Сказать «прости» никогда не поздно…
По телику крутили вкусный мультик: уютная бабушка-старушка вынимала из духовки рождественского гуся, а румяные внучки за столом уже потирали ладошки. Чужое счастье выглядело приторно-фальшивым.
— Наверное, я стала злой, — подумала Даша, сдерживая раздражение. В отличие от экранных героев ее жизнь состояла из одних неприятностей: мама без конца шпыняла, отчим не знал, к чему придраться, парень, с которым встречалась, мучил ревностью и капризами. А в последние, предпраздничные дни, все обострилось.
Утром Ярик, скривив надменно рот, заявил, что в рождество уезжает рыбачить. Он атеист, и день рождения Христа для него не праздник.
— Хочешь — айда со мной, — предложил он деланно безразлично. — Женщины испокон веков мотались за мужиками по свету. Даже поговорка есть — как нитка за иголкой.
Даша за словом в карман не полезет, нашлась и тут:
— Мотались, дорогой, за декабристами, а не дураками, которые морозят мягкое место на льду в расчете на глупую рыбку. Езжай на свою рыбалку, а я пойду с друзьями на дискотеку.
Но одногруппники решили собраться у Красиной, которая Дашу терпеть не могла, а значит, идти к ней было бы самоубийством.
— Останусь дома, — решила Даша, — отосплюсь, почитаю, посмотрю телевизор. Но явилась с работы мама и преподнесла сюрприз: она собирает старых друзей! А это означало, что отдыха не предвидится, Даше придется пахать на кухне, а потом терпеть идиотизм расшалившихся теток и сальный бред их пьяных мужей.
— Ты мизантропка, — упрекнула обиженно мама, — я в твои годы любила весь мир.
А отчим радостно подхватил:
— Конченое поколение, дорогая, они не читали Толстого! Их не учили ни патриотизму, ни человеколюбию.
— Вас учили, — огрызнулась Даша, всеми фибрами души ненавидя этого чужого, тупого и самовлюбленного человека. В эту секунду она даже подумала:
— Может и правда махнуть с Яриком на рыбалку? Все же лучше, чем киснуть дома.
Но здравый смысл подсказал: не наступай на старые грабли. Тебе мало летней охоты, когда он, вылупив глаза, полдня гонялся за уточкой, не вспомнив о тебе, плетущейся следом?
Получалось, что в светлый праздник рождества Даша была никому не нужна, и от этого неоспоримого факта в носу у нее защекотали невыплаканные, но готовые в любой момент пролиться горючие слезы.
Между тем, мультяшная бабушка, накормив внуков, стала раздаривать подарки: сапоги-скороходы, шапку-невидимку…
— Вот если б поехать к бабушке… — накатила из дальних глубин души жалобная мыслишка. Бабушку по папиной линии Даша не видела десять лет, хотя та жила в соседней области и до второго класса она гостила в деревне каждое лето. Но после того, как мама с отцом разошлись, Дзюньково стало в доме чуть ли не матерным словом. Тоскующей по бабушке Даше было строго приказано забыть «тех родственников» раз и навсегда, потому что они плохие люди. Обвинение ничем не подкреплялось, но иллюстрировалось мамиными истериками и демонстративным разрыванием писем на мелкие кусочки. А когда появился отчим, Дашу стали водить к новой бабушке, строгой и жеманной тетеньке с ярко накрашенными губами, которая ставила ее в угол и била линейкой по пальцам. Повзрослев, Даша не раз давала себе слово, что обязательно съездит в Дзюньково, но позапрошлым летом она поступала в институт, а прошлым в ее жизни появился Ярик. И вот теперь сама судьба подталкивала Дашу к осуществлению давнего плана.
Мысль о том, что совсем скоро она окунется в молочно-кисельную сладость детства, где все вокруг ее любили, наполнила Дашу восторгом. И она вспомнила безнадежно забытое — как звали рыжего бабушкино пса и бодливую корову с пятнышком на лбу.
Маме пришлось соврать, что она собралась на рыбалку, и та, притворно вздохнув, сунула ей бутерброды. На деньги расщедрился отчим (он с малых лет дарил ей только деньги, словно откупался от отцовской любви, на которую замахнулся, но так и не сумел осилить). И ранним рождественским утром вдохновленная и настроенная на чудо Даша вышла на маленькой железнодорожной станции, откуда до Дзюньково было рукой подать.
О, эта удивительная штука — память детства! Она сразу вспомнила все — и старую церквушку с колоколенкой, и красный дом в начале улицы, и чудный деревенский воздух, хрустально звенящий от петушиного крика. А вот бабушкину хатку, хоть ты тресни, найти не могла. Сердцем чуяла — где-то здесь, но дорога раздваивалась змеиным языком, вдоль которого высились уже новые, похожие на дачи строения. Черт любил поиграть с Дашей в прятки. В ее жизни случалось не раз, что она начинала плутать на давно изученном маршруте, или старые, привычные вещи видела вдруг по-новому. Или теряла то, что только что лежало под носом. Бабушка, ее незабвенная бабушка, говорила в таких случаях — черт, черт, поиграй и отдай. И потерянная расческа тут же находилась, а ощетинившаяся дорога обретала знакомые черты. Впрочем, вспоминать о черте в рождество — это грех, и в гиды лучше взять не хвостатого, а кого-нибудь из местных.
Даша покрутила головой и увидела за зеленым забором молодую женщину.
— Простите, — окликнула она ее, — а где здесь дом Пелагеи Семеновны?
Женщина что-то быстро, в нос, пробормотала, махнула в сторону рукой и, рявкнув на мальчишку, выскочившего босиком на крыльцо, скрылась за дверью.
Даша посмотрела в ту сторону, куда махнула женщина, и увидела вдали тоскливые кладбищенские кресты.
— Неужели умерла? — заныло в груди. И одновременно с этой мыслью Даша почувствовала, как замерзла, устала и… безумно хочет в туалет. Она оглянулась, ища за каким-нибудь из заборов пенал характерной будочки, но не нашла. То ли будочки прятались за сараями и деревьями, то ли деревенские окончательно перешли на городские удобства. Оставалось одно — постучать в ближайший дом и попросить о помощи. Но напрасно на ее робкий стук разрывались цепные собаки, хозяева будто специально издевались над городской, поджидая ее позора.
Даша не знает, почему выбрала именно этот домик — беленький, с голубыми ставнями. Старый рыжий пес, сидящий на цепи, на нее не залаял, а уставился с подслеповатым любопытством и приветливо вильнул хвостом. И Даша вытащила из маминого тормозка бутерброд с колбасой и угостила собаку. До туалета она не добежала, присела за каким-то сарайчиком. Тут-то и почувствовались первые звоночки простуды — ее подзнабливало, подташнивало и нестерпимо клонило в сон. Неужели грипп, которого ей удалось избежать чуть ли ни единственной в группе, подстерег в самый неподходящий момент? Даша взглянула на часы — только одиннадцать, электричка обратно будет в четыре. Что ж ей делать до этого времени, если к бабушке она опоздала, а больше никому не нужна?
Она инстинктивно толкнула дверь, и та оказалась незапертой. Глупый пес нисколько не возмутился, а продолжал одобрительно вилять хвостом.
— Отвечать будешь ты, — сказала ему Даша и шагнула в чужой дом.
Так тяжело она болела только в детстве. Ее словно кинули в жаровню и плотно накрыли крышкой. Жар-пожар залил глаза, перехватил горло, вбил в виски тысячи маленьких гвоздиков, и всхлипнув, она повалилась на чужую перину. Должно быть, Даша моментально провалилась в сон, потому что, открыв глаза, увидела в окне луну, а в углу комнатки, в уютном островке света, пожилую женщину со спицами. Даша хотела вскочить, извиниться, но едва шевельнула рукой и пискнула что-то нечленораздельное.
— Проснулась! — обрадовалась хозяйка, и голос ее показался знакомым. — Сейчас молочка горяченько попьешь и аспиринчика обязательно. Чья же ты будешь, куколка, как тебя звать? На грабительницу вроде не похожа…
Над ней склонилось немолодое, участливое лицо. Из-под белого платочка выбивался седой завиток.
— Меня Даша зовут, я свою бабушку искала, а она умерла, — всхлипнула Даша, глотая густое, горячее молоко, заправленное медом.
— Умерла… — эхом повторила хозяйка, и по лицу ее побежали слезы. — А я думаю, почему тебя Дружок не покусал, он хоть и старый, а дело свое знает.
Женщина взяла с комода фотографию в рамочке и поднесла ее к Дашиным глазам. На черно-белой карточке смеялась щекастая девочка с косичками, в которой Даша узнала себя. Лохматая рыжая собака преданно положила ей голову на сбитые коленки.
— Бабушка? Ты? — изумилась Даша и, уткнувшись женщине в плечо, заревела, как маленькая. — Я по тебе скучала!
Застолье было великолепным: яички только что из-под курочки, соленые хрустящие огурчики, блины и домашняя сметана, а еще целая гора персиков, сохранивших в компоте аромат и вкус свежести.
— А где отец? — спросила Даша, с аппетитом уплетая деревенские деликатесы. — Он подарил тебе новых внуков?
— Ты разве не знаешь? — тихо спросила бабушка и как маленькую погладила по головке. — Разбился он, на машине, все говорят — не случайно.
— А новая семья? — не поняла Даша.
— Не было у Ванечки новой семьи, — вздохнула бабушка, — он всегда любил только твою маму. А вот у нее появился другой, и твой папа этого не пережил.
— А мама знает?
— Конечно, знает. Но на похороны она не приехала. А он ей записку оставил.
Бабушка встала и сняла с комода шкатулку. Даша увидела обручальное кольцо и сложенный вчетверо пожелтевший листочек в клеточку. Она развернула его и прочла: «Лена, я очень вас люблю! Зачем ты прячешь Дашу? Они с бабушкой друг дружке нужны».
— Я к ней не вернусь, — сказала Даша. — Она мне лгала, противно.
— А институт? — напомнила бабушка. — Тебе обязательно нужно учиться. И не повторяй ошибок своей мамы — с родными ссориться нельзя. Не по божески это, и не по людски. Родных надо понимать, жалеть и прощать. Вот я тебя подлечу маленько, отпою молочком, и отвезешь от меня маме подарочек и мое нижайшее «прости».
— А прости-то за что? — возмутилась Даша. — За то, что папу погубила, тебя осиротила, мне лгала?
— На обиду нельзя отвечать обидой, — вздохнула бабушка. — Мама была влюблена, а любовь — шаровая молния, ни законов, ни логики, только выжженная трава.
— Как у нее с новым-то?
— Порхает. Хотя он — ужасный козел.
— Любовь зла, — усмехнулась бабушка, — полюбишь и козла.
— А какой был папа?
— Хороший. Но тоже не умел прощать…
— Ну и где твоя рыба? — иронично спросила мама, глядя, как Даша выкладывает на стол сметану, творог, яйца, тушку жирной домашней курицы. — Или ты все это на удочку поймала?
— И это тоже, — протянула Даша шкатулочку с письмом и кольцом.
Мама медленно опустилась на табуретку, маска уверенной, непробиваемой женщины сползла с лица, в глазах застыли испуг и беспомощность.
— Не бойся, — сказала дочь. — Мы с бабулей тебя прощаем. С родными ссориться грех. С рождеством тебя, мамочка!