— Прихворал? — хитро щурился мужик, мелькая между деревьев.
— Прихворал, старик, сердце вот прихватило.
И столько тоски было в его голосе, что провожатый поверил.
Брусилов ехал к родителям злой как собака. Его подруга Жанна, с которой он встречался два года и которую рассматривал в качестве будущей жены, показала своё истинное лицо. В элитном ночном клубе, где собрались партнёры Брусилова, она вначале перебрала со спиртным, а потом вульгарно кокетничала с красавчиком Максом, явно прельстившись его швейцарскими часами. Брусилов тоже мог позволить себе разную роскошь, но он был до мозга костей мужиком и не признавал перстней, маникюров, часов с бриллиантами и прочих пошлых штучек. Вещи должны быть функциональными, добротными и удобными — считал он, чем безумно радовал своих патриархальных родителей.
Кстати о них, родителях. Заимев богатого сына, они ни разу не позволили себе какую-либо корысть — не прибеднялись, не клянчили денег, не проявляли лишнего любопытства. И в минуты усталости или душевного одиночества он ехал к ним за глотком чистой, ничем не омрачённой родительской любви. Так было и теперь. Застав свою девушку в баре повисшей на Максе, Брусилов ни словом ни жестом не выдал своих эмоций. Соблюдя до конца этикет, он отвёз свою даму домой и, проигнорировав расспросы, слёзы и упрёки, сухо распрощался у машины.
Впереди было два выходных, и Брусилов решил провести их с родителями. «Всё к лучшему, — убеждал он себя по дороге. — Поиграю в шахматы с отцом, поваляюсь у телика».
Но, подъехав к дому, он увидел такси и стоящего рядом отца.
— Привет, пап, ты куда собрался? — крикнул Брусилов. И только тут вспомнил, что родители едут на Украину, где выходит замуж какая-то Люся, мамина внучатая племянница.
— Ой, сыночка! — закричала мама, выплывая из подъезда. — А мы на поезд опаздываем!
Брусилов посмотрел в родные глаза, ощутил на щеке влажную мякоть добрых маминых губ и неожиданно для себя спросил:
— А меня с собою возьмёте?
Релаксировать, так релаксировать по полной программе — в незнакомой местности, в другом отрезке реальности.
— Да какой медведь в лесу сдох, сынок? — обрадовалась мама.
— Не медведь, а медведица! — поправил Брусилов. — Такси отпускаем, поезд отменяем, летим рано утром на самолёте.
Деревня называлась Васьками. И проживало в этих Васьках всего двадцать пять семей. Огонёк жизни в последних из могикан, оставшихся от некогда большого и зажиточного колхоза, поддерживал мамин родственник фермер Илюшин. Местный люд пахал на него как лошади: бабы выращивали картошку, капусту, лук, всю зиму ухаживали за теплицами с помидорами и огурцами, а мужики возделывали поля с пшеницей. Труд оплачивался справедливо. Не удивительно, что в Васьках на Илюшина молились, он был хозяином, царём и заступником перед Богом. Свадьба дочки Илюшина стала в селе всенародным праздником. Танька с женихом жила в Донецке, но разве там накроешь прямо в роще такие столы, разве устроишь катание на лошадях и ярких нарядных бричках? Одним словом, московские гости были в восторге, когда увидели на фоне дикой природы светских гостей, а «скромная хатынка» родственника оказалась барскими хоромами. Илюшин был демократом, и городские «випы» сидели на одной лужайке с простыми крестьянами, правда, за разными столами. Брусилов, как всякий нормальный самец, быстро отсеял взглядом наштукатуренные физиономии городских девиц и выделил три симпатичных мордашки среди деревенских.
— Может, и невесту себе здесь найдёшь? — подмигнул Илюшин, обнимая племянника. — Глянь, какие девахи!
— Ну да, — рассмеялся он. — За этим и ехал.
Глядя, как самозабвенно веселится народ, как увлечённо играет в давно, казалось бы, отжившую игру с похищением невесты, туфельки, выкупа, Брусилов с удивлением констатировал, что ему …не скучно. А свежий воздух, здоровая пища и дивный ландшафт поднимали из глубин души новые или давно забытые ощущения. Он даже уступил одной бойкой девушке и пошёл танцевать гопак. ЧП случилось на закате. Один из гостей подавился мясом и стал синеть на глазах у оцепеневших от ужаса гостей. И тогда кто-то крикнул:
— Где Анна? Срочно зовите Анну!
Местный конюх через пару минут примчал на лошади рыжеволосую женщину в ситцевом халатике, которая склонилась над умирающим, сделала несколько ловких манипуляций, и тот задышал — громко и сипло.
— Ты почему не пришла на свадьбу?! — отчитывал спасительницу счастливый Илюшин. — Не уважаешь меня или как?
— Да что вы, Петрович, — смеялась Анна, — как можно! Это же святотатство!
На её миловидном лице посверкивали маленькие крепкие зубки.
— Хорошенькая, — подумал Брусилов с неожиданной нежностью.
И в памяти из глубокого детства всплыл отрывок стихотворения: «А там белочка живёт, и орешки всё грызет. А орешки не простые, в них скорлупки золотые».
— Значит так, — продолжал хозяин. — Срочно домой, переоделась и за стол! На всё про всё — пятнадцать минут, лады?
— Лады, — засмеялась Анна.
— Это врачиха наша, — похвастался дядя племяннику, когда конюх увёз рыжеволосую переодеваться. — Я сам её с города сманил.
— Как же она поехала? В такую Тьму-таракань? — удивился Брусилов.
— Так она местная. Её отец при советской власти парторгом в колхозе был, а мать ветеринаром. Когда партию упразднили, отец от инфаркта умер, а мать ещё долго держалась. Её зимой схоронили, сахарный диабет. Анна так сокрушалась — если бы рядом была, вывела бы из кризиса. Ну я и уговорил её здесь остаться. Хата у родителей хорошая, зарплату я положил большую — 300 баксов, а в городе она 150 получала.
— Такая красавица и не замужем? — осторожно прощупывал Брусилов. — Или была?
— Какое там! — махнул рукой Илюшин. — Я тоже не понимаю — семь лет в институте училась, в областном центре жила и никого не встретила! Нет, крутились, конечно, рядом кобельки, принюхивались. Да не той породы, видать.
Анна выдержала регламент с несвойственной женщинам пунктуальностью. Она вернулась к столу в простеньком платье в горошек, но оно необыкновенно шло к её медным волосам и беличьей не накрашенной мордочке. И опять, поглядывая на врачиху, Брусилов ощутил несвойственное себе умиление. А ещё — непривычную робость. Словно это он — деревенский парень, а она — московская королева, которая вряд ли удостоит его внимания.
Илюшин чутко уловил ситуацию, а может, просто был благодарен Анне. Но усадил её не за деревенский стол, а к вип-гостям, как раз напротив Брусилова. Бросая украдкой взгляды, он уловил её всю, словно втянул аромат цветка — с узкой рукой без накладных ногтей, с россыпью бледных веснушек в вырезе платья, открывавшем устье ложбинки меж застенчивых грудок. Такую естественную, безыскусную, как лесная незабудка на пригорке. Интересно, сколько ей лет? Наверное, под тридцать уже, а сколько свежести, нежности!
Однако, не только он оживился присутствием Анны. Сидящий с ней рядом гость — пафосный козлик лет сорока — просто бил копытом от сексуального возбуждения, совершенно забыв про бдящую рядом супругу.
Выждав, когда Анна выпьет за молодых шампанского и вежливо, но нехотя поелозит вилкой по тарелке, Брусилов встал, обогнул стол и пригласил её на танец. Это было нечто фантастическое — двигаться в ритме музыки среди берёз, держа за тоненькую талию необыкновенную женщину!
— Вам здесь не скучно? — спросил Брусилов.
— Только зимой, немного. — ответила Анна. — А летом такая красотища, что не заскучаешь!
— И много у вас больных?
— Хватает. Здесь в каждой семье старики. К тому же я лечу и коров.
— Вот как? — рассмеялся Брусилов. — Так вы доктор Ай-болит?
— Что-то вроде того, от мамы перешло по наследству. А вам не скучно в Москве?
— В Москве заскучать невозможно. Там индустрия развлечений на высшем уровне, были бы деньги.
— А с ними у вас нет проблем, — мягко усмехнулась Анна. — Но счастья не купишь.
— Это — смотря что понимать под ним. Если удовлетворение желаний и потребностей — то очень даже. И женщину купишь, и послушную жену, которая нарожает детворы…
— А что же вы не купили?
— Нууу… — замялся Брусилов. — Значит, я плохой купец. Или наоборот, хороший. Боюсь прогадать.
— А всё равно прогадаете, — показала беличьи зубки Анна. — Потому что счастье — это любовь. А вот она как раз и не продаётся.
Он следил за ней неотступно и всё равно упустил момент, когда Анна ушла. Сразу потеряв интерес к гулянке, Брусилов поймал кого-то из деревенских, сунул в ладонь 10 долларов и попросил проводить до хаты врачихи.
— Прихворал? — хитро щурился мужик, мелькая между деревьев.
— Прихворал, старик, прихворал, сердце вот прихватило.
И столько тоски было в его голосе, что провожатый поверил. Он сам, по-хозяйски, постучал Анне в двери и крикнул:
— Антоновна, принимай больного!
— Это вы? — изумилась Анна, возникнув на тёмном крыльце. — Зачем?
— Да сердце у него прихватило! — крикнул добровольный адвокат.
— Сердце? — переспросила Анна. — Ну что ж, проходите, послушаем.
Она водила фонендоскопом по волосатой груди, а сердце Брусилова рвалось наружу.
— Странно, — сказала Анна. — Сердце и впрямь… Имеется. Давайте накапаю волокардинчика.
— Моё лекарство — Вы! — взял её руку Брусилов.
Медовые глаза расширились и поглотили его, как болотная ряска, всего без остатка. Теряя самоконтроль, он прижал хозяйку к себе и, задыхаясь, стал покрывать поцелуями лицо, волосы, шею. Огонёк здравого смысла, как видеокамера зафиксировал благословляющую слабость обмякшего женского тела. Брусилов схватил Анну на руки и мысленно упал вместе с ней на кровать, когда жгучая пощёчина вернула его на землю. Медовые глаза метали молнии крайнего возмущения, растрёпанные волосы напомнили медузу-Горгону.
— Вы что-то перепутали, господин купец, — сказала Анна насмешливо. — Вы ничего здесь не покупали!
— Но я же… Влюбился! — выпалил Брусилов. — Честное слово!
— Идите-ка вы …К гостям. И не забудьте вот это. — узкая рука сунула в карман пиджака пузырёк с волокардином.
— Да не расстраивайся ты, племяш! — обнимал Брусилова Илюшин, провожая на следующий день в аэропорт. — Анна — кобылка необъезженная. Я ж тебе не зря Надьку с Ленкой подсовывал!
— Да какая она кобылка, — улыбнулся Брусилов. И задумчиво процитировал — А там белочка живёт и орешки всё грызёт.
Через несколько часов он был в своем офисе.
— Вот заказ от киприотов, — открыл папку с деловыми бумагами помощник Брусилова. — А это из Риги. А ещё звонил Зейдельман, у него хорошие новости. Вас соединить?
— Чуть попозже, Лёша, набери мне ювелира.
— Алло, Вениамин? Рад тебя слышать, дорогой. Помнишь обручалки, которые ты показывал мне на выставке? Так я их беру. И ещё — сделай мне для женского колечка шкатулку. Чтоб на крышке сидела белочка и грызла орешек золотой. Три дня тебе на работу хватит?.. А больше, старик, не выдержу! Сердце…