— Хоррро-шо живет на свете Винни-Пух, оттого поет он эти песни вслух! — распевал медвежонок из далекого безоблачного прошлого. На лице Вовы блуждала беззаботная улыбка.
— И за что я его полюбила? — изумилась Вера, разглядывая великовозрастного дитятю из-за шторы.
Ночью Вере приснилось, что мужа взяли в заложники. Бросили в душный багажник и сутки катали по городу. Она проснулась с ноющей болью в груди: перед глазами стоял помятый профиль Володи, зажатый между запаской и ящиком с инструментами. На тумбочке громко и зловеще, как часовой механизм взрывного устройства, тикал допотопный китайский будильник, купленный на заре перестройки. И это лишь подчеркивало глубокую, первозданную тишину, словно мир еще не родился или хуже — бесповоротно умер. С трудом заставив себя выскочить из-под теплого одеяла, Вера нырнула в байковый, советской штамповки, халат и почему-то на цыпочках вышла в зал, который по логике вещей должен был сотрясаться от храпа мужа. От сердца отлегло: Вова был дома. Но он не спал, а в странной позе раненого кузнечика беззвучно выл на луну. Мужественный профиль, выписанный природой как профиль воителя и защитника слабых, был до неузнаваемости изуродован маской отчаянья.
— Ну что ты так убиваешься! — не выдержала Вера, присев на краешек сбившегося в комок одеяла. — Не ты первый, не ты последний, за это не стреляют.
Вова вздрогнул, скорбно поджал губы и трагически прошептал:
— Неужели моя жизнь не стоит двух тысяч долларов? Займи!
По гордому орлиному носу, когда-то сразившему Веру наповал, скатилась скупая мужская слеза.
Плачущий мужчина — это «занадто», как принято говорить в Украине, это явный перехлест для раненого — перераненого, штопаного — перештопаного Вериного сердца. Даже если этот мужчина давно развенчан в ее глазах и окончательно списан в утиль. Привычка — великое дело, а уж тем более замешанная на извечной бабьей жалости. Как выбросить на мусорник того, с кем пронянчилась пятнадцать лет? Другое дело — пристроить в надежные руки, в теплый закуток чьей-то душевной бесприютности, убедиться, что там ему и сытно и тепло, и уж тогда, облегченно встряхнувшись, уйти молодым легким шагом в лазурную даль.
Вера погладила жесткие кудри мужа, и тот по-детски доверчиво прижался щекой к ее ладони.
— Ну ладно, малыш, не бойся, — сказала она. — На встречу поеду я. Возьму у Надьки норковую шубу, надену шпильки и постараюсь сыграть роль. Не зря же я поступала в театральный? Скажу, что машина моя, а значит, я за все и отвечаю.
Через пять минут мир воскрес: победно протрубил унитаз, на секунду возомнив себя Ниагарским водопадом, пропели не в склад — не в лад старые пружины дивана, пока Вова искал удобную позу, и могучий храп вполне довольного жизнью человека наконец сотряс деликатную тишину замершей до утра многоэтажки.
Вера проворочалась почти до утра. Вслед за порывом жалости пришли тошнотворные муки самоедства: сколько раз она давала себе слово не взваливать на себя проблемы мужа, и вот теперь в очередной раз сунула голову в петлю. И ведь терпела же целых два дня, пытаясь стимулировать в нем самостоятельность и способность к серьезным решениям. Сбегала на консультацию к знакомому юристу, написала заявление в угрозыск: так и так, муж ударил «Жигулями» «Сааб», а наглый «крутяк» (однозначно — бандит: морда во, кулачищи во!) угрожает пустить ему пулю в лоб, если в три дня не получит две тыщи баксов. Там ее успокоили — не суетитесь, дамочка, действовать надо по суду. Муж виновен? Виновен. Вот суд и назначит размер положенной компенсации, а он будет спокойненько выплачивать ее по 25 процентов от зарплаты хоть до конца своей драгоценной жизни. На этом бы дуре и успокоиться, своих забот полон рот — дом, квартплата, ответственная работа, дочь — акселератка, за которой нужен глаз да глаз. А у Вовы одна забота — выспаться, плотно позавтракать и на работу — на «труд» в двести гривеников в месяц. Мало скажете? Ну почему же, на пиво и сигареты хватает. Ему. А все остальное — в холодильнике. Утром, во время планерки, в кабинет шефа заглянула встревоженная секретарша.
— Вера Павловна, вас срочно — муж!
Вова стоял в коридоре, что называется без лица, и люди, снующие мимо, огибали его опасливо, будто ожившего покойника.
— Только что звонил Рудольф, требует срочно приехать на СТО, — выдохнул он дребезжащим голосом. — С деньгами!
— Какой он из себя? — спросила Вера.
— Здоровый бандюган, глаза — амбразуры и шрам на лице. Точно киллер!
План разговора с «бандитом» Вера продумала заранее. Даже договорилась с подругой насчет проката норки. Но уже по дороге на станцию мысли стали путаться и скакать, и Вера, давно не курившая, попросила у мужа сигарету. Быка с лошадиной челюстью в холле станции не оказалось. За компьютером работал молодой интеллигентный парень, а у стойки в пол оборота стоял крупный мужчина лет сорока с внешностью лихого каскадера.
— Вы не подскажете, — громко спросила Вера, напустив на лицо выражение ленивого высокомерия, — где найти Рудольфа Альбертовича?
Каскадер обернулся и, недобро чиркнув по ней черными глазами, отозвался густым баритоном:
— Ну, я Рудольф, что дальше?
— Мой муж ударил вашу машину, — с вызовом сказала Вера, — но претензии все ко мне, я владелица «Жигулей», а муж просто водитель, к тому же больной человек.
— Костя — крикнул «каскадер» мальчику за компьютером, — позови-ка мастера и сделай нам калькуляцию поврежденных запчастей.
Минут двадцать Вера слушала китайскую грамоту о бампере, усилителе, резонаторе, глушителе, пострадавшей электрике и прочей автомобильной начинке, усилием воли сохраняя на лице баланс холодной учтивости, невозмутимости и компетентности, стараясь безвозвратно не уплыть в дебри собственных мыслей. Пока ее не отрезвила сумма предстоящей компенсации — Тысяча восемьсот долларов, самое меньшее.
— Вы что, хотите за наш счет сделать капремонт всей машины? — чуть не выпрыгнула из кожи.
— Калькуляция перед вами, мадам, — корректно напомнил мастер.
Ее, как козу на веревочке, поводили вокруг крутой тачки, демонстрируя царапины и вмятины, а грозный Рудольф вдруг пожаловался человеческим голосом:
— Я, блин, ее на продажу готовил. Уже задаток получил, е-мое!
Вопрос о деньгах договорились перенести на вечер.
О том, чтобы занять такую баснословную сумму, не могло быть и речи. Одна подруга пообещала Вере двести долларов, другая триста. А поникшая бледным лютиком дочка пожертвовала на спасение отца десять долларов, подаренных на день рождения. Остальные знакомые жили от зарплаты к зарплате. До позднего вечера Вера обзванивала бывших однокурсников, осевших в Москве, осторожно прощупывая степень сохранившейся дружбы и готовность придти на помощь. Откликнулся Алик, у которого тоже была иномарка, и, видно, в память о страстных поцелуях на первом курсе — согласился объехать базы в поисках «дешевых» деталей. К радостному изумлению Веры такой вариант «крутого» устроил, правда при условии, что Вера уложится дня в три. Утром пришел ответ: запчасти обойдутся долларов в семьсот. А вот передать их будет сложнее — все громоздкое, в купе не влезет, и главное препятствие — таможня. Когда Вера отчиталась о проделанной работе перед Рудольфом, тот ее пристыдил:
— Вера Павловна, ну что вы жметесь? Давайте возьмем все на сервисе, и быстро, и без хлопот, и гарантия качества. Пол штуки туда, пол штуки сюда, зато гора с плеч и расстались друзьями. Поймите, я на потере товарного вида уже пяти штук лишился, к тому же меня теребит покупатель.
— Я все понимаю, все понимаю, — перебила его Вера. — Но мне сейчас очень некогда, давайте встретимся завтра, в кафе, и проясним все моменты.
Ночью ей приснился Рудольф. Весь в черной лакированной коже он был безумно притягателен. Поигрывая с ловкостью жонглера кольтом, он приблизил к Вере свое лицо — рискового игрока, укротителя тигров, тореодора, охотника на львов — и, сделав секундную паузу, за которую она греховно успела подумать «наверное, он здорово целуется», почти ласково приказал: «А ну снимай свою шубу и переписывай на меня свои ср… «Жигули».
Вера вскрикнула и проснулась. На будильнике было пять утра, в соседней комнате муж, как и было ему положено, громко выводил замысловатые рулады.
— Признаюсь ему, что блефовала, — решила Вера. — Скажу честно и откровенно — я делаю все, что могу, а больше из меня не выжать даже пистолетом. Это все равно, что пытаться выдавить апельсиновый сок из еловой шишки.
…В кафе играла тихая музыка. Вера пришла на десять минут раньше условленного и заказала чай с жасмином. Когда полчашки было выпито, явился Рудольф.
Пока он шел к ее столику, Вера невольно залюбовалась: грубоват, но не вульгарен, а какие глаза умнющие!
— У меня три пункта, — сказала она по-деловому, когда Рудольф уселся напротив. — Первый — детали пообещали купить уже завтра и найти возможность передать. Второй — расскажите, пожалуйста, что случилось тогда на дороге. А третий пункт по желанию, захотите — выслушаете, нет — мы его сократим.
— Что случилось, есть протокол в гаи, — ответил Рудольф. — Я стоял у обочины, говорил по телефону. Вдруг удар в зад, меня аж откинуло на несколько метров. Вылетаю, сзади «Жигуль», из передней дверцы выскакивает девка в мини юбке и вперед. А следом — ваш муж, весь белый — ни жив, ни мертв.
— Девка, вы говорите? Как это интересно, — усмехнулась Вера. — Теперь третий пункт — я вас вчера обманула, гнала понты, так, кажется, по блатному? Я не бизнес-вумен, а скромная служащая, оклад двести пятьдесят долларов, запасов ноль. А влезла я в это дело и взялась выплачивать ремонт исключительно потому, что не хочу, чтоб вы супруга замочили. Он хоть и достал совсем, а все же родственник, вроде приемного сына, убить я его не позволю. Так что выход у вас один — ждать запчасти из Москвы и довольствоваться моей порядочностью.
— Интересное кино, — усмехнулся Рудольф, с любопытством разглядывая Веру.
Подошла официантка:
— Что будете заказывать?
— Кофе и два пирожных, — сказал Рудольф и обратился к Вере, — вы какие предпочитаете?
— Спасибо, — улыбнулась она, — кусок в горло не лезет.
— А что за чушь вы сморозили насчет убивания? Я что похож на бандита?
— А я похожа на бизнесменшу?
— Наглостью и шубой — почему нет. Только вот бриллиантов не хватает. В ушах — металл, пальцы голые. Может, думаю, сняла, чтоб победней прикинуться?
— Вы наблюдательный, — оценила Вера, едва не покраснев от мысли, что он рассматривал ее прекрасные маленькие ушки.
— Служил в разведке, — скромно пояснил Рудольф.
Ей показалось, что глаза его потеплели. Еще секунда, и они заговорят, как друзья, как два интересных друг другу человека. Но зазвонил мобильник, и Рудольф торопливо произнес: «Все-все, дорогая, еду».
…Муж лежал у телевизора и смотрел мультики.
— Хоррро-шо живет на свете Винни-Пух, оттого поет он эти песни вслух! — распевал медвежонок из далекого безоблачного прошлого.
На лице Вовы блуждала беззаботная улыбка.
— И за что я его полюбила? — изумилась Вера, разглядывая великовозрастного дитятю из-за шторы.
— И неважно, чем он занят, если он худеть не станет, — весело продолжил Вини Пух, — ну а он худеть не станет, потому что вовремя подкрепится.
Вова радостно хохотнул, протянул руку к тумбочке и поднес ко рту здоровенный бутерброд с колбасой, купленной исключительно для завтраков.
— Потом будет ангельски хлопать ресницами и божиться, что не притрагивался к ней, — с тоской подумала Вера.
— Так за что ж я его полюбила? — напрягла она память, переодеваясь в спальне. — За красоту. Он был безумно притягателен таинственной, дьявольской красотой отважного сына гор, к тому же загадочно молчал, выразительно посверкивая очами. «Молчи — за умного сойдешь», говорила моя бабушка.
Роскошная Вовина внешность долго маскировала его внутреннюю неразвитость. А советский образ жизни, когда за тебя все решало государство, скрывал и лень, и беспомощность, и нерешительность, и (что уж греха таить!) элементарную трусоватость. Все это посыпалось жалкой трухой, когда лопнул прогнивший чехол государственного тюфяка…
Едва коснувшись подушки, Вера провалилась в сон, так и оставшись незамеченной мужем. Только дочка чмокнула в щеку и, на секунду разбудив, пожелала спокойной ночи.
И приснился Вере Павловне третий сон. Будто стоит она, скромная золушка, в стоптанных сапогах на остановке, кутает от ветра и мороза обветренное лицо в цегейковый воротник, а вокруг такое же задавленное жизнью население: с синими носами и затравленными глазами. И никому-то нет дела, что Верины губы пахнут розами, а в ее душе цветут фиалки. Что она может петь нежно и сладко, как флейта, а ее кожа нежнее китайского шелка. И когда она читает вслух Ахматову, подруги плачут, а если кому плохо, то бегут за помощью к ней.
На светофоре, раскорячившись, застрял троллейбус-гармошка, беспомощно шевеля на ветру сорвавшимся «усом», но толпа все равно приготовилась к штурму. Приготовилась и Вера, слегка оттопырив локотки, чтобы не быть затоптанной. И в этот самый момент у остановки по-каскадерски лихо затормозил роскошный «Сааб» с абсолютно целеньким блестящим бампером. Плавно распахнулась дверца, пахнув на задубевший пролетариат ароматом вечного лета и неги, и в затененном микромирке блеснули яркими звездами черные глаза:
— Вера, садитесь поскорей!
Поцелуй был так головокружителен, что каждая Верина жилка запела хрустальным звоном.
— Что это? — спросила она. — Мы оба рехнулись?
Но Рудольф вдруг стал наливаться кровью, пока не превратился в огромного страшного негра, который рявкнул голосом мужа:
— Скорее вставай, этот хрен звонит, ему запчасти не понравились!
Вова, ее безрадостная реальность, стоял рядом, испуганно почесывая под мышкой…