— Она у меня на клиросе пела, светлая женщина, совестливая.
А Светка не ко времени вспомнила, как в пору их очумелой дружбы Зойка крутила роман сразу с двумя мужиками…
Подруга жила на краю земли — в селе Очумеловка. Помнится пять лет назад, записывая в блокнот ее адрес, Светка давилась со смеху, громогласно уточняя — «Где-где? Повтори! Теперь ясно, почему ты такая …чумовая!»
Кто из них на тот момент был чумовей, только Богу известно, впрочем, в него-то как раз Светлана Егоровна и не верила. Дочь заводского парторга, она так и не научилась красить на Пасху яйца и святить куличи. Да и в церкви была раза три-четыре. Правда, в один из них на нее снизошло. Это было лет десять назад, нет, пожалуй, пятнадцать, ведь Леська еще не ходила в школу, а благоверный только ушел. Вместе с младшим братом, студентом МГУ, она приехала в Киев и, натолкавшись на Крещатике, заглянула во Владимирский собор. Церковь уже была разрешена и потихоньку входила в моду, но высшие власти еще не демонстрировали, как сейчас, близости к Богу. Они зашли с братом в храм и, озираясь по сторонам, сразу попали в благостную волну церковного хора, напутствующего и славящего венчавшихся. Брат протиснулся сквозь толпу — рассмотреть новобрачных, а Светка, напротив, уползла в уголок, решив, что лучше места для наблюдения не выбрать. Какое-то время она действительно бездумно скользила глазами, а потом подняла голову вверх и… Чьи-то мягкие ладони заключили ее в ракушку. Стремительно, так что ветер засвистел в ушах, они подняли ее под самый купол, к светлому лику Христа, и теплый, искрящийся свет влился ей в самую душу, наполнив до краев невыразимым, ослепительным счастьем. Мгновенье, второе, третье, на пике звенящего восторга ракушка распалась, и Светка полетела вниз, но не камнем, а золотым, невесомым перышком.
Она не помнила, как вышла на крыльцо, как подставила теплому ветру мокрое от слез лицо. Золотые купола тонули в родниковой чистоте небес, в ушах еще шумело, как после самолета, и сквозь эту легкую вату она услышала удивленный голос брата:
— Ты плакала?
Остаток дня и весь вечер ее не покидала сладкая благость, умиротворение и тихая радость приобщения к тайне. Она была кротка, терпелива и человеколюбива, не зажигаясь от чужого раздражения, не обижаясь на хамство и мелочность окружающих. А потом герметичность души нарушилась, и золотой свет, который в нее вдохнули, вытек без остатка в пробоину… Может, тогда ей и надо было срочно принять крещение? Исповедаться, причаститься? Но неожиданно все это сделал брат, вернувшись осенью в Москву.
И все-таки время от времени Светка скучала по тем минутам ясности души, по той блаженной гармонии, по тому ослепительному свету, опалившему и очистившему ее изнутри. Может, потому и засобиралась в гости к подруге, с которой утратила связь, вспомнив, что та живет возле церкви? Последнюю открытку от Зойки она получила три года назад, и поняла, что ту тоже «накрыло». Тон поздравления и характер пожеланий никак не вязались с хулиганским характером умелой прожигательницы жизни. А разгадка перевоплощения пряталась ниже — «Приезжай ко мне в гости, тут такая теперь благодать! Рядом с домом открыли церковь, и какой у нас дивный батюшка!» И вот, перебирая в стенке бумажный хлам и томясь тоской одиночества, она наткнулась на эту соломинку и ухватилась. В деревню! К Светке! Под крыло служителя Бога! Собралась в дорогу за час, до райцентра добралась на маршрутке, и вот теперь, трясясь в разбитом тарантасе на край земли, боялась только одного — а вдруг подруга уехала? Где тогда ей приткнуться на ночь, ведь обратный автобус только утром?
Церковь Светлана нашла без труда — административное здание, неумело переделанное под храм. Подобие куполов на крыше, следы ремонта во дворе. Вот она — суетная и грешная суть — озарившись одной идеей, срывали кресты, гадили под иконами, метнувшись назад — поспешно рядят в святые одежды брошенные клубы и детские сады. Предполагаемый Зойкин дом, утонув в траве, был подозрительно тих и темен.
— Да нет тут никого, — услышала она за спиной, когда, настучавшись в двери, заглянула в мутные окна. Оглянулась и увидела небольшого мужчинку с тонким, нервным лицом, прозрачным и просветленным.
— Вы, наверное, к Зое приехали? Нет ее, спаси Господи, отмучилась.
— Как это отмучилась? — похолодела Света сердцем. — Что вы имеете в виду?
Мужчина виновато почесал лоб и предложил, — пойдемте к батюшке, он вас чаем напоит, вы же издалека, наверное?
Чувствуя, что земля поплыла из-под ног, Светка послушно засеменила следом.
В доме батюшки тоже шел ремонт. Пахло известкой, краской и деревом. Молодой, даже вызывающе молодой человек в рясе, улыбнулся, представился и пригласил войти.
— Вот, приехала к Зое Ивановне, — сказал печально мужчинка.
— Будете с нами вечерять? — улыбнулся отец Георгий.
Странное это было чаепитие — в обществе двух молодых людей, таких же, как Светка, странников, но в более высоком смысле.
— Берите варенье из райских яблочек, — предлагал заботливо батюшка, — Зоя Ивановна очень любила. Она у меня на клиросе пела, светлая женщина, совестливая.
А Светка не ко времени вспомнила, как в пору их очумелой дружбы Зойка крутила роман сразу с двумя мужиками, ныряя из постели в постель. Может, и с этими двумя ее связывали далеко не целомудренные отношения? Писали ж в газетах, что некоторые попы даже мальчиков растлевают!
— Так что с ней случилось, с Зоей? Когда?
— В прошлом году, весною, — ответил мужчинка, представившийся пономарем Сережей. — Стояла на остановке под зонтиком, а тут молния… Мы ее с батюшкой и хоронили, племянники через неделю приехали, разобрали вещи, дом поделили и снова в город. Если хотите, утром на кладбище сходим.
— Такие молодые и служите Богу, — то ли похвалила, то ли осудила Светлана. — Наверное, родители воспитали веру?
— Да нет, — улыбнулся батюшка, — само пришло. Мы с Сережей в прошлом рокеры, брали высоты шоу бизнеса. Однажды забрели в монастырь, поглазеть на службу, и вышли другими людьми.
Сонливость навалилась непривычно рано — мутная и тягучая, как гречишный мед, и, заметив борьбу с зевотой, пономарь, пошептавшись с батюшкой, заботливо предложил — пойдемте в комнату для гостей, я вам постелю на диване.
Проваливаясь в густую, вязкую патоку сна, Светка цеплялась сознанием за солнечные островки воспоминаний — вот они с Зойкой на банкете. Плечистый мужчина в очках виртуозно играет на фортепьяно, это ее «жених». А жгучий брюнет разливает коньяк, ловко каламбуря. Это Зойкин любовник. Оба, конечно, женаты, но жена — не стена. А вот они с подругой в Крыму, под кружевными зонтиками кафе. И вновь полны ожиданий, но кавалеры уже другие. Клочки случайного, ворованного счастья, из которых не совьешь гнезда, не свяжешь уютного, теплого свитера на случай холодов. Суррогат любви, который, зажмурившись, они торопливо глотали как лекарство во спасение от жгущей кислотой тоски, вызванной предательством любимых.
Ее разбудил поток света, скользящий по векам, щекам, губам. В прореху ветхой занавески смотрела дыня Луны, сочась спелой нектарной сладостью. Но был и другой источник света, не столь явного и густого, но более теплого и проникающего. Может, икона Христа, скромно приютившаяся в углу ее спаленки? Или горящая рядом лампадка, или графин с поблескивающей водой, наверное — святой? В негромкую музыку деревенской ночи, где что-то томно вздыхало, печально ухало, уютно хрюкало и обещающе шелестело, вплетался грустный перебор гитары…
Света встала, прошлась босиком по теплому дереву пола и выглянула в окно. На заднем дворе, поросшем кустарником, светилась белая беседка, на крылечке, ссутулившись, сидел пономарь и любовно, как женщину, ласкал гитару. Она прислушалась, он пел о Руси, о тройке коней, запряженных зарею, об облаке, похожем на корабль. Стало грустно и одновременно хорошо, словно, изранив ноги о тернии, она добралась, наконец, до дома, и больше не надо спешить, казаться и соответствовать. Как мало, в сущности, надо для счастья — радости созерцания, радости созидания и светлого источника веры. Почему ей не встретился такой мужчина? Ищущий и сострадающий, мыслящий и добрый. Рядом с ним и она бы стала добрее, не злилась по пустякам, не гонялась за тряпками, не суетилась и не блудила.
Света проснулась к полудню, вышла во двор, заглянула в беседку. На деревянной стойке тоже висела иконка, маленькая, дорожная. И, не успев осознать, что делает, Света перекрестилась.
— Вот вы где! — раздался сзади радостный голос пономаря. — А я картошки сварил и помидорок нарезал, пойдемте обедать, а то ваш автобус скоро.
— Что сделать, — спросила Света отца Георгия, пользуясь привилегией общей трапезы, — чтобы поверить в бессмертие? Я реалистка и, хоть убейте, вижу впереди лишь сырую могилу.
— Если нет бессмертия душ — значит, и Бога нет, — ответил бывший рокер.
— Апостол Павел сказал… — тихо вмешался пономарь Сережа и что-то убежденно процитировал. Но Света не услышала. Она вдруг нашла тот источник света, что разбудил ее ночью, позвал к окну и наполнил душу гармонией. Его голубые глаза, кроткие, голубиные, бездонные.
— А как же могилка Зои, — спохватилась она запоздало, когда Сергей проводил до автобуса. — Положите ей за меня букет полевых цветов, хорошо?
— А вы еще приезжайте, — ласково, как взрослый ребенку, улыбнулся пономарь. — Просто так, посидеть у костра, картошку попечь, гитару послушать. Приедете?
— Приеду, — кивнула Света, чувствуя, как к глазам подступили горячие слезы. Те самые, после которых так тихо и так свежо.