«Извините, любезный, — отвечаю, — но почему бы не выпить здесь?» Ты думаешь он смутился? Нисколько! «У вас дома, — заявляет — нам будет уютнее!» А потом вынул из стакана двумя пальцами кусочек лимона, тщательно его обсосал, и проглотил!»
— Похоже, что праздник отменяется, — взгрустнула Юля, глядя на возбужденную, ослепительно нарядную подругу, протягивающую ей коробочку с подарком. Подруга была моложе на целых пять лет и снова находилась в счастливом предощущении любовного полета. Какой-то бледный жидковолосый плэйбой подвез ее на работу, навешал сладкой лапши, и Олька в который раз ошалело ринулась на зыбкое пламя свечи.
— Спасибо, родная — сказала она, — из этого следует, что ты сегодня ко мне не приходишь?
Предчувствия подтвердились — предательница собиралась в кафе с новым поклонником.
— А я в больницу, — вздохнула Юля обречено. — Может, мой благоверный хоть там добрым словом встретит. Как думаешь, что ему принести?
— Что-нибудь особое, праздничное, — авторитетно посоветовала подруга. — Например, жареного перепела в судочке, обложенного шампиньонами.
— А попроще? — растерялась Юля.
— Ну, мать! — укорила подруга. — Это не тот случай, чтобы экономить. Во-первых, мужик после операции, во-вторых, у вас и так холодец в отношениях, а в третьих, женский день, вот и надо его удивить, продемонстрировать широту души, намекнуть на не угасшие чувства.
— Ну, насчет не угасших… я не знаю, — засомневалась Юля. — В одной постели нас уже не представляю, просто жалею его и волнуюсь, чисто по-человечески.
— Это тебе только кажется, глупая, — рассмеялась подруга. — Уж я-то отлично помню, как ты его ревновала.
— Не смей вспоминать об этом! — вскинулась Юля, — Я давно уже стала другой и, если хочешь знать, стыжусь своего легкомыслия.
Супермаркет, куда Юля отправилась за деликатесами, был похож на город изобилия из коммунистического будущего, которым грезили в детстве. Только по улицам ездили не машины, а сетки-тележки, груженые цветными упаковками. Перепелов она нашла ужаснулась: в беленьких корытцах, жалко поджав посиневшие ножки, маленькие обнаженные птички походили на детей, замороженных в каком-то фантастическом виварии. С ненавистью взглянув на продавщицу, Юля шарахнулась дальше, туда, где пахло вкусными, но неодушевленными круасанами, распухшими от сухофруктов и шоколада.
— Хватит с него отварной говядины, — подумала сердито, — все остальное будет молочное, мучное и овощное.
Операция была простой — аппендицит, но, учитывая ужасы, описываемые в газетах (кто-то не проснулся после наркоза, у кого-то в животе инструменты забыли) Юля не пожалела денег и устроила мужа к известному хирургу. Все обошлось хорошо, и, направляясь три дня назад в палату интенсивной терапии, она думала, какая чушь и дребедень завалила их отношения, заглушив родничок доверия и душевности, вытравив незатейливые фиалки маленьких семейных радостей. А случилось несчастье, и всю шелуху будто ветром сдуло. Вот увидит ее Сережа, — сладко предощущала Юля, — и глаза его потеплеют, а слабая рука благодарно коснется ее ладони. И тогда рассыплется тот ледяной барьер, что сковал их усталые души, тем более, что он уже подточен у основания горячей волной сострадания.
Но все получилось иначе. Сережа не спал, но, увидев ее, даже не вздрогнул ресницами. Не растянулись в улыбке губы, не потеплели глаза, не шевельнулись приветливо пальцы.
Это просто наркоз, — успокаивала Юля себя, — завтра он будет другим. Но муж и на следующий день смотрел на нее, как на стену.
— Интересно, хотя бы сегодня в нем что-нибудь шевельнется? — гадала она, устроившись в коридоре. Сережа вышел, шаркая тапками, с лицом мученика — страдальца и вместо приветствия пожаловался: «кормят здесь отвратительно». Что-что, а поесть он любил всегда. Юля вытащила судочек, из-под крышки аппетитно пахнуло мясцом, запеченным с сыром.
— Говядина? — поморщился презрительно муж, тыкая вилку в судочек, — А Борисычу жена перепелку в трюфелях приготовила.
Борисыч, сытенький дед из бывших, так и не утративший партийной выправки, лежал на соседней койке, всем своим видом доказывая, что жизнь ее мужа не удалась: родственники — не влиятельные, жена — не хлопотунья, в детях никакого почтения. Начать бы всю жизнь сначала, найти молодую, резвую, да бабы нынче испортились, смотрят не в душу, а в кошелек. А у Сереги, водителя маршрутного автобуса, кошелек вообще символический — хватает на курево и прочие «маленькие мужские удовольствия».
Он взглянул на жену и попытался вспомнить, за что ее полюбил? Ну, во-первых, за внешность. 15 лет назад она была миловидной и фигуристой. Во-вторых, за положение. Ему, парню с окраины, страшно льстило, что его подруга — завуч музыкальной школы. А в третьих, чего там греха таить, из-за материальных соображений. Серега жил в общежитии, а Юле досталась от бабушки уютная махонькая двушка. Этих трех факторов было достаточно, чтобы первое время чувствовать себя счастливым. Кто знает, оставайся они в теплой утробе социализма и сугубо вдвоем, быть может, и сейчас бы жили — не тужили. Но вначале на шею сели дети (нет, Сережа любил цветы жизни, но на чужом подоконнике), а потом весь славный советский народ выскоблили из мертвого тела системы и бросили на семи ветрах. Если б не Юлька, оказавшаяся двужильной, перебивались бы сейчас с хлеба на воду.
Сергей с аппетитом уничтожил говядину, круассанчик с чаем, а остальное отнес в палату.
— Ну, как живешь-то? — спросил он жену почти ласково, ковыряясь в зубах зубочисткой. Иногда, нечасто, он прощал ей отсутствие талии и круги под глазами.
— Нормально, — ответила Юля, еле-еле подавляя комок неприязни. — Господи, чего она ожидала, на какую реанимацию чувств рассчитывала! Все облетело, умерло, засохло. Кудрявый мальчик, благоговейно слушавший ее музицирование, на досуге листавший ее Диккенса, давно предпочитает «Шансон» и боевики по «ящику». Их союз — оглушительная какофония, от которой одно спасение — развод и девичья фамилия. Но как сковырнуть свое прошлое с дивана, если оно приросло к нему кожей, душой, рассудком?
— Я пойду? — спросила она.
— Иди, — кивнул равнодушно Сережа. И, масляно блеснув глазами, пошкандыбал к сестринскому посту, туда, где сидели две юных кошечки в накрахмаленных белых халатиках.
Пока Юля была в больнице, в город пришла весна. Не та, что мила поэтам, животворящая, клейко-салатная, а грязный черновик, сырая грунтовка, на которой вот-вот родится талантливое, дух захватывающее полотно. Обрызгав плащ и даже лицо, мимо промчалась победно беленькая иномарка, за рулем которой красовалась такая же блондинистая хозяйка.
— Какое свинство! — громко возмутилась Юля, отирая нос и лоб носовым платочком. — Где же женская солидарность?
— Тю, вспомнила баба, як дiвкой была, — вынырнула из-за спины разбитная бабенка с типичной внешностью торгашки. — Теперь женщины делятся на три автономных подвида — бабы, леди и ляди, между ними не солидарность, а классовая неприязнь.
— Вы профессор? — съехидничала Юля. Но тетка, нисколько не обидевшись, ответила на полном серьезе:
— Могла бы стать. Я философский окончила, чтоб вы знали, а последние десять лет стою за прилавком. Нет, хороший все-таки день — советский праздник 8-е марта. Даже самая забитая жизнью баба в праве претендовать в этот день на внимание. Вот вам мужчина что подарил?
— Да так.., — растерялась Юля, неуклюже звякнув банками в кульке.
— Понятно, — усмехнулась торгашка. — Что-то продуктово-спиртное. Неплохо, соловья баснями не кормят. А мне мой букет преподнес — розы… Лучше б палку сервелата, честное слово! Пришлось цветочки подруге отдать, не тащить же к мужу домой!
На автобусной остановке их пути разошлись. «Одна баба села в троллейбус, другая в маршрутку, — прокомментировала Юля про себя. Но тут же поправилась, — да нет, эта тетка, пожалуй, леди». А она вот — сама себе и муж, и любовник, сама себя обеспечивает, сама и баловать станет. Заглянув в цветочную палатку, Юля выбрала самую роскошную розу, (это от любовника, сказала себе). Потом зашла в магазин и купила бутылку шампанского, (это будет от мужа). По телевизору шел концерт, любимый актер, глядя на Юлю, поднимал бокал с вином и говорил что-то томное.
— Подожди, — попросила она, отдирая золотую фольгу и выкручивая деревянную пробку. Пенный напиток хлынул на скатерть. «За меня», — прошептала Юля, слизывая с горлышка хмельную сладость. И как раз позвонили в двери.
— Неужто прекрасный рыцарь? — спросила Юля артиста и, поправив кокетливо волосы, пошла посмотреть в глазок. На пороге стояла подруга с шампанским и ананасом.
— Ты как раз вовремя! — радостно взвизгнула Юля, — ананас плэйбой подарил? Что ж вы так рано с ним разбежались?
— Мать, садись, не падай, — сказала Олька хитро-трагическим голосом. — Я решила уйти в монастырь. Ну нет мужиков, ты понимаешь, перевелись окончательно! Привез меня этот козел в кафе, долго изучал меню и, наконец, заказал два чая. «Все?» — удивилась официантка. Он на нее прикрикнул и многозначительно грюкнул вином в пакете. Я не сразу врубилась, но он пояснил — «у меня все с собой, Радость моя, надо же выпить за праздник!» «Извините, любезный, — отвечаю, — но почему бы не выпить здесь?» Ты думаешь он смутился? Нисколько! «У вас дома, — заявляет, — я уверен, нам будет уютнее!» А потом вынул из стакана двумя пальцами кусочек лимона, тщательно его обсосал, и проглотил! В довершение порылся в барсетке и извлек свою фотографию — «это вам, Олечка, на память о нашей встрече. Когда созреете, звякните мне на работу».
— Ой, скорее фотографию покажи, — расхохоталась Юлька.
— Не могу, — развела подруга руками. — Я ее на мелкие кусочки порвала и положила ему в стакан.
— Что поделаешь, Ольчик, — философски заметила Юля, — золушек много, а принцы — наперечет. Давай-ка, вот лучше выпьем за женщин и целомудрие, это все, что нам остается.
— Не хочу за целомудрие! — бросила подруга и залпом осушила бокал.
— Давай за настоящих мужчин, — заблестела Олька глазами. — Я сейчас в лифте с таким красавцем столкнулась! И он меня оценил, галантно поздравил с праздником, хотя ехал с букетом к какой-то бабе.
— Не к бабе, а к леди, — поправила Юля и щелкнула подругу по носу — ну что ж, наливай, неисправимая!