III
Дом одной стороной стоял над водяной мельницей, и шум воды наполнял игрушечные комнаты с низкими потолками. На деревянных стенах висели засушенные веники лаванды, и ее ароматом был до тошноты пропитан и воздух, и деревянная мебель, и постельное белье на высокой металлической кровати с пожелтевшим от времени вязаным покрывалом и множеством маленьких подушек.
В этом удивительном доме не было ни одной новой вещи. Но это была не бедность и не старость. Это была изысканная в своей простоте старина.
Три ночи аромат цветов будил в Марго обрывочные воспоминания о прошлой, неведомой ей, жизни. Она рассказала о них Сухову.
— Ого, значит, ты в прошлой жизни жила во Франции!
— А кем я тогда была?
— Ну не знаю, крестьянкой, наверное. Вон, лаванду, может, собирала или виноград топтала, или козочек каких разводила.
— Слушай, какие козочки? Я же – Марго.
Она требовала королевских почестей, но Сухов оставался глух и к ее аристократическому прошлому, и вполне демократическому настоящему. Жили почти что натуральным хозяйством. Что не с грядки и не из сада, то из деревенской лавки. Марго с благоговением варила на завтрак яйца из-под курицы, удивляясь тому, что они, оказывается, пахнут. Сухов ел её сырники из деревенского творога с нахлобученными шапками густой сметаны, и потом, прикрывая от наслаждения глаза, подбирал хлебом остатки сметаны с тарелки.
«Белки с углеводами не сочетаются», — глядя на Сухова, машинально отмечала про себя она, думая каждый раз о том, что с легкостью бы отдала незаконно присвоенный королевский титул и честно заработанный «генеральский» за возможность кормить Сухова каждый день.
А готовить Марго никто не учил. У матери дальше картошки в «мундире» дело так и не пошло, бабка всю жизнь питалась в деповской столовке и возню на кухне презирала. Марго не знала рецептов, она колдовала по интуиции и никогда не могла толком объяснить чего, сколько, когда и как нужно добавлять, чтобы у пирожков тесто было тоненькое и хрустящее, а начинки много, чтобы грибной суп светился веселыми звездочками оранжевой морковки, зеленого укропа и тонкими полосками домашней лапши.
Его любимые сибирские пельмени она лепила один к одному и, казалось, они сами выпрыгивали на блюдо из кипящей воды целыми и ароматными. Ну, а уж запечь до золотистого цвета утку c яблоками и черносливом – это, вообще, было, как… Бабушкино депо, нет-нет, да и напоминало о себе добрыми, старыми идиомами, которые в нужный момент возникали, казалось, из небытия.
Хотелось незаметных женских подвигов. На третий день Марго втайне перестирала все его носки, трусы и футболки, хотя никакой необходимости в этом не было. Но какое было наслаждение вдыхать вместе с лавандой запах его тела и пота и потом рано утром, стараясь не шуметь, гладить его вещи чугунным, как когда-то у её прабабушки, утюгом, который грела на огне. На момент пробуждения Сухова все было разложено на широком диване. Носки свернуты попарно, трусы сложены по осевой, футболки с модными знаками отличия – горловиной вверх, как на витрине магазина. Он молча взглянул на вещи и вышел курить в сад.
Завтракала Марго в одиночестве, глотая слезы вместе с чаем и заедая очередную несправедливость его любимыми оладьями с прозрачным клубничным вареньем собственного приготовления, специально привезенным ею из Москвы.
Правила игры она приняла с самого начала. Он женат. За два с половиной года Марго узнала о ней почти все. Она честно прошла этот путь, если в такой ситуации можно вообще быть честной по отношению к женщине, которую ты обманываешь вместе с ее мужем. Сначала душила ненависть: она, а не Марго, владела этим мужчиной. Она понимала без слов, с какой ноги он встал с утра, она знала, о чем с ним лучше никогда не заговаривать, она имела право его лечить – все, ведь, знают, что «тридцать семь и три» для мужчины смертельный приговор. Она следила за тем, чтобы он не напирался на ночь и пилила его за лишние килограммы и курение. Она делила с ним жизнь, и ему не надо было при ней вздергивать себя, казаться моложе, легче и сильнее.
Найти жену в социальных сетях не представляло никакого труда. Марго, оставаясь одна, часами рассматривала ее фотографии, пытаясь отыскать в глазах или лице тайный знак избранности, недоступного ей знания. Приятная, но ничего особенного. Наверное, могли бы даже дружить, «если бы не…». Снимки были все с детьми или с их таксой Кристой, о которой Марго так много слышала от Сухова. Его самого там не было.
Марго узнала все не только о самой жене, она знала каждую ее подругу и при встрече с любой из них на улице не ошиблась бы. Она знала, кто где работает, у кого какая семья, где отдыхают эти женщины, которые имеют счастье дружить с женой Сухова. Все, что можно было, Марго вытащила из интернета и собрала в тугой узел памяти.
Со временем ненависть как-то пообмялась, и присутствие где-то его жены стало, как давно сломанный зуб, привычной, хотя и неудобной, частью отношений с Суховым. Марго, сидя перед экраном монитора, мысленно вела с ней долгие разговоры, пытаясь доказать, что ее мужу гораздо больше подходит она, Марго. Иногда жаловалась на Сухова, иногда задавала жене вопросы. Ей так хотелось узнать, какой же он дома, с ней, с детьми. Жена улыбалась с экрана, глядя на Марго чуть прищуренными от улыбки светлыми глазами. И ничего не отвечала.
Сухов о ней никогда не рассказывал и строго соблюдал конспирацию. Домой он всегда торопился попасть до десяти.
Закончился их четвертый день. Сухов уже заснул, раскинувшись по диагонали кровати и положив тяжелую руку ей на живот. Марго лежала на самом краю, на металлическом бортике, и смотрела на сухую лаванду у окна, которая от лунного света приняла очертания скорбного человеческого профиля. За стеной был слышен шум воды на мельнице, и заходились в любовном угаре кузнечики. Все. Ни машин, ни голосов, ни телевизора. И рядом лежал Сухов. Жесткие волосы слились с белой наволочкой.
Сухов был седой и, как дурак, переживал по этому поводу. Хотел как-то покраситься, потом резко передумал. Наверное, жена отговорила. И хорошо. Представить Сухова крашеным было еще хуже, чем представить его лысым. У лысых, в конце концов, тестостерон зашкаливает, их бабы любят. Марго по себе знает.
Было грустно. Не берет ее Сухов в свою жизнь и все тут. И в постели стало уже по-другому. Теперь Марго чаще думает о том, чтобы понравиться ему. И чем больше она старается, тем реже получается так, как раньше. Лежать на металлическом ребре было совершенно невозможно. Но Марго терпела и думала о том, что и во всем остальном расстановка сил у них примерно такая же. Она на самом краю его жизни, зато он прочно – от края до края — занял все ее жизненное пространство, да так, что и рядом не пристроишься, и в сторону не отодвинешь.
На столе в молчаливой истерике дробно забился о выскобленные доски стола телефон.
— Наверняка, ЖД трезвонит. Зараза.
Марго бесшумно, боясь разбудить Сухова, метнулась к столу и быстро нажала на кнопку. Трубка, еще вибрируя около уха, спросила домашним голосом:
— Костик, это ты?
И Марго, еще не успев ничего понять, честно призналась:
-Нет.
Тупо молчала Марго, в недоумении молчала и трубка. Ну вот, она же хотела, чтобы у них все было одинаковое. Потратила кучу денег на такой же, как у него, айфон. Посмотрела на стол — там мирно поблескивал черной спинкой ее собственный телефон. Посмотрела, наконец, на высветившийся на дисплее номер. Это была жена.