— У тебя кто-то есть? — спросил Натан, задумчиво гладя мраморную грудь.
— Есть, — пропела она. — Теперь уже есть.
«Это сегодня. А вообще?» — чуть было не сорвалось с губ, но он сдержался.
А звали ее с претензией — Надин. Хотя по паспорту, он проверял, она была просто Надей. Но Надин подходило ей больше, и он, любитель рифмовать, не раз шутливо вопрошал:
— Ах, Надин, где твой Алладин?
Она неуклюже отшучивалась и, положив на стол бумаги, еще энергичней крутила бедрами, по-девичьи упругими и аккуратными. У нее была хорошая репутация, и это еще больше подогревало мужиков, возбужденных одиночеством сексапильной вдовушки. Как-то фирма, поддавшись моде, устроила корпоративную вечеринку, и Надин явилась в откровенном декольте. В разрезе черной гипюровой кофточки сливочно пышная грудь смотрелась столь ослепительно, что замшелый главбух Мефодий энергично крякнул и подсел за столик к Натану.
— Голову даю на отсечение, что у нее кто-то есть! — поделился он переживаниями. — Ну не может баба так выглядеть, если ее никто не топчет!
На медленный танец Натан, когда-то искусный тангист, церемонно пригласил Надин. Она двигалась легко и грациозно, как будто они долго и упорно репетировали. Им шумно захлопали, и, провожая ее на место, он, неожиданно для себя, шепнул:
— Повторить бы. Без зрителей!
— Так в чем же дело? — задорно вскинула она голубые кукольные глаза.
С той минуты Натана переклинило. Встречаясь с Надин в коридорах офиса, он с не свойственным ему цинизмом раздевал ее глазами, и голубая неторопливая кровь вспыхивала молодым пожаром. А она, безошибочным женским чутьем угадывая его волнение, загадочно улыбалась и тут же целомудренно отводила глаза.
Человеческая двуликость не была для Натана открытием. Он знал ее давно, когда наивный советский народ искренне верил, что «партия — наш рулевой», а «лучшее, конечно, вперед». Знал, что идеолог и строгий моралист Петр Семенович цинично «перепробовал» весь отдел культуры, что «второй» западает на комсомолочек, а красавец-эстет, курирующий печать (подчеркнуто безупречный семьянин, между прочим) трепещет при виде мальчиков. Но что там эротические проказы! Гораздо больше его соратники любили другие забавы: коньячок с икоркой, баньку с березовым веничком, отвязный треп, увлажненный холодной водочкой и присоленный крепким анекдотцем с хрустящим огурчиком. Но главное, главное наслаждение было все же в другом — в неведомом простому люду ощущении избранности, причастности к всемогущему клану, который не даст пропасть, если служить ему верно.
Натана было за что ценить: порядочный человек, безупречный исполнитель, воплощение элегантности и тонкого ума. Не случайно же из партийных руин, из этого коммунистического коллапса он вышел гордо, как феникс из пепла, и сразу был призван в ряды уцелевших коллег, как опытный и благонадежный управленец. И здесь, в раю другого окраса, под флагом не коммунизма, а капитализма, он опять душой не кривил: не предавал благодетелей, не плел интриги и даже сочувствовал бедным, всегда подавая копеечку. Даже с Богом у Натана сложились отношения. Похоже, тот тоже оценил его достоинства, великодушно прощая грехи. И для этого не надо было томиться по праздникам в церкви, заглядывать в глаза сытым попам (он вообще не любил посредников). А достаточно было на крыльях мысли вознестись пред светлые очи и что-нибудь попросить или покаяться, и осенить себя мелким крестом, чтоб сразу почувствовать — Он здесь, Он рядом, Он подстрахует.
Так было и с Ольгой, редкой красавицей, которую взыскательный Натан молниеносно выцепил из толпы, сразу определив — мое. И Ольга не воспротивилась, легко бросив своего простенького ухажера-земляка. А заодно и игры с профессией. Нет, он не держал жар-птицу в клетке: у нее были концерты, спектакли, балы, санатории, а так же салоны, солярии, массажи. И жена его ни разу не разочаровала: если надо, тонко подыгрывала, неподражаемо талантливо поддерживая ореол безукоризненного мужчины.
Случалось, что им завидовали, но ядовитые стрелы не долетали до олимпа. А легкий сквознячок интриг лишь жарче раздували костер их любви. Они были парой, половинками целого, олицетворением мечты миллионов. И любили, обнявшись, чуть-чуть подразнить друг друга невинными приключениями. В ней было все, о чем может мечтать мужчина. И все же он ей изменял. Конечно, не часто, нет. За всю жизнь наберется случаев пять. Один раз на съезде в Москве, с сексуальной, распутной врачихой. Ах, как остро и вкусно было грубо вмять ее в стенку и, слепившись намертво, упасть на кушетку под бубнящую речь глубокоуважаемого Леонида Ильича! Он даже чуть не влюбился, тем более, что Марта предложила руку и сердце в хорошей московской квартире. Но Олечку он не бросил, Олечка была продолжением его «Я», а жгучая авантюристка Марта — всего лишь глотком мартини.
А потом была девочка Люся, субтильное существо с воробьиной плотью. И когда он ею обладал, то чувствовал каждую косточку, каждый хрящик, борясь с искушением по-людоедски щелкнуть зубами. Люси сама его соблазнила, прося заступиться за мать. Он выступил в роли волшебника и не смог ее оттолкнуть. Была еще Кэт, мулатка, короткий роман на Кубе. И коммунистка из братской Польши, очень похожая на Барбару Брыльску. И, наконец, продавщица из элитного распределителя. Но это случилось лишь раз, на загородном мальчишнике, где он изрядно перебрал, а потому вообще не считалось. И вот теперь, когда все кобелиное, полученное мужиками с рождения, тихо, незаметно и безболезненно отмерло, Надин, как ядерная ракета, взорвала его покой.
— Сучка, — убеждал себя Натан, — обыкновенная сучка, к тому же не молодая.
Но ноги сами несли его в тот кабинет, где она, сверкая платиной волос, сидела в обществе таких же незначительных винтиков.
— А что с ее мужем? — спросил он Мефодия, когда оба вышли на перекур.
— Помнишь авиакатастрофу в 92? Ее муж был командиром корабля.
— Ого! Так она сто лет уже одинока!
— Одинока ли? — ухмыльнулся приятель. — Кстати, ты заметил, что она похожа на Мерлин Монро?
Мефодий был другом из старой жизни, человеком одного круга. И, создавая фирму, Натан с легким сердцем доверил ему ответственную должность. Но как бы безупречно не зарекомендовал себя товарищ в деле, интимная жизнь Натана оставалась для него за семью печатями. Вот и сейчас, интересуясь личностью Надин, он старался не выдать своих эмоций. А эмоции были таковы: эта женщина его волновала, будила в нем забытые желания, обещала жгучее удовольствие, отказываться от которого было бы просто глупо.
А в город на мохнатых вкрадчивых лапах прокралась настоящая зима. Она взбила мягкие перины, выбелила грязные улицы и, выманив на улицы детей, шарахнула из-за угла трескучими морозами. Отправляясь на работу, Надя долго пыталась утеплить свою шубку на рыбьем меху — шерстяной жилеткой, старомодным, пушистым шарфом, овчинными рукавичками, оставшимися от выросшей дочки. Но, добежав до остановки троллейбуса, не чувствовала ни рук, ни щек. На пятачке тротуара тоскливо толпились такие же безлошадные, как она, бедолаги — студенты в дутых курточках, женщины в искусственных шубах, задеревенелые мужики в облезлых, когда-то престижных ондатровых шапках. «Бедные мы бедные, — взгрустнула Надя. — И при коммунистах не шиковали, а уж сейчас тем более». Она пристроилась в край очереди, и мороз тут же запустил игольчатые лапы под одежду. «Заболею!» — успела подумать она обреченно, но рядом тормознула и просигналила машина. Из черного Мерседеса в приоткрытое окно улыбалось лицо ее шефа!
— Вот это сюрприз! — засмеялась она, — Как вы здесь очутились?
— А я волшебник, — ответил Натан. — Почувствовал, что вы замерзаете. Куда прикажете, королева?
— Ах вот как? Тогда — на бал!
Он нежно взял ее ручку, еще не успевшую до конца согреться, и ласково прикоснулся губами. Надю пронзило током и, подняв на гребне волны, понесло в морскую пучину.
Ехали молча, не в силах вымолвить слова. Даже когда машина затормозила у высоких резных ворот, она не спросила, что это. Натан резво выскочил из машины, подал ей руку и, не размыкая пальцев, повел за собой. Внутри двухэтажный дом был похож на средневековый замок. Они поднялись по деревянной лестнице, и Натан открыл старинным ключом высокую железную дверь. Горячий вихрь подхватил Надин и, она потеряла чувство реальности.
— Сладкая ты, — сказал Натан, откинувшись на подушку и блаженно затягиваясь сигаретой. — Просто безумно сладкая!
Она молчала, безмолвно плача. Этот утонченный, поджарый мужчина удивительным образом напомнил ей мужа, коренастого, с веселым крестьянским лицом, но такого же горячего, нежного, любящего. Словно Димка, любимый Димочка, улучив, наконец, момент, воплотился в чужую плоть, сделав ее родной.
— Я очень тебя люблю! — прошептала она. И осеклась, почувствовав, как мужчина напрягся. Кому она сказала эти слова? Неужто Натану, в котором еще пару часов назад видела только начальника? Или этому телу, воскресившему в ней женщину? Или все же ему, незабвенному мужу, лучшему из мужчин?
— У тебя кто-то есть? — спросил Натан, задумчиво гладя мраморную грудь.
— Есть, — пропела она. — Теперь уже есть.
«Это сегодня. А вообще?» — чуть было не сорвалось с его губ, но он сдержался. Нет, можно, конечно, продлить удовольствие — и на месяц, и даже на два, но лучше не рисковать. Баба, что кошка — разочек погладил, а она на колени прыг, и попробуй потом стряхни, будет выть и царапаться.
Он прижал ее крепко к себе и удивился гибкости хрупкой фигурки. Так вот почему она так легка и податлива в танце! Гибкая, как лиана… Сладкая, как клубника. Нет, не надо быть дураком, он выжмет из сегодняшнего приключения максимум удовольствия.
Весь вечер и всю ночь Надя думала о Натане. Ее тусклая, однообразная жизнь, украшенная лишь редкими встречами с внучкой, которую дочь иногда привозила из столицы, вдруг засверкала хрустальными гранями. Конечно, сегодняшний побег в ирреальность — удовольствие не каждодневное, но ей хватит и редких встреч. Она сумеет быть сдержанной и терпеливой, сумеет ждать, ценить мгновенья. Ведь взамен будет радость другая — видеть его ежедневно, обонять запах его одеколона, соприкасаться глазами, вспоминая другие касания. Трепетные и такие родные, будто посланные Димой из черного небытия.
Утром Надин пришла на работу помолодевшей на десять лет.
— Если бы ты отсутствовала не день, а пару недель, я бы не сомневалась, что сделала пластику! — шепнула ей на ухо приятельница. А она порхала, горя от нетерпенья увидеть Натана. Случай выпал лишь после обеда. Надя выскочила в буфет и столкнулась с ним в коридоре. Коридор был девственно чист, и, задохнувшись от счастья, она ласково промурлыкала: «Привет!»
— Добрый день, Надежда Сергеевна, — холодно кивнул Натан, даже не дрогнув лицом.
Дрожа в ознобе, как после ледяного душа, она вернулась к себе в кабинет.
— Что-то случилось? — переполошились соседки. — Ты серая, как известка.
— Сердце схватило, — прошептала Надя, благодарно принимая из чьих-то рук рюмочку с валерьянкой.
— Терпи, терпи, — приказывала она себе, — если он холоден, значит, так надо. Может, кто-то что-то заподозрил, может, дома были неприятности. Наступит момент, и он меня позовет. Момент непременно наступит!
Но шли дни, недели, а Натан держался не просто официально, а подчеркнуто холодно. У Нади пропал аппетит, в глазах застыло страдание. И через месяц она решилась.
— Скажи честно, чем я тебе опротивела? — выпалила она с порога, зайдя к нему в кабинет.
Он медленно поднял голову, взглянул на нее задумчиво-надменно, тонкие губы искривила усмешка:
— Вы плохо выглядите, Надежда Сергеевна. Идите работать.
На следующее утро она вытащила последний козырь — принесла заявление об уходе. Положила на стол и ушла, ожидая, когда ее вызовут. Но вызвал не он, а Мефодий.
— Надин, дорогая, в чем дело? — запел старикан соловьем. — Учти, что в твоем возрасте на работу устроиться трудно. Может быть, передумаешь?
Она молча покачала головой, не в силах сглотнуть колючий ком.
— Ну тогда получай зарплату и материальную помощь. Шеф — человек душевный, выписал напоследок.
— Вот и славненько, вот и хорошо, — уговаривал поднывающую совесть Натан, ковыряя вилкой салат «Император» и слушая щебетание Ольги. — На ее место придет длинноногая девочка, все забудется, затянется. Зачем ему эта мина под боком, грозящая взорваться ненужной, осложняющей жизнь любовью? Он вовремя остановился и правильно сделал. Сорвал клубничку с чужого огорода… И никто не заметил.
А ночью, прижимая к себе жену и погружаясь в пенную ванну сна, уже успокоенный и умиротворенный, Натан прошептал: «Надин!» Тихо так прошептал, но Ольга услышала…