Рядом с запиской мужа лежала ее тайная тетрадь, открытая на последней странице. Под Саниным воззванием к Богу было размашисто начертано черным фломастером: «Я услышал тебя, раба Александра, и дарую тебе Валерика на вечные времена в безраздельное пользование. Аминь».
Чем-чем, а высокомерием Саня никогда не страдала. Инфантильностью — вполне возможно, излишней мягкостью — наверняка, но только не высокомерием. Даже тогда, на втором курсе, когда победила на конкурсе красоты, и доцент Валерик Михайлович сделал ей предложение, она нисколько не возгордилась. И потом, когда все у них пошло, как по маслу — квартира, работа, достаток, ребенок, влиятельные друзья. Так что мама тут не права, обвинив ее в высокомерии, а повод-то, смешно сказать — ее соседке, владелице фирмы, срочно понадобилась переводчица. Девочку с «языком» найти не проблема, а вот ту, что свой собственный будет держать за зубами — задача не из простых. Вот мамуля и загорелась идеей устроить Саню. У той хоть и практики ноль (как родила, так больше не работала), зато база знаний добротная. Плюс прилежание, аккуратность и порядочность. Деньги соседка сулит хорошие, от таких лишь дура откажется, здесь она с мамой согласна. Но она согласна быть дурой, лишь бы не лишать привычного комфорта своих мужичков. Валерик — человек занятой, рабочий день не нормированный, есть время — заскочит домой, нет — перекусит по дороге. И очень важно, чтоб Саня, как пионер — всегда была готова — накормить, приласкать, обогреть. С пятилетним Алешкой проще. Тот с утра до вечера в садике, но ведь к его приходу тоже надо подготовиться — все убрать, пропылесосить, вымыть, вкусненького испечь, он такой сластена и привередник!
Саня маме это популярно объяснила, но та полезла в бутылку: «Женщина не должна зависеть от мужа, мало ли как жизнь повернется!» Последняя сентенция Саню и разозлила, и рассмешила, но спорить она не стала. Мама человек упертый, ее не переубедишь. Вот Валерик вернется с работы, и они посмеются вместе. Но муж позвонил часов в семь, и сказал, чтоб ужинали без него — он в одном из сельских хозяйств, заключает какие-то договоры.
— Ты только много не пей, — попросила Саня, — сердце побереги.
Вечер прошел незаметно — с Алешкой трудно соскучиться, а ночью Саня проснулась от чувства тревоги. Дом спал, и в расслабленной тягучей тишине было слышно, как на выдохе похрапывает муж. С тех пор, как он бросил преподавательскую работу и окунулся в бизнес, привычный домашний уклад претерпел кардинальные изменения. Все более редкими стали задушевные семейные ужины и посиделки при свечах за бутылочкой вина, но самое печальное — муж все чаще ложился спать отдельно, в зале. Внешне все выглядело вполне пристойно: Валерик щадил ее сон, не хотел будить посреди ночи, когда возвращался из бесконечных поездок по области. Но при этом из их отношений тонкой незаметной струйкой вытекло что-то важное, ощутимое лишь интуитивно и не поддающееся характеристике. Какое-то сладкое чувство родства, волшебное единство, непередаваемая нежность, когда во сне как будто сами встречаются губы и блажено сплетаются руки и ноги.
Сане вдруг нестерпимо захотелось прижаться щекой к пушистой Валерикиной груди, вдохнуть его родной запах, ощутить кожей кожу, и, выскользнув из-под одеяла, она босиком побежала в зал, заранее предвкушая, как юркнет к мужу под бочок, а он, сладко муркнув, прижмет ее к себе крепко-крепко, покрывая мелкими поцелуями. Но зал, освещенный луной, был удручающе пуст, а заботливо постеленная постель даже не тронута.
Переливчатый тоненький храп донесся из кухни, и Саня, вздрогнув, полетела туда: неужели Валерик настолько устал, что заснул за столом? Но и кухня была сиротливо пустынна, только в графине с кипяченой водой, стоящем на подносе в центре стола, холодным жидким серебром плавал лунный свет. Храп повторился, и Саня вдруг поняла, что все дело в отклеившейся полоске бумаги на форточке, надуваемой порывами осеннего ветра. Она подошла, прижала ее пальцем, и в квартире воцарилась тишина, отпустила — задышал утомленно «Валерик».
За окном умирало лето. Не золотая, пушкинская осень, а злая базарная баба в припадке безумной старческой ярости рвала на части легкомысленный ажурный сарафанчик листьев, дезинфицировала двор холодными струями дождя, вытаптывала ноготки и ромашки на клумбе.
— Вот она, жестокая реальность жизни, — подумалось тоскливо, — все проходит, все временно, все хорошее сменяется плохим.
И тут же, почуяв слабину, из темных глубин сознания выполз коварный вопрос — где муж? Почему не пришел ночевать? Сбылись пророческие предсказания мамы, где деньги — там и грехи?
Саню кинуло в жар, закружились стены и потолок, к горлу подкатил комок тошноты. Пришлось присесть на табуретку и плеснуть серебра из графина.
— Так, спокойно, спокойно, — прижала она к вискам тонкие ледышки пальцев. — Допустим, я полная дура и не заметила, что у мужа появилась любовница. Допустим, это серьезно и неминуем разрыв. Что делать, как пережить разлуку? Как выжить без этих глаз, этих рук, этих губ, этого любимого голоса? Как, наконец, растить Алешку? Навыков жизни ноль, в общаге не жила, никогда не работала, считать копейки не приучена. «Твоя профессия — жена и мать» — любил повторять Валерик, и она старалась, просто из кожи вон лезла, чтобы в этом достичь совершенства, чтоб любимому было тепло, комфортно и уютно. Ему и было так до поры до времени. Не зря ведь он хвастался Саней друзьям и не любил мальчишников, где хоть и решались деловые вопросы, но пополам с разгулом. Горячая волна отхлынула, и Саню заколотил озноб. С трудом передвигая ноги (не зря говорят, что все болезни от нервов!) она вернулась в зал и забралась под холодное одеяло. Настенные часы пробили три часа, ни о какой задержке на работе не могло быть речи. А может, что-нибудь случилось? Может, муж попал в аварию и над ним усиленно бьются врачи, а она, как глупая курица, носится по курятнику и ревнует? Непослушными пальцами Саня взяла телефон и набрала номер мужниного мобильника. Она редко тревожила его звонками, это было неписаное правило, рожденное насмешками Валерика над чужими женами, назойливо контролировавшими его друзей. Но вместо родного голоса отозвался чужой и бесстрастный: «абонент не доступен». Больное воображение тут же угодливо нарисовало картину: перевернутая машина, окровавленный мобильник в траве…
Чтобы не сойти с ума и не впасть в истерику, Саня достала из тумбочки свою заветную тетрадку, где в последнее время записывала некоторые мысли, и открыла на последнем листе.
«Мне уже тридцать, а кроме сына следа на земле никакого…» — прочитала она. Перелистнула несколько листов назад: «Я с болью и грустью смотрю на своих подруг, почему они так несчастны? Вчера позвонила Наташка, голос дрожит от слез: «он отсудил у нас с мамой комнату! Как тебе нравится — жить в одной квартире с врагом, купаться в одной ванной, тереться задницами на кухне с его потаскухами!» Боже, какая дивная, романтичная школьная любовь была у Натахи с Сержем! Он слал ей букеты, и первую зарплату, заработанную в стройотряде, потратил на нее. А потом, изнывая от любви, три года мотался в соседний город, где она училась в институте. Итого пять лет глубоких и нежных чувств, которые, год поварившись в семейном котле, превратились в ядовитую отраву. Но главное даже не это, а то свинское рыло, которое выглянуло из образа возвышенного Ромео, когда Натаха подала на развод…»
— Да, Натаха — это ужасно, — вяло подумала Саня и перелистнула еще одну страницу. Дальше шли ее попытки философского осмысления жизни. «Женщин делят на две категории — личностей и домашних клуш. С последними все ясно: мужнино приложение, домашние церберы, хранящие семейный очаг, бесплатные домработницы — так думают неудачницы. Но на самом деле это и есть настоящее женское счастье, дарованное не многим».
Саня горько усмехнулась. Какая самоуверенность, какой незыблемый душевный покой и чувство превосходства над теми взмыленными, одуревшими, замордованными работой, общественным транспортом и беспомощностью мужей женщинами, что вынуждены, (да, именно вынуждены!) самоутверждаться работой. А вот и о них — активных гражданках общества: «Сложнее личностям, не все из которых сумели реализовать себя. Одни идут по жизни на равных с мужьями, другие вообще без мужей, третьи поменялись с мужьями ролями, но при этом несчастливы все одинаково. Те, что на равных — из-за семейных распрей — кому заниматься бытом, чья работа важнее, одинокие понятно почему, а те, что перегнали мужей успехом — томятся неженской долей». И далее — глубокомысленный вывод, личное умозаключение Сани: «Вот оно, главное противоречие женской натуры — отчаянно отстаивая эмансипацию, мы тяготимся ее обратной стороной. Так что же надо умной красивой и взыскательной, чтобы чувствовать себя счастливой?»
Саня взяла фломастер и ответила сама себе: «Вздор и бред сивой кобылы. Для счастья надо только любви! Господи, верни мне Валерика, услышь и помоги!» Она бросила тетрадь на пол, уткнулась лицом в подушку и зарыдала. Вспомнилось вдруг, как на последней вечеринке у друзей по случаю дня рождения Валерик дурачился с кумой — катал ее на закорках, падал на пушистый ковер, а кум, качая большой головой, флегматично тянул:
— Смотри, старик, если она после этого забеременеет…
Может, у них роман, тайная любовная связь? Кстати, кум сегодня работает в ночь, дочку могли отвести старикам, а Валерик заглянул на огонек…
И Саня так отчетливо представила рыжую остролицую Люську в объятьях своего любимого мужа, что у нее перехватило дыхание. Поколебавшись секунду (только четыре утра, самый глубокий сон!) она решилась и набрала Люсин номер. Трубку не брали минуты две, наконец, хриплый со сна голос кума раздраженно ответил: «Да».
— Дома! — возликовала Саня, — значит, Валерик не там! — и воровато нажала на рычаг, представляя, как матерится кум. На душе чуть-чуть полегчало. Хотя при чем здесь шебутная Люська? Разлучница, скорее всего, — какая-нибудь секретарша или бухгалтерша, с которой он видится ежедневно, проводя времени больше, чем с семьей. Нет, права была мама, права, говоря, что муж — это ненадежно! Права и в том, что заставляла ее работать. Была бы у Сани собственная жизнь, Валерик бы ревновал, встречал с работы. А теперь положил на полочку и спокоен. Вся забота — пыль иногда протереть.
Чувствуя, как все дальше и дальше проваливается в черную пропасть отчаянья, Саня встала, выдвинула ящичек с лекарствами, и выдавила из яркой фольги импортного успокаивающего препарата большую розовую таблетку. Когда-то муж доставал это матери, страдавшей бессонницей и депрессией, теперь свекрови нет, а таблетки решили не выбрасывать — все-таки дефицит, и срок годности не истек.
Глубокий сон не пришел, но Саня провалилась в дрему, и перед глазами понеслись поля, луга и леса, потом среди холмов мелькнула серебристая змейка реки, будто она смотрела в иллюминатор самолета. И вдруг раскинулось море — теплое и ласковое, непривычно бирюзовое, наверное, Средиземное, виденное однажды в Египте. Море убаюкивало, укачивало, умиротворяло, обещая вечность, покой и блаженство, — то, что жадному человеку никогда не заполучить, а можно лишь оторвать кусочек. Но во сне Саня точно знала — теперь это все ее, и краешком сознания винилась перед Алешкой с Валериком.
Когда Саша открыла глаза, часы показывали двенадцать. На столе стоял букет настоящих болотных лилий, а рядом лежала записка — «Цыпленок, извини, вечером все расскажу. Заглохла моторка, и мы застряли на речке. Алешку в садик отвел, пирог доел, очень вкусно! Но самая вкусная ты!»
Рядом с запиской мужа лежала ее тайная тетрадь, открытая на последней странице. Под Саниным воззванием к Богу было размашисто начертано черным фломастером: «Я услышал тебя, раба Александра, и дарую тебе Валерика на вечные времена в безраздельное пользование. Аминь».
— Дурачок, — улыбнулась она, краснея, — Итак никаких секретов, а теперь заглянул прямо в душу. Саня вышла в коридор, вчерашние кроссовки мужа с налипшими комьями земли стояли у порога на газетке. Ветровка, тоже со следами дождя и приключений, висела на вешалке. Значит, на работу он пошел при параде — в плаще и туфлях. Нет, все-таки Саня — счастливая женщина, и муж у нее особенный — честный, хороший. Такой никогда не предаст, не бросит, просто не посмотрит на другую. А мама, что мама, ей в свое время не повезло, вот она и дует на молоко.
Саня вдруг ощутила, как мучительно соскучилась по Валерику, будто месяц его не видела. И, прижавшись лбом к его ветровке, с наслаждением вдохнула запах своего единственного на свете мужчины.
В нос ударил отчетливый запах чужих духов. Не поверив себе, Саня еще раз, сантиметр за сантиметром, обнюхала курточку и наткнулась на что-то твердое, напоминающее маленький цилиндр. Запустила руку в карман и остолбенела — на ладони лежал …золотистый футляр губной помады. И в этот самый момент зазвонил телефон.
— Я слушаю, — хрипло отозвалась она.
— Ты еще спала, цыпленок? Как ты себя чувствуешь? — нежной волной накатил голос мужа.
— Спасибо, хорошо, — натужно улыбнулась Саня, боясь, что Валерик услышит, как бешено колотится сердце.
— Я так по тебе соскучился, киска, давай сегодня посидим при свечах?
Вечером, лепя вареники с грибами и прислушиваясь, как Алешка бренчит на пианино, Саня попыталась подытожить пережитое. Итак, ее муж изменяет, и ему можно бросить в лицо доказательства. Превратить сегодняшний вечер в голгофу. Но чего она этим добьется? Жалкой растерянности? Позора и унижения? Разве это доставит ей удовольствие, сделает крепче их отношения? Растоптанный рай, обломки уютного мира, злая осень, вытоптанные цветы… И, больше не сомневаясь и не колеблясь, она выкинула помаду в форточку. Тоже мне улика, может это жена директора агрофирмы сунула мужу помаду в курточку. А пропахшую духами ветровку (хорошо живут сельские женщины!) засунула в стиральную машинку — я ничего не видела и знать ничего не хочу! Написал же ей Валерик в тетрадке — «на вечное и безраздельное».