YIII
…В кафе, куда они зашли после покупок, столики были по-французски крошечные, лампу поставить было негде. Он положил огромный пакет, как ребенка, на колени. Что там в пакете, Марго не спрашивала. Она и так знала. А он ничего не объяснял, потому что ей это знать было не положено. Быстро перемешивая в кофейной чашке фигурный вензель из сливок, Марго, немного подождав, сильно стиснула зубы, как капсулу с цианистым калием раздавила, потом прислушалась к своим ощущениям, удивилась, что не упала замертво и, обреченно вздохнув, рассказала ему о том, что было ночью. Как, бывало, в детстве во всем признавалась матери еще до того, как обнаружится разбитая ваза или порванные колготки .
А вот ЖД в таких случаях говорила, что Ритка дура, потому что не понимает простого: «Не буди лихо, пока оно тихо». Сухов еще улыбался, потом взял телефон и просмотрел внимательно входящие звонки. Свободной рукой он крепко держал лампу, и Марго казалось, что сейчас он этой вот самой лампой на пузатой керамической ноге даст ей по физиономии. Кофе еще не был выпит, ложечка еще что-то перемешивала в чашке, а в их отношениях, наконец-то, наступила определенность.
Все остальное время она видела только его спину и прижатую к уху руку. В аэропорту он с ней почти не разговаривал. В одно касание она превратилась в «Персону нон грату», как говорила ее политически подкованная бабушка. Все внимание Сухова было сосредоточено на том, что он пытался сказать в трубку и что писал, с силой ударяя жесткими пальцами по послушным буквам на дисплее телефона.
Состояние, когда ты есть, но тебя уже нет, напоминало ей клиническую смерть – как будто она смотрела на свое бездыханное тело со стороны и понимала: никто вокруг не догадывается, что она рядом и что она еще жива.
Забыть. Забыть выражение его лица. Эта детская растерянность, которая больше напоминала детскую неожиданность. Забыть напряженную спину, которая ожидала удара. А, может быть, просто пинка. Почему она решила, что он особенный, штучный, козырный? Она мечтала найти мужика сильнее себя, только при чем тут Сухов?
Подруга Аська замужем почти двадцать лет. И будет еще сто. А могла бы, как разумный представитель фауны, после спаривания сразу же сожрать своего мужа за бесполезностью. Аськин муж, похоже, до сих пор не уверен в благополучном исходе дела.
Марго такого счастья не нужно. Ей нужна твердая рука. Она даже согласна на политически оправданные репрессии. Как рассказывала о своей молодости бабушка, которая говорила, что всю жизнь носит под сердцем красное знамя. На заданный однажды, по неосторожности, вопрос своего зятя и отца Марго, о том, каким образом красный стяг оказался там, зять сразу же получил свернутой газетой по лицу. И долго потом смеялся.
У Сухова вместо подбородка – звероподобная кость и омерзительно-кокетливая ямка посередине. Седина только прибавляет ему пикантности, а очки – изысканности. Он мало говорит и мало курит. Но делает это так значительно, что понимаешь: самые важные решения рождаются в этой светлой от седины голове именно в такие редкие минуты.
Нет такого подвига, которого не совершил бы Сухов. Близ Сочи он поднимался в горы и пел там про вершину, «которую ты так и не покорил». Каждую зиму он брал отпуск на десять дней, чтобы с утра до вечера прочерчивать рваные синусоиды на почти отвесных склонах европейских горнолыжных курортов. Сухов — охотник. В загородном доме у него по стенкам висят звериные головы со встревоженно поднятыми ушками и грустными стеклянными глазами. Марго, увидев как-то в интернете эту выложенную женой фотографию, почувствовала, что на той стене охотничьих трофеев есть гвоздик и для нее. И что глазки с ушками у нее уже такие же.
Он любил вытертые джинсы, пиджаки с клубными пуговицами и остроносые ковбойские сапоги. На поясе у него вечно болталась длинная цепочка с ключами от машины, мотоцикла, катера, гаражей, квартиры, дачи и, не исключено, детской коляски с полным приводом. И недавно он начал заниматься на курсах по вождению вертолетов. Ну и как к нему после этого могли относиться коллеги? Все зависело от коллег.
…Позапрошлой зимой: тяжело задвигала стулом и не своим голосом заговорила в своем предбаннике Валентина. Потом дверь открылась и, минуя секретаря, в кабинет к Марго ввалился мужик.
Казалось, что не он опирался на пол, а пол сдался на милость победителю и покорно прилип к подошвам. Ноги были, как у откормленного краба, с хорошо заметной кривизной по внутренней линии бедра. Руки были непропорционально длинными, лицо и шея – почти коричневые. Но, глядя на Сухова, казалось, что только так и может выглядеть мужчина, способный ввергнуть в ступор давно уже плюнувшую на все Валентину.
У Марго тогда сразу же испортилось настроение. Оказывается, все, что было в ее жизни до этой минуты, называлась «белая полоса». А черная начинается сейчас, с этого момента, когда к ней вошел этот косолапый мужик с мордой китобоя. Говорили мало и только по делу. Марго была мрачнее тучи. Он тоже особенно не веселился. Они больше переглядывались, присматривались друг к другу. Марго понимала, что все уже произошло, и что будет дальше, зависит только от него. Она не сможет сопротивляться, не сможет даже сделать вид, что еще «думает». Впереди тихо плескалось море слез, а на его волнах бесшумно покачивалась рыхлая медуза полной, тотальной зависимости. Как во времена авторитарного режима бабушкиной юности.
Через месяц она почти поверила себе, что все к лучшему. Не звонит, и слава богу, может, тревога была ложной. Все испортила Валентина, когда рассказала о том, что «тот самый Сухов», оказывается, в Альпах сломал ногу и потому лежит сейчас в гипсе.
Он, наконец, позвонил, и они встретились в ирландском пабе, где было много шума и который совсем не располагал к романтическому свиданию. Он приехал со своей «костяной ногой», сплошь покрытой подписями, картинками и неприличными словами. Шум перекрывал голоса, и говорить не хотелось. Она смотрела на его как будто буром прокрученную ямку на подбородке и думала, как, откуда среди особей, которые исключительно по формальным признакам могли еще относиться к мужскому братству, мог оказаться такой экземпляр. И что теперь делать. Ей заранее было жалко себя и хотелось плакать.
На прощание в машине он поцеловал ее в щеку и сказал, что пока еще не время, но скоро он выйдет на связь. Хочет ли этого Марго, он не спрашивал. И опять он долго не звонил, и каждое утро Марго удивлялась, что она еще жива, что, как обычно по утрам, стоит перед своей третьей створкой в твердой уверенности, что ей нечего надеть. Она ездила на переговоры, заключала Договора и Протоколы о намерениях, проводила совещания, успела за это время закончить старые отношения и, не раздумывая, сделать мини-аборт.