— Он шею сломал, и скончался в агонии! — ответила Тина.
— Кто? — изумился Толик, и глаза его наполнились ужасом.
— Наш роман, — крикнула она, запрыгивая в маршрутку.
Валентина
Тина сидела в кафе и размышляла о Боге. Не лучшее место для благочестивых мыслей, но пусть уж так, чем никак. Напротив, впившись близорукими глазами в меню, торчал ее компаньон Толик, с которым вот уже много лет подряд у Тины тянулся странный, вялый, целомудренный до тошноты роман. Толик старательно, как золотоискатель просеивает песок, просеивал цены, чтобы ловко выхватить самое дешевое. Наконец, его старания увенчались успехом, и он сделал заказ:
— Квашеная капуста с клюквой, триста грамм водочки и два судака без гарнира.
— И то верно, — подумала Тина, — картошка нынче дорогая.
У Бога Тина спрашивала совета — как жить дальше — уезжать в Германию к дочке или стариться в одиночестве на родине? Сорок пять — обманчивый возраст, не зря его называют бабьим летом. Кажется, что молодость вернулась, а в окошко ломится стужа. Бог молчал — видно, у него скопилось к Тине немало претензий. Зато на Толика после первой же рюмки напал словесный понос. Он рассказывал о соседях-алкашах, о своем сиамском коте — «большом бабнике», о встрече одноклассников… Внезапно, заметив безучастность подруги, Толик сделал паузу и спросил ее совсем другим, тихим, грустным голосом:
— Ты приедешь ко мне, в гости?
— А где твоя семья? — поинтересовалась Тина.
— Уехали в деревню к родителям, даже кота забрали, никто не будет подсматривать.
— Может и правда поехать? — мелькнуло в мозгу. — Он внимателен к ней столько лет. А вдруг это и есть тот мужчина, с которым ей будет по-настоящему хорошо? Тот самый, как говорит в последнее время Машка, — лучший мужчина в мире?
Тина плеснула в рюмку водки и опрокинула залпом.
— А вот и поеду! — сказала она задорно, скользя взглядом по лубочному, «комсомольского типа», лицу. А про себя упрекнула: хочешь со мной переспать, а на картошке экономишь.
Когда-то, лет пять назад, когда они только начинали свой бизнес, он уже пытался ее соблазнить. Она помнит розу в бутылке, старенький проигрыватель с заезженными пластинками, запах свечи и робкие прикосновения его мягких по-женски губ. Она уже решила, что будет с ним, но младенец-роман споткнулся о порожек Толикиной жадности. Он пригласил ее в ресторан и по дороге похвастал, что заранее изучил меню и там можно скромненько покушать. Слово «скромненько» и «покушать» вызвали в ней такую гадливость, что она развернулась на пол дороги и, сославшись на головную боль, помчалась к трамвайной остановке. Больше они не выходили за рамки делового сотрудничества, если не считать поцелуев в щечку и ласковых рукопожатий.
Судак был съеден довольно быстро, и услужливый официант поинтересовался, не желают ли господа чего-нибудь еще.
— Нет-нет-нет, — торопливо заулыбался Толик, и потребовал счет.
— У тебя какие деньги? — спросил он Валентину.
Еще не подозревая об истинном смысле вопроса, она полезла в сумочку и открыла кошелек:
— Десять, двадцать, пятьдесят…
— Давай пятьдесят, — скомандовал Толик, и протянул ей взамен двадцать пять, оскорблено посетовав, — почти ничего не взяли, а посидели на полтинник!
Хохот напал на нее на улице, как приступ кашля или икоты. Сумасшедший, истерический хохот. А Толик растеряно улыбался и тащил ее куда-то за руку, спрашивая с надеждой:
— Ты пьяная? Признайся, ты пьяная?
Она вырвалась у автобусной остановки и сухо сказала — пока!
-Так ты приедешь ко мне? — опешил ухажер.
— Он шею сломал, и скончался в агонии! — ответила Тина.
— Кто? — изумился Толик, и глаза его наполнились то ли слезами, то ли мистическим страхом.
— Наш роман, — крикнула она, запрыгивая в маршрутку.
Валя зашла домой и сразу услышала, как разрывается телефон. Звонила Машка.
— Ты где шарахаешься, черт возьми! Танька совсем с глузду съехала, она сегодня уезжает.
— Куда?
— Куда-куда, в Одессу, к хахалю!
— В гости?
— Нет, насовсем! Уже с работы уволилась. А Шурик обещает повеситься!
Они бежали вдоль состава и судорожно заглядывали в окна.
— Господи, помоги ее найти, помоги образумить, — молилась Валентина, вглядываясь в мутные, веками немытые стекла. И «господи» сжалился. Они увидели Таньку сиротливо сидящей за столиком плацкартной боковушки, тяжело смотрящей в одну точку. И, чуть не сбив проводницу, вломились в вагон.
— Ты с ума сошла? — накинулась было Маша. — А дочка? Ты ее бросила?
— Не бросила, — дрожащими губами возразила Татьяна. — Устроюсь и заберу.
— А если она не захочет?
— Тогда не знаю, — вздохнула Таня и вдруг расплакалась.
Поезд дернулся неуклюжим телом, и проводница крикнула прокуренным голосом:
— Провожающие, на выход!
— Быстренько сели, — скомандовала Тина и ладонью вытерла Татьяне щеки. — Если поймешь, что ошиблась, не бойся дать задний ход. Мы с Махой тебя поддержим.
Домой возвращались молча, в душе росло опустошение.
— Приду и в ванну, — сказала, прощаясь, Валентина. — И тебе советую, лучшее в мире успокоительное.
Но в теплую лазурь воды окунуться не удалось. В дверь настойчиво позвонили, и в квартиру ввалился пьяный до невменяемости Шурик.
— Что, сучки, решили меня добить? — рявкнул он, вращая белыми глазами. И рухнул, как подкошенный, на коврик.
— Приехали, — вздохнула Тина. — Хороший мужик стал хамом и алкашом, а мы во всем виноваты.
Маша
После отъезда Татьяны в Машиной душе будто что-то умерло. Умом она ее осуждала — была бы бездетной, другое дело. А сердцем жалела и понимала. Человек — раб обстоятельств и разных условностей, он трусливо живет в своем курятнике и боится взлететь выше забора. Но при этом любит пустить слезу на предмет своей незавидной доли. Путем личных проб и ошибок, а также анализа поступков знакомых, Маша давно сделала несколько потрясающих открытий, не вписывающихся в общепринятые нормы. О жизни: везет тем, кто ее не боится. Пример: ее знакомая юности, посещавшая тот же, что и Маша, литературный кружок, подстерегла во время гастролей одну поп-звезду и сунула ей в руки тетрадку со стихами. А через месяц «звезда» вызвала ее в Москву. Теперь знакомая живет в столице и штампует шлягеры.
О любви: мужчины любят доступных женщин, а скромность вызывает у них оскомину. Пример: Валюхина дочь, вышедшая за преуспевающего бизнесмена. Ее одноклассница, с тринадцати лет живущая с мужиками, а в двадцать пять отбившая генерала. Бесконечные «мисски», за которыми стоят толстопузые спонсоры.
О дружбе: уважают не хороших, а тех, кто заставляет себя уважать, кто не гнушается саморекламы, кто хамовит и с «пломбой». Не зря же народ придумал поговорку «простота — хуже воровства». Хотя вор — это наказание, а простой человек — отдушина. Пример: их Зинаиду в отделе культуры не ценят, не уважают, хотя библиотека лидирует и по числу читателей, и по качеству мероприятий. А молодую пустышку — заведующую библиотекой соседнего района, — носят на руках, потому что она не устает бахвалиться питерским институтом и коротким знакомством с сильными мира. Очевидно, в людях срабатывает нехитрая логика: доброму человеку понравиться — раз плюнуть, а уж если злодей благосклонен, значит, я чего-то да стою!
Вот и получается, что согласно библейским истинам Татьяна, бросив семью, будет несчастна, а согласно вышеизложенным, неписаным правилам, она возьмет от жизни максимум нектара, и правильно, между прочим, поступит. Придет день, и повзрослевшая дочь, хлебнув отравы любви, поймет свою мать и пожалеет страдалицу. Маша думает о Сидорове и понимает, почему бутон чувств не распустился в прекрасную розу. Мужикам не нужно поклонение, их привлекает ускользание. Может, это объясняется древним инстинктом охотника? А может, ускользающая женщина кажется безопасной, не претендующей на власть и постоянство. В то время, как преданная и влюбленная удушливо пахнет скучной семейной койкой. Так было во времена Пушкина, так и поныне.
Шурик воспылал любовью к сбежавшей Таньке, Сидоров, клюющий в Ялте с руки, насмерть перепугался ее стихов, а может, даже ее возненавидел. Показывать легкий интерес можно лишь «до того», тогда он работает, как наживка. А «после того» лучше отморозиться, как говорит ее юная дочь.
На днях Маша встретила старую знакомую, тоже успевшую поработать на Сахалине, и та ее огорошила:
— Ты знаешь, что сюда приезжал Паша Хавкин!
— Когда? — удивилась Маша, и ее сердце, умершее после разрыва с Сидоровым, вздрогнуло обломками крыльев. Есть все-таки на свете вечная любовь, есть! Как стержень жизни, как персональная иконка, как копытце с живой водицей, откуда хлебнешь, и станешь не козлихой, а Василисой Прекрасной.
— Да весною еще, — ответила знакомая, — такой респектабельный, загорелый, в белом джинсовом костюме.
— С Канарских островов, что ли? — пошутила Маша. И почти не ошиблась.
— Из ЮАР. Они туда с Сахалина тремя семьями эмигрировали.
— Семьями? — поперхнулась Маша, — А разве Паша женился?
— Ну да, и ребенок маленький. А сюда он в гости с другом приезжал.
Голова звенела, как пустой котел, в который накидали камней.
— Так тебе и надо, получай, идеалистка чертова, — говорила Маша, — дура сентиментальная, поэтесса драная. Никому-то ты не нужна, полная рекламация тебе, как женщине.
Она вспомнила их встречу в сахалинском аэропорту — продуваемое северными ветрами поле, сонных детей, попавших из ночи в день, зябко жмущихся к ее коленям. Губастое лицо борца за шахтерское счастье и его искренние (искренние ли?) и проникновенные слова: «Такой, как ты в мире нет, и не будет». И их прощание: «Если передумаешь, свистни мне, и я приползу на брюхе». Она прожила с ним год, трудный голодный год периода развала Союза, работала, вела хозяйство и служила ему референтом: писала и печатала доклады, выслушивала долгие, в лицах, рассказы о прожитом дне, мирила с друзьями и властями. Но ему этого было мало, и он стал ревновать ее к детям. Почему вставала ночью к сыну? Почему так долго гуляла с дочкой?
Она оправдывалась, разрывалась на части, а потом вдруг выдохлась и стала собирать чемоданы. Да, она вернулась домой, но не к мужу, а в старую, налаженную жизнь, где не надо ни с кем бороться и не надо никому служить, а можно с радостью садовника растить своих малышей. Паша вначале звонил и по инерции делился новостями. А она их по привычке анализировала и давала дельные советы. А потом тихонько ушел в небытие, повторив ту самую фразу: «ты только свистни, и я приползу на брюхе!» И вот теперь он был в ее городе и даже не позвонил! Чушь собачья — эта любовь!