не могу, когда на меня так смотрят. На клочки, на тряпочки готов порвать… и чучело из этих опилок сделать! Господи, да что же у нее со взглядом? Прямо стеклянный какой-то.
Стеклянный? Погодите, с-т-е-к-л-я-н-н-ы-й… чучело… да это же чучело! Это ее чучело!!! Это какая же скотина… это же кто у нас такой таксидермист знатный?! Кто, интересно знать, надо мной так славно поизмываться вздумал! Ноги выдерну!!! Ноги… подождите, какие ноги! Какие же у нее ноги! Даже у чучела ее и то ноги… на подставочке стоят ее ноги, вот, что я вам скажу. А подставочка? В магазине подставочка. Тряпочный такой магазин, ее любимый. И стоит, зараза, в исподнем, в тех самых трусах, что половину моей зарплаты стоят.
Ладно, с ней потом разберемся, ближе к телу, к моему телу, как сказал Генеральный. Значит, наше чучело стоит за витриной. Витрина это стекло. Стекло, это почти зеркало. Вот и наведем резкость на зеркало. Ну и где? Где, вас спрашиваю в этом зеркале я? Машины ездят, вижу. Вон девчонка пошла, загляденье, как пишет… тоже вижу. Трещинку в углу хорошо вижу, а чуть левее птичка отражается. Вот она уселась на голову снеговику, сейчас какать будет. Брысь, поганая! Черт, мне-то, что за дело, пусть срет на кого хочет. А снеговик симпатичный, прутики ему из ивы сделали заместо рук. Сразу видно, не баба, в смысле не снежная баба, а самец. Вот и морковка у него во лбу торчит. И какой дурак ее туда пристроил? Ее вместо носа надо втыкать, а если по приколу, так ниже пояса.
Стоп! Морковка, морковь… Генеральный… Любовь-кровь-морковь… Что он такое про овощи вещал? А про девицу?
Спокойно… Я смотрюсь в витрину, а себя не вижу. Снеговика вижу. Птичка ему на плечо насрала, вижу, обидно как-то насрала. Морковку вижу, во лбу торчит, в аккурат, куда я пулю заказывал. Карантин. Весна. Холодно. Оттает. Бляяяяяяяяяя! И баба напротив! Приехал…
Ну, что? Довы…, как бы это потактичнее? Довыделывался? Птички теперь твои друзья? Этого хотел? А что нам прогноз обещал? Кажись до весны морозы продержатся. Понял я теперь чего этот «бархатистый» про карантин хрюкал.
С-с-у-у-у-у-у-у-ки-и-и-и!!! И ты на меня пялиться теперь будешь? Ну, смотри, смотри, поди, лучше, чем ты устроился. Все на свежем воздухе, и в дочки к твоему сыну не пойду. Так что месяца три нам с тобой в гляделки играть. Здравствуй, Чучело!