Эта она умело запрягла Семёна и заставила брать барьер за барьером.
Бэла Феликсовна глянула на часы, и в лицо ударила волна негодования. Вот идиот! Ну какой же он всё-таки идиот! Он что весь дом ремонтирует этой клуше?
Кипя от возмущения, она плеснула в стакан ананасового сока (зело способствует похудению!) и забралась с ногами в кресло. Любимый сериал закончился, оставалось звонить подруге.
— Привет, дорогая! — рявкнула Бэла в трубку. — Что делаешь?
На том конце провода слышался детский плач. Вопрос был лишним — Люська качала внучку.
«Овца, — выругалась Бэла про себя. — Повесила на шею дочь с ребёнком, вычеркнула из жизни последние золотые годочки». Это была старая песня, но она продолжала злить, как красная тряпка быка.
— Можешь не отвечать, — перебила она подругу. — Слышу. А где мамаша, почему ребёнок на тебе? Ах вот как — в кафе с подружками? И на какие шиши, интересно? Мать моя женщина! Люся, когда же ты поумнеешь? Дочь байстрюка нагуляла, а ты с ней нянчишься! Личную жизнь устраиваешь! А о твоей личной жизни хоть кто-нибудь позаботился?
Люся была вдовой, её муж, в то время студент пятого курса, утонул в озере. С тех пор она не сделала ни единой попытки выйти замуж или хотя бы найти мужчину. Бэла знала погибшего Лёнчика, и даже питала к нему женскую слабость, искренне удивляясь, почему он выбрал не её, а дурочку Люську. Но жизнь дала ответ на этот вопрос: Лёнчику было суждено утонуть, Люське овдоветь, а ей, Бэле — до старости лет кататься как сыр в масле в браке с Семёном.
— Ладно-ладно, — виновато затараторила подруга, а ты-то что делаешь? Небось, в карты с Сеней режешься?
— Ага, сейчас! — сочно прошипела Бэла. — Я не выдержу, Люся, этого морального урода! Что ни день, то новый выкрутас: позавчера он дал в долг двоюродной сестре тысячу долларов. Ты знаешь, меня чуть удар не хватил. Это же всё равно, что подарить, сестра голодранка, сельская баба, она сроду таких денег не соберёт!
— Ну так на святое дело дал, Бэлочка, — попыталась успокоить Люся. — Операция — вопрос жизни и смерти!
— Ладно, допустим, — перебила Бэла. — А сегодня приходит молодая фря с верхнего этажа и просит Семёна, ты только вдумайся — Семёна, доктора наук! — починить ей перегоревшие пробки! И этот балбес не смеет отказать — воскресенье, электрика не вызвать, у фри годовалый ребёнок и муж в командировке — это, заметь, его аргументы. Натягивает спортивный костюм и метётся к ней с инструментами. Скоро час уже, как он в счётчике ковыряется!
— Бэлочка, котик, ну что ты так кипятишься! У тебя же давление! — запела убаюкивающее Люся. — Сеня умница, истинный интеллигент, он не умеет отказывать людям в просьбах, таким мужем гордиться надо.
— У нас разные представления о мужских достоинствах, — оборвала Бэла. — И об уме в частности. Умные мужчины нанимают работяг. А безотказными бывают только лохи!
Бэла в сердцах швырнула трубку и услышала, как открылись входные двери.
— Птичка, ты сердишься? — заглянул в комнату Семён. Его ласковые карие глаза виновато лучились из-под очков. Когда-то она замирала от счастья, ловя этот взгляд на себе. А теперь…
— Там такая поломка серьёзная оказалась, во всём подъезде свет выбить могло. А я нашёл и всё исправил, ай да я!
Он положил инструменты в кладовку, протопал в душ и минут через десять вышел душистым и светящимся благодушием.
— Ну, моя прелесть, я в твоей власти!
Все Бэлины подруги и знакомые отлично знали её слабость — она и дня не могла прожить без карт. В «дурачка», в эту примитивную, и в общем-то скучную игру Бэла играла с азартом и упоением, и всегда выигрывала, причём изощрённо — вешая на «проигравшего» «погоны». Семён Андреевич напротив терпеть не мог так тупо и бездарно, так варварски жестоко прожигать драгоценное время, но чего не сделаешь ради любимой женщины?
Получаса хватило, чтоб трижды оставить мужа в дураках, Семён, не скрывая облегчения, засеменил в свой кабинет, а удовлетворённая Бэла, потянувшись сытой кошкой на диване, опять позвонила Люсе.
— Ну что, уложила спиногрыза? А доця ещё не вернулась? Ну-ну, а что про Натаху-то нового слышно?
Натаха была их третьей университетской подругой. Её мать кода-то работала на кафедре Семёна Андреевича, и это она позвала коллегу на дочкино 20-летие, где Бэла взяла его голыми руками. А точнее, голыми сиськами, потому что именно они — спелые, юные и бесстыжие, вывалились из-под расстёгнутой блузки и прижались к груди профессора, когда тот неосторожно зашел в ванную комнату руки помыть.
— Я люблю вас! — дыша перегаром шампанского страстно прошептала студентка, и большие алмазы слёз покатились по её тугим щекам, а сочные губы жадно прильнули к целомудренному рту учёного мужа.
Профессору было сорок, Бэллочке 20, а её соперница — супруга декана, доживала последние дни в больнице. И всё получилось донельзя удачно: старая и больная умерла, а молодая и красивая заняла её место. Все поздравляли Бэлочку, только Натаху как подменили. Она даже на свадьбу не явилась. А накануне отозвала Бэлу в туалет и, буравя ей глаза презрением, отчеканила:
— Если ты сломаешь жизнь этому замечательному человеку, я тебя убью! Так и знай!
С тех пор Натаха поддерживала отношения только с Люсей, которая металась между подругами как меж двух огней.
Люся рассказывала Бэле скучные подробности Натахиной жизни: у мужа обострилась язва, сын неудачно прыгнул с парашютом и сломал ногу, умерла от инсульта мама Натахи… А Бэла не то чтоб злорадствовала, нет. Она слушала это с чувством удовлетворения, как астролог, чьи предсказания сбываются, или математик, решивший теорему Ферма, и убеждающийся вновь и вновь в своей гениальности. А ведь она своё счастье не на дороге нашла. И тоже рисковала по-крупному. Мог Семён Феликсович оказаться сухарём-импотентом? Мог! И тогда бы вместо марша Мендельсона и профессорской пятикомнатной квартиры она получила отчисление из университета, а может, с исключением из комсомола.
На этот раз Натахины неприятности зашкалили за метку допустимости и перешли в разряд серьёзной беды.
— Вначале она сама обнаружила шарик в груди, а потом врачи подтвердили — опухоль, надо готовиться к операции, — вздыхала сочувственно Люся.
— Так может, ей деньгами помочь? — проявила милосердие Бэла.
— Деньги нужны, но от тебя она не возьмёт, — напомнила подруга.
— Значит, дашь от себя.
— И от меня не возьмёт, прекрасно знает, что я едва концы с концами свожу.
Господи, как надоела Бэле ущербность бывших подружек! Ну почему никто из них не смог воспользоваться золотым шансом, данным судьбой — смело шагнуть из социалистического убожества в прекрасное капиталистическое сегодня? Они не смогли, а Бэла смогла! Эта она умело запрягла Семёна и заставила брать барьер за барьером. Она указала путь к креслу ректора, сформировала надёжную команду помощников, задружила с сильными мира сего. И сняла достойный урожай: за 30 лет совместной жизни чего только не довелось увидеть и прочувствовать! И рай чужих островов, и головокружительный грех измен, и приторную сладость подобострастия!
Бэла глянула на часы — пол двенадцатого. Позвонить что ли дочери?
— Привет, дорогая, что делаешь? Уже в постели? Ну извини, извини. Да нет, ничего не случилось, просто соскучилась…
Дочери 25, вот то богатство, которого не купишь ни за какие деньги… Молодость.. Вся жизнь впереди… Лёгкость в суставах и мышцах… Жадные взгляды мужчин, беспечность и беспричинная радость. Прелести секса в конце-концов! А что осталось у Бэлы? Драгоценные камни, путешествия, шалости с молоденьким тренером по теннису и дряблое тело Семёна, своё-то она, слава Богу, умеет держать в порядке. Волна раздражения и плаксивости накатила внезапно и неотвратимо.
— Сеня, — едва успела крикнуть Бэла и тут же зарыдала в подушку.
Он прибежал босиком, без тапочек и очков, остатки волос всклокочены, они всегда становились дыбом при напряжённой умственной работе. Схватил капли, накапал в рюмочку и, бережно оторвав от подушки, влил в перекошенный рот.
— Ну что ты, малышка? Я тебя так люблю!
— Правда? — всхлипывала Бэла. — Правда любишь? Не жалеешь, что тогда в ванной комнате…
— О чём ты говоришь, чудачка! Да ты во мне мужчину разбудила!
Бэла успокоилась так же быстро, как и расстроилась. Последняя фраза мужа её рассмешила. Она скользнула рукой вниз его волосатого живота и распотешилась пуще прежнего — жив курилка! 70 лет, а её сиськи, правда скорректированные скальпелем хирурга, по-прежнему обладают магическим действием.
— Я самая лучшая?
— Самая лучшая, Бэлочка!
— А студенточки?
— Фарфоровые куклы!
Утро было муторным, как с похмелья. Ночью Семен храпел и вскрикивал, и Бэла, просыпаясь, толкала его в бок коленом. Разве дробный сон приносит пользу организму? Она потянулась, взглянула на часы — одиннадцать. Сеня уже на работе. Бэла встала, кряхтя направилась в ванную, потом на кухню — поставить чайник — и вдруг услышала сзади голос.
— Как спалось, дорогая?
В дверях стоял Семён, свеженький и бодрый, ну прямо огурчик с грядки.
— Ты дома?
— Ну да, сегодня же воскресенье.
— Лучше б ты был на работе, — проворчала Бэла. — Без выходных. И круглосуточно!
— Что-то случилось? — ласково поинтересовался муж.
— Я не спала всю ночь! Ты храпел, как старый мерин!
— Давай я буду спать в кабинете!
— Муж и жена должны спать вместе, дорогой! — отрезала Бэла. (Это было золотое правило супружеской жизни, скрытая система управления второй половиной, которую передала по наследству бабушка).
— Тебе заварить овсяночку? — предложил заискивающе Семён.
— Сделай лучше яичницу.
Она давно придерживалась культа здоровой пищи — по утрам пила йогурт, ела овсяную кашу, в крайнем случае, бутерброды с икрой. Но сейчас захотелось студенческой пищи, а ещё — сделать что-то наперекор Семёну.
Но тот возражать не стал и загремел сковородкой.
Бэла сидела на лоджии за столиком и вбивала крем под глаза.
— А вот и мы! — сказал весело муж, ставя тарелку с глазуньей.
— Что это? — брезгливо спросила Бэла.
— Яичница! — бодро ответил профессор.
— Это два дурных глаза, затянутые бельмом! — заорала Бэла.
Тарелка полетела на пол, раскололась на несколько частей, и жёлтые глаза равнодушно выпрыгнули на ковёр.
Семён дёрнулся, чтобы собрать осколки, но как-то смешно скособочился, всхрипнул и завалился на бок.
— Что, радикулит? — грубо спросила Бэла.
Муж молчал. От страшных предчувствий перехватило горло.
— Сеня, тебе нехорошо? — тупо спросила Бэла и, снова не получив ответа, склонилась над Семёном. На незнакомом, сдвинутом в сторону лице, ещё теплилась жизнь, в глазах читалась растерянность. Он даже попробовал виновато улыбнуться, жалко дёрнув уголком рта. А в следующую секунду Бэла Феликсовна увидела, как мысли и чувства, а другими словами жизнь, растворились в бледно зелёной радужке, и глаза зашторила тусклая плёнка отрешённости. Так пыльный занавес падает на сцену, говоря, что спектакль закончен…