IY
Крыльцо было низким, и коленки у Марго были задраны к носу. Шел второй час ночи. Она сидела на ступеньках и думала о себе. В этом возрасте у ее матери была уже взрослая дочь и двое мальчишек-близнецов. Они жили в пятиэтажке, ходили через проходную бабушкину комнату. На завтрак мать жарила на огромной сковороде яичницу с колбасой. На подоконнике в кухне всегда стояла вонючая тарелка с остатками лука и селедки, которую так любил отец. Мать всю жизнь проходила дома в байковых, цветастых халатах. Бабушка до самой пенсии была активной общественницей и председателем Товарищеского суда в своем депо. Что было еще хуже, чем байковые халаты.
Марго принципиально варила себе на завтрак овсянку и после школы переодевалась в старые джинсы со свитером и белые носки. От общественной работы увиливала всеми доступными средствами уже с третьего класса и тогда же записалась в районную библиотеку, поскольку книг в доме почти не было. Читала про «Блеск и нищету куртизанок», про свою тезку королеву Марго и все подряд у Мопассана, Куприна и Бунина, которого тогда уже начали издавать. Начало было многообещающим. Мать угрюмо молчала и упорно замачивала ее белые носки вместе с мужскими черными. Бабка предлагала отдать Ритку после восьмилетки в депо, где коллектив Казанской железной дороги воспитал бы из их непутевой девки настоящего рабочего человека. Отец смотрел на названия книг, хлопал глазами и в недоумении крутил кудлатой, как у дворняги, головой.
Первый компьютер она купила на деньги, заработанные на почте. Газеты возила по своему участку на бабушкиной тележке для продуктов. После этого стало сразу легче. Замаячили неведомые ей новые имена и названия. «Богоматерь цветов» и «Служанки» Жене, «Иллюзии» и «Чайка…» Баха, Андрэ Моруа и Борис Виан… Это был винегрет из названий, авторов и часто непонятных воззрений на жизнь и человека. С этим всем еще предстояло разобраться, для того, чтобы стать… ну, просто – для того, чтобы стать. Откуда это было в ней, она и сама не знала. Может быть, имя было тому причиной.
Она не хотела ходить в байковом халате и цапаться с мужем, как мать. И не хотела быть «Почетным железнодорожником», как бабушка. И люто ненавидела селедку. Марго с третьего раза поступила в университет на вечерку и по окончании его ушла в корпоративный бизнес. По конкурсу поступила на инофирму. Через десять лет взяла ипотеку и купила себе квартиру. Научилась водить машину и сносно говорить по-французски. Стала Генеральным директором. И встретила Сухова.
Все еще сидя на крыльце, она вспомнила, что накануне вечером он долго возился с телефонными настройками. Потом, довольный, попросил перезвонить ему. В ухо ей ударили гнусавые звуки знаменитого саунд трека. «Бонд. Джеймс Бонд». Сухов даже представлялся так же: «Сухов. Константин Сухов». Вот так. Потому и телефон, который всегда клал себе под подушку, забыл за столе — от радости, наверное.
Он проснулся поздно и тут же запросил есть. Пока он умывался и все прочее, Марго накрывала на стол. Решила, если он сам не заметит, ни о чем не рассказывать. Сухов с аппетитом поел, попросил еще чаю. Впереди был последний, пятый, день. Перед отлетом собирались погулять по Марселю, зайти в магазины. Марго не о чем не спрашивала, послушно следовала за ним. Настроение у него было отличное.
В торговом центре разбежались по разным магазинам. Договорились встретиться «у фонтана». Марго пришла раньше. Когда ждать надоело, она отправилась на поиски, хотя понимала, что лучше этого не делать. Наверняка, втихаря от нее покупает сейчас какие-нибудь «цацки» для жены. А может, и не только для жены.
Дважды за эти дни, спросонья, он называл ее Сашенькой. Сухов не «гамак», это точно. Значит, Сашенька не мальчик, а, скорее всего, девочка. И не исключено, что уже достаточно взрослая. А дочку его зовут Настя. Так что, обмануть себя, хотя и хочется, трудно.
Он стоял в интерьерном бутике и выбирал настольную лампу. Внимательно осмотрел массивное основание, попросил найти другой абажур. Еще раз проверил, как всё смотрится на расстоянии. Опять попросил поменять абажур. Марго смотрела через стекло витрины на него, на лампу и думала о том, что лично ей с ним уже точно ничего не «светит».
Уж лучше б он выбирал для жены украшения. Ничего особенного это бы не означало. Так поступают почти все мужики – просто для отмаза. Но он выбирал лампу для своего дома. Если он любит свой дом, это автоматом означает, что он любит жену. И она, Марго, тому не помеха. И «Сашенька», вероятно, тоже. И жена, получается, тоже никому не помеха. Так они и дальше могут жить, не мешая друг другу и вместе любя седого и длиннорукого Сухова.
Y
Вот как много можно вспомнить за те минуты, пока рассматриваешь себя в зеркало. «Персик» уже расцвел на щеках, сиреневые тени соседствуют с зеленоватыми глазами, аромат за ушами и на запястьях вкрадчиво требует по отношению к даме не только уважения. Она относительно молода, почти красива и пока успешна. Она генеральный директор, у нее высокая зарплата, куча бонусов и своя квартира. И еще — модная тачка. У нее, наконец, королевское имя. И она всем еще покажет.
Открыла малиновый йогурт, прислушалась в своим ощущениям, быстро вернула стаканчик в холодильник. С отвращением выпила зеленого чаю. Пристроила большую чашку с Эйфелевой башней на кучу посуды в раковине.
Офис встретил настороженной тишиной. В кабинете лежали бумаги на подпись. Пожилая секретарша, бесшумно ступая разбитыми ступнями в матерчатых туфлях, больше похожих на домашние тапочки, принесла отредактированный отчет для Совета директоров. Нет, не сегодня. Тем более что Валентине она полностью доверяет. Та сама уже сверила все цифры и вычитала ошибки.
Просмотрела ежедневник, придвинула стопку анкет. Отодвинула. Закурила и посмотрела на секретаршу. Машинально отметила, что коленки у нее огромные, как у футболиста. Валентина ответила ей внимательным, грустным взглядом.
«Все чувствует, старая гиря», — Марго не уставала удивляться ее проницательности.
Заправляя скобки в степлер, Валентина тихим голосом сказала, что все сотрудники на месте, к совещанию готовы. Обстановка спокойная, все идет в штатном режиме. Японцы из рук кормятся и очень ждут новых предложений. И только что стало известно, что Марго вызывают «наверх».
Марго благодарно кивнула. Как она была права, когда поменяла вертлявую, блядовитую Любочку на медлительную и тяжелую Валентину. Секретарша должны быть именно такой — незаметной, тихой, умной. И чтобы, как мать родная, все бы видела, все понимала без слов. И чтобы, глядя на нее, каждый раз можно было бы радоваться, что у самой на ногах еще шпильки, а не тапочки.
В дверь просунул узкую, как у всех европейцев, голову Жан-Жак. Марго давно заметила, что в России иностранцев, помимо их деликатной предупредительности, с которой эти, часто неглупые, люди позволяют себя обманывать, от наших соотечественников отличает еще форма головы. Она долго не понимала почему, и только недавно Валентина ей это объяснила.
Тамошних детей кладут не на спинку, как наших, а на животик, и потом перекладывают с одного бока на другой. Если делают это нечасто, то головки у них получаются сплюснутые с боков.
Жан-Жака точно забывали перекладывать с бока на бок. У него было узкое лицо, узкий лоб, и выдающийся вперед тонкий, блестящий нос. Темные глазки еще сонно, но уже решительно смотрели на Марго. Этот маленький человечек был для Марго большой проблемой. Должность ему придумали французы — просто для того, чтобы в компании было свое, французское, недремлющее око. Но в рабочее время «око», как правило, именно дремало, окончательно просыпаясь только ближе к вечеру, когда обозначалась возможность провести вечер в очередном злачном месте российской столицы.
Самым серьезным недостатком Жан-Жака было периодически накатывающее желание помочь, которое посещало его, как правило, на утро после выходных. То есть именно в понедельник.
— Виват, моя королева!
Жан-Жак изучал русский на факультативе у себя во Франции, потом почему-то работал операционистом в банке, а полгода назад французы привезли его в Россию к Марго в качестве ее заместителя. Главными аргументами «за» при принятии этого смелого решения были общительный характер и отважное пренебрежение Жан-Жака к любым собственным ошибкам.
— ЗдорОво, Жека. Что сегодня?
— Марго, сделай это для меня. Есть один parfait кандидатюр для наших маленьких камикадзе.
— Прекрати. Мы их любить должны, а ты обзываешься.
— Нет, я серьезно. Логистик, у них, практически, уже есть. Очень милый человек. Блондин, настоящий Есенин.
— Но нам нужен не блондин, а именно логистик. И желательно, чтобы он не тырил японскую технику с их терминалов. Понятно говорю? Или перевести на французский?
Очки задвигались на блестящих щечках, глазки сощурились, все остальное тоже сморщилось в улыбке.
-Не надо переводить. Ты же все равно не сможешь. Так вкусней.
-Так где ты его нашел?
Жан-Жак скорбно сдвинул брови домиком, а губы сложил подковой.
— Опять «Винтаж»?
Жалобной скороговоркой:
— Марго, это же лучший бар в Москве. Прекрасная «карта», сервис, вокруг исключительно благородные люди. Марго! Слово шевалье!
— И кто он, твой «кандидатюр»?
— Очень милый человек. Блондин. Настоящий Есенин.
— Ты знаешь, просто так, интереса ради: а кем трудится твой «Есенин»?
— Большой спорт, футболист. Но прекрасной души человек. И, главное, знает эту работу.
— А почему вдруг футболист? Почему не фигурист или лыжник? И вообще, какая тут связь?
— Связь есть.
— Какая?
— Забыл. Но какая-то связь была.
— Может, вспомнишь?
— Марго, ты не сердись, пожалуйста. И не расстраивайся.
— Королевы не сердятся. И никогда не расстраиваются. Когда им грустно, они просто кого-нибудь казнят.
— Понял. Но у нас есть еще минут пять? Взгляни на него, он тут в коридоре совершенно случайно оказался. И он тебе сам все объяснит. Я ему слово дал…
— Слово шевалье?
Жан-Жак высунулся в открытую дверь и стал мерно раскачиваться взад и вперед, как при перетягивании каната. Потом, громко охнув то ли от неожиданности, то ли от радости одержанной победы, оказался снова в комнате, но уже не один.
«Кандидатюр» с отвращением завел глаза под потолок и воспитанно икнул в кулак. Жан-Жак ободряюще приобнял его за плечи.
Тратить время на вводную часть Марго не хотела. Главное — соблюсти политес, чтобы Жан-Жак не наябедничал французам, и всё.
— Образование какое?
— Образование у меня самое лучшее. Практическое образование.
— Понятно. Опыт работы имеется?
— Конечно. У меня мышь не проскочит. Муха не пролетит.
— Скорее, уж мяч…
— Какой мяч? Я ж на воротАх стоял. ВоротА охранял, короче.
— От чего?
— Дык, от покражи. Если б не я, вообще, все б расхерачили. Ой. Повыносили.
— Откуда?
— С базы, понятно.
— Что ж ты про «большой спорт» нашему сотруднику заливал? Раз он иностранец, так, вроде, как дурак, что ли?
Марго почувствовала почти физическое удовольствие от этого гипотетического допуска.
— Почему дурак? И не морочил. И сразу сказал. Что вратарем.
— Господи, а в «Винтаже» ты как оказался? Тебе б, милый, в пивной интересней было бы.
— Прям, сразу уж и в пивной! Я, может, в винах теперь разбираюся не хуже нашего завбазой. Я ж на алкашке воротА охранял. А у нас завбазой, знаешь какой? То ни уя — ни уя, а то, вдруг, рраз! И :б твою мать. Ой. А в бар пошел досуг провести. Там девчата красивые водятся, а я тоже хочу романтикой заниматься. И там ваш Женька. Мы с ним сначала на «брудершаф», а потом он как привяжется: «Хочешь, да хочешь, говорит, у камикадзе на складе работать?». Он меня сам ночевать к себе позвал, и за жопу сам еще меня хватал. А я что. Я, если что, могу и по кумполу отоварить. Не, ну я к вам не напрашиваюсь, мне, может, шурин на хладокомбинате в охране место обещал. В общем, я того. Я пойду?
— Иди.
Марго закрыла глаза и сжала голову руками.
В кабинет уже заходили люди. Пора было начинать совещание.
И она действительно отвела душу и всем врезала. Говорила она о том, как все плохо, как все разболтались, как всем наплевать на компанию, которая во всем идет им навстречу и отчасти заменяет родную мать.
— Это в Вашем лице, надо полагать?
Вопрос посмел задать самый вредный из всех. Левону было на что жить и куда уйти: папа имел доступ к какой-то нефтяной пипетке, откуда регулярно капало. Самой вытурить этого типа ей не позволяло самолюбие. Именно поэтому ему прощалось то, что Марго обязательно припомнила бы другому.
Она знала, что самое безотказное и бьющее в цель средство – просто ничего не заметить. Искра, брошенная на благодатную почву застарелого взаимного раздражения между ней и «всеми остальными», не возгорелась в пламя, а тихо истлела, отлетев от тугоплавкого щита ее безразличия.
Удовольствие портило присутствие Валентины.
Почему-то после каждого совещания перед ней было неудобно. И сейчас, когда она уже вернулась в кабинет, опять душила злость, и было стыдно. Марго знала, что ее не любят. И знала, что за глаза зовут ее «Гильотина». Но и сама она тоже не помнила ни одного своего начальника, о котором бы думала без отвращения.
«Да наплевать. А чего меня любить, я им, в самом деле, мамаша, что ли?»
Подумав минуту, крикнула из-за своей двери в предбанник:
— Валентина Федоровна, можете мне объяснить, а чего они меня так не любят?
— Кто Вам сказал?
— А для этого нужно, чтобы кто-то сказал? Еще скажите, что обожают они меня. А я им, между прочим, зарплату в прошлом году подняла, каждый раз перед акционерами выгораживаю… В офис новый переехали, питание горячее организовала. Чего им еще? Кто еще о них так заботиться будет? Где они еще такую дуру найдут?
Валентина заерзала на стуле. Потом тяжело поднялась и пошла в туалет мыть чашку. Когда она вернулась и заглянула в кабинет, Марго молча водила бархоткой по носу. Но теперь уже Валентине хотелось сказать.
— Знаете, Маргарита Степановна, вы им, конечно, не мать родная, но и не мачеха. Посмотрите, вы же их – надо и не надо — только ругаете. И за дело, и впрок, по принципу: «Если б было за что, вообще б убил».
— Почему, я хвалю. Вон, Нестерову недавно к себе вызывала, благодарила за «Найки». Хорошего им кандидата на коммерческого директора нашла.
— Именно, что к себе вызывали. А вы бы к ним в этот чертов «опен спэйс», где они за стеклянными перегородками, как мыши лабораторные, сидят, зашли и при всех сказали бы ей все. Я, знаете, своих детей до сих пор хвалить стараюсь. Ну это, когда они есть, понимаешь.
— А при чем тут дети? Вы мне тут азы менеджмента преподаете, я же это все давным-давно по учебникам проходила.
— Тогда другое дело. Вам чай заварить?
Марго злилась на себя, на Валентину, на этот ненужный ей разговор.
Теперь быстро в головной офис, в Хамовники. Чего им приспичило, непонятно. Там будет все руководство, а значит, и Сухов. Уже закрывая за собой дверь, бросила: «В Хамовники. С концами». Валентина молча кивнула. «Как хорошо, что она мало говорит…»